Без крыльев, в белых халатах

      Пиздец один не приходит. Именно об этом думает Юра, просыпаясь очередным утром и не сразу соображая зачем. С минуту сидит на краю кровати, расфокусированно глядя перед собой. Как сонным параличом сковывает, не двигается ни одна конечность. И состояние такое, словно и не спал вовсе. Голова тяжёлая и гудит низким гулом в ушах, как перед обмороком. Перманентное уже состояние, и не выведешь ничем. Только полноценным сном где-нибудь далеко отсюда. Но пока об этом можно только мечтать.       В ноги тычутся влажным носом. Юра оживает. Трёт глаза основаниями ладоней и с усилием чешет кожу головы. Сил нет вообще. Даже резервных, на которых он держался до сих пор. Не хочется никуда идти, хочется, как в детстве, наврать, что у тебя температура. И деда пришёл бы к кровати, где ноет маленький Юра, потрогал бы лоб, совершенно нормальный. И пожалел бы, и разрешил не ходить сегодня в школу и смотреть в кровати мультики. Почему-то в такие дни они особенно интересные. И еда в кровать вкуснее, чем за столом. Магия какая-то, абсолютно точно. Но это только на один день. Днём ещё кажется, что до завтра столько много времени. Но по мере наступления темноты за окном неприятный холодок сковывает внутренности. Ещё немного — и родители придут, поинтересуются, почему кровать с утра не застелена, потребуют показать дневник. Поругаются с дедом, что слишком много разрешает их ребёнку. А потом, как обычно, уйдут на кухню, забыв о Юре. Взрослым надо только поначалу показать свой незыблемый авторитет, рявкнуть, припугнуть, и они успокаиваются, утешив своё эго. Мишн комплит. Можно и дальше продолжать делать вид, что они идеальные родители своего неидеального ребёнка.       Когда тебе двадцать пять, такое не прокатит. Не позвонишь на работу и не скажешь — я сегодня не приду, неважно себя чувствую, посплю и приду завтра. И некому пожаловаться и поныть. Шуша только негодующе сверкает у ног глазами. Ей всё равно на терзания хозяина, главное, чтоб пожрать дали вовремя. Тяжесть придавливает со всей силы на макушку, а в глаза будто песка насыпают. Юра прижимает палец к нижнему веку. Под кожей быстро-быстро дёргается. Всё, приехали, нервный тик. Даже зевнуть от души не получается, воздуха не хватает набрать полную грудь. Юра сталкивает себя с кровати и вслепую идёт в ванную. Пока чистит зубы, прижав задницу к стиралке, думает, что для всех сегодня будет безопаснее, если он поедет на метро. Хотя машина стоит под окнами с заменённым лобовым стеклом, но он не уверен, что не уснёт по дороге. А героем новостей быть не хочется. Кофе варит себе двойной, такой же чёрный, как его мысли о том, что и для безопасности пациентов лучше бы ему остаться дома.       Выбирая на вешалке, в чём ехать — погода на день нестабильная, Юра натыкается глазами на связку ключей на тумбочке и обмирает. Он ещё не дал Отабеку определённого ответа, да и не так быстро это решается. С хозяйкой договор расторгнуть, вещи перевезти, с Шушей решить. Она ненавидит переезды, до ветеринарки на прививки еле сумел отловить её и вытащить за лапки из-под дивана. После сражения ему самому была необходима первая помощь от укусов и царапин. А тут — совершенно новое место. Да и примет ли её Отабек? Надо ли ему, чтобы по его идеально чистой холостяцкой квартире ходило это шерстяное величество и совало свой любопытный нос в святая святых — рабочий кабинет?       Они так и не поговорили тогда. Юра не приехал к нему вечером, испытывая очень неоднозначные чувства. Не испугался. Может, только немного. Своей реакции. И удивился, что всё это время не обращал внимания на то, что было на поверхности. Душа моя. Он так привык к Отабеку, что совершенно не рассматривал его в этом ключе. И опять же, вспоминая свои терзания по поводу их поцелуя с Милой на реке, он сравнивает свои вкусовые предпочтения. Мила точно не в Юрином вкусе, а Отабек? Определённо, да, но он ни разу об этом не задумывался, а теперь очевидно, что Отабек начинает действительно волновать его. И это работает как прорвавшая плотина — все неосознанно сдерживаемые чувства хлынули ему на голову, и он не знает, что с ними делать. Да, теперь это объясняет многое, объясняет то, почему Юру так тянет к нему. Но почему молчал Отабек? Или он другое вкладывает в это своё жаным? Тоже боится разрушить то, что сейчас между ними?       Люди — идиоты, которым всегда нужно из-за чего-то париться и страдать. Придумывать себе несуществующие проблемы и раздувать из них вселенский пиздец. Ему хорошо с Отабеком. Так когда наступил тот момент, что это вдруг перестало быть дружбой? Или Отабек никогда с ним и не дружил?       Юра даже не представляет, как теперь завести об этом разговор. И нужно ли? Бесит то, что его буквально носом ткнули в якобы очевидное для всех и сказали: посмотри, Юрочка, какой ты глупый, раскрой глаза. Кому стало легче? Что ему теперь делать? Оставить всё, как есть? Игнорировать то, что было? Или позволить себе отдаться на волю новым чувствам? Попробовать. Но он не уверен, что точно понимает, чего хочет от него Отабек. А ещё не знает, чего хочет сам. И ещё страшнее от шаткого положения Отабека с его ситуацией. И это всё вместе пиздец как греет голову!       От звонка на мобильный внезапно приходит осознание, что он чертовски опаздывает. Блядь, Барановская же просила прийти сегодня пораньше! И на работе он должен быть через десять минут, на метро уже не успеет. Охуенно начинается утро. Деда ещё звонил, пока Юра был в ванной. Он замечает пропущенный только в такси. Набирает ему, пока они стоят в пробке, но деда не берёт. Не слышит, наверное. По любому, опять на огороде.       За опоздание, хотя он приезжает вовремя по своему обычному графику, Лилия Марковна окатывает Юру таким взглядом, от которого хочется съёжиться до размеров атома и раствориться в воздухе. А он-то рассчитывал, что она теперь добренькая будет, раз регулярно трахается. Или как это там у совсем-взрослых происходит? Уж им-то, наверное, бояться залететь не надо, но и удовольствия, как прежде, уже не получишь. Парадокс. Нахуя тогда вообще с кем-то заводить отношения, если от этого одно мозгоёбство и херово всем? Плохо что ли дружили? Блядь, даже отвлечься не получается.       Барановская показательно казнит его на глазах специально приехавшего из Германии ведущего анестезиолога. С фамилией то ли Шредер, то ли Шредингер — Юра бы всё равно не запомнил. Тот любезно согласился провести семинар, поделиться опытом, выделил драгоценное время для нашей больницы, и я специально вызвала Вас пораньше, Юрий, чтобы с ним познакомить, распинается перед ним Барановская, пока тот скучающе делает вид, как сильно он сожалеет. Немецкому специалисту, похоже, всё равно. С жутчайшим акцентом и интонациями, словно армию ведёт в наступление, тот радуется знакомству с коллегой и приглашает на семинар во второй половине дня, отказаться от которого Юра не имеет права. Линчуют сразу же.       — Юрий, у Вас сегодня ещё дежурство?       Он мысленно стонет. Он совсем забывает про это.       — Да, Лилия Марковна, взял ещё одно дополнительное.       — Вам нужно больше времени и сил уделять новой должности, даже если Вы не собираетесь впредь работать в реанимации, но именно работа там требует сейчас наибольшей концентрации, — сухо говорит она, внимательно вглядываясь в его лицо. Юра смотрит на неё, щурясь. Глаза хочется почесать изнутри, прям залезть туда и поковырять хорошенько.       — Я понимаю, да, — кивает он. И чувствует себя, как на экзамене: «Вы учили?» — «Я читал».       — Это последняя Ваша смена в приёмном покое, — жёстко чеканит она, — я снимаю все оставшиеся в графике.       — Но Лилия…       — Вы свободны, Юрий, — даже не повысив голос, отвечает та и оставляет его зло смотреть ей в спину. И что ему теперь в выходные делать? Вообще-то он знает, что. Спать. Но всё равно сверлит взглядом дверь, за которой исчезает начальница. Как будто ей есть дело до того, что её сотрудники не высыпаются.       Он уныло идёт в ординаторскую за историями, машинально думая о том, что не отказался бы от ещё одного кофе. Но Отабек уже не привезёт, а идти до приёмника, чтобы тётя Тома сварила, нет времени. В комнату отдыха своих новых коллег идти тем более не хочется, и он сразу бредёт по отделениям собирать у пациентов анамнезы, игнорируя бурчание в желудке и непрекращающийся шум в голове. Смена проходит, как в мороке, и Юра даже не смог бы определить, спит он и снится ли ему всё это, или нет. Чтобы не уснуть и взбодриться, закидывается парой ампул кофеина в рот — ещё пару часов сможет простоять. А после нуднейшего семинара, из которого Юра не выносит практически ничего, но хвалит себя, что догадался включить диктофон, хотя вряд ли сможет повторно это прослушать, идёт к себе писать истории и готовиться к заступлению. На последнее своё дежурство в приёмнике.       — Юра Сергеич, драсти!       Он оборачивается и первые секунды не может понять, кто перед ним. Красивая девушка с пучком ярко-рыжих волос на макушке и очках, одетая в лёгкое зелёное платье и с кучей фенечек и ремешков на предплечьях.       — Леся? — ошарашенно выдыхает он, узнав в ней бывшую его пациентку. — Охренеть! Тебя не узнать! Красотка такая!       — Спасибо, — девушка кокетливо подмигивает неизменной изумрудной линзой и расплывается в довольной улыбке, вертясь перед ним. Они стоят посреди коридора приёмного отделения. Непроходящее ощущение, что он круглосуточно здесь находится, не покидает ни на секунду. Он собирался пойти хоть на пятнадцать минут вырубиться, пока народу нет, когда его окликнули.       — Как твои дела? — спрашивает он, изумлённо оглядывая излучающую здоровье и счастье девушку. — Выглядишь круто. А чего пришла? Соскучилась?       — Конечно, соскучилась, только по Вам, а не по больнице, — смеётся она, а потом машет перед лицом прозрачной папкой. — Но вообще, я комиссию прохожу для поступления. В поликлинике так неохота торчать полдня, а Вы обещали помочь.       — Лесь, я обещал помочь с лекциями там, я не знаю, с литературой, — усмехается Юра, хотя вообще-то уже сам не помнит, что он когда-то такое ей обещал.       — Ну пожалуйста, ну Юра Сергеич! — ноет Леся и чуть не начинает подпрыгивать на месте, Юра бы не удивился.       — Ладно, не стони, — морщится он, мысленно прощаясь с отдыхом, — счас чё-нибудь придумаем. Ты пораньше не могла прийти? Рабочий день скоро заканчивается. Печати врачей поставлю, пока они ещё на месте, но анализы сдашь сама завтра утром.       — Не доверяете? — смотрит большими глазами девушка. — Я чистая уже больше месяца.       — Я знаю, Лесь, я вижу, ты молодец, — улыбается он, даже гордясь ей, — но анализы всё равно сдашь. Даже я в своё время их сдавал. И врачей сам обходил. Ладно, пошли. — Он разворачивается на пост и произносит словно бы в никуда: — Хоть одна хорошая новость за сегодня.       — Почему? У Вас всё хорошо? — Леся на ходу заглядывает ему в лицо. — Каждый раз, как приду сюда, у Вас что-то случается, и выглядите Вы не очень. Но всё равно красивый, — снова подмигивает она.       — Спасибо, всё нормально, устал просто, — кивает он, через силу растягивая губы в улыбке.       — Не высыпаетесь? — хитро глядит та на него с улыбкой. — Кто-то, наверное, не даёт спать, я угадала? Присмотрели себе кого-то?       — Ага, ещё присматриваюсь, по твоему совету, — улыбается Юра ей в ответ, и она довольно смеётся.       На посту он просит сестру выписать все нужные бланки для анализов и забирает у Леси справку, куда надо поставить печати. Из всех только гинеколог пройден, уже что-то. Говорит девушке зайти за справкой завтра.       — Я, правда, очень рад за тебя, — добавляет он, перед тем как она уходит. — Не подведи меня.       — Не подведу, Юра Сергеич, и это, долго не присматривайтесь, а то уведут, — смеётся она на прощание, и он торопится обойти всех специалистов для неё, а потом всё-таки падает на диван в ординаторской.       Ступор не даёт расслабиться, и Юра вспоминает о бутылке коньяка, которую они тогда так и не допили с Отабеком. Сейчас было бы очень кстати, залить ненужные мысли и временно не вспоминать о них. Так вот почему все пьют. Чтобы хотя бы уснуть, пусть и нездоровым сном. Просто у кого-то есть силы потом остановиться, а у кого-то нет. Юра зло пинает пяткой обивку дивана, а потом кое-что вспоминает и, вытащив телефон, ищет в журнале нужный контакт.       — Деда, привет, — торопливо говорит он в трубку, глядя в потолок, — блин, прости, не перезвонил, сегодня весь день дурдом на выезде, замотался, у тебя всё хорошо?       — Да, Юр, — слышит он родной голос и улыбается, тревога отступает, — я не хотел тебя тревожить, я тут, в больнице у вас.       — В смысле? — не понимает сначала Юра и подбирается, готовясь вскочить и бежать. — Ты повидаться пришёл? А чего не заглянул? Ты где сейчас?       — Я тут лежу, Отабек ночью меня привёз.       — В смысле? — тупо повторяет Юра и мгновенно принимает вертикальное положение. Только отступившая тревога наползает с новой силой. — Что случилось?       Он ныряет ногами в кеды и кидается к двери. На полпути неожиданно в глазах темнеет, и стена выпрыгивает на него откуда-то сбоку, больно врезаясь в плечо. Голос деды слышится, как через вату.       — Всё хорошо, не переживай, сейчас всё нормально, немного давление скакануло…       — Ты нормальный мне это сейчас говорить?! — Юра держится за стену, привалившись к ней, и пытается унять головокружение. В виски словно продевают раскалённые прутья, он с трудом слышит себя сквозь тонкий свист в ушах, как будто чайник со свистком кто-то мучает на плите. — Деда! Я внук тебе или где?       — Я же говорю, я не хотел тебя беспокоить…       — А Отабека, значит, можно? — Юра подавляет тошноту и оседает под дверью, прижавшись лбом к прохладной стене. — Зае… зашибись, деда, вот это спасибо! Я приду сейчас, ты же в кардио лежишь? Какая палата?       — Юрочка…       — Сам найду!       Он нажимает на «Завершить» вспотевшими пальцами и с трудом сглатывает, сидя на корточках и опираясь на дверь обеими руками. Вот это накрыло. В ушах до сих пор гулко и монотонно стучит кровь, но пол хотя бы уже не пытается выскользнуть из-под ног. Он встаёт, держась за стену. Колени и руки дрожат, и всего словно в ледяную ванну окунули. Пиздец. Его самого надо госпитализировать.       — Ну и что это было? Почему мне не позвонил? Кто у тебя лечащий врач? Это инфаркт, да, инфаркт? Вёдра опять таскал?       Юра влетает в палату, с ходу выбирая тактику нападения, прежде чем деда поймёт, что с Юрой самим что-то не то. Едва вызнав палату, где тот лежит, он сразу летит туда, предупредив сестру. Та понимающе кивает, тревожно глядя на него. Как на призрака, не меньше.       — Юра, успокойся, — пытается урезонить его Николай Валентинович, откладывая книжку и очки на кровать.       — Ага, я счас успокоюсь, деда, я счас так тебе успокоюсь! — пыхтит тот, выискивая на его лице признаки тяжёлой болезни, но не видит ничего, кроме просто уставшего старого человека. Деда, наверное, лучше его самого выглядит. Оглядывает стойки с капельными системами у кровати, подведённый кислород, ряд крышечек с разноцветными таблетками. Если бы что-то серьёзное, Юре бы уже сказали. Или в больнице все сговорились держать его в неведении?       — Юра, не кричи, правда, ничего страшного, это Клавдия запаниковала, — рассказывает тот, а сам видно, что переживает сильнее его за то, что тот так испугался. Юра замирает у его кровати. — Мы только вчера приехали, а я не хотел тебя беспокоить, знаю же, что ты на работе. Ты сам-то, кстати, вообще спишь? — Он вглядывается в лицо внука, даже очки обратно надевает. — Ты меня учишь, а сам не вылезаешь с работы. Подумай сначала о себе.       — Да при чём тут я, деда?! — срывается тот, и изображение перед глазами плывёт. — Если ты умрёшь, нахуя мне это всё?       — Юра…       — Деда, — Юра ныряет ему на грудь, утыкаясь носом в пропахшее лекарствами плечо и пряча слёзы. — Ты чё, ну, почему мне не позвонил? У Отабека тоже проблемы, его посадить могут, он… — Юра позорно шмыгает, пока не залил больничную пижаму соплями. Деда проходится широкой шершавой ладонью по спине. Два самых близких человека, без которых жить станет тяжелее. Пафосные слова «я не смогу без тебя» Юра ненавидит. Все живут и не с такими потерями, справляются же как-то. Просто хуёвее в разы. Он не готов.       — Юрочка, я тебе клянусь, ничего серьёзного, Андрей Афанасьевич перестраховался и положил понаблюдать, — успокаивающим тоном говорит Николай Валентинович, гладя по волосам. — У меня давление повысилось, я ж на воздухе сутками, немного переработал, не думаешь же ты, что я Клавдии разрешу таскать вёдра? Я сам, потихоньку, но сам. Сейчас всё нормализовалось. Родителям твоим только не говорил ничего.       — Да они орать только будут, — фыркает тот, млея от дедовской ласки. Как раньше, в детстве. — Сначала на тебя, потом на меня. Почеши?       — Ты же тоже орёшь сначала, а потом разбираешься, — Николай Валентинович со смешком запускает пальцы в его шевелюру и начинает мягко массировать, и Юра натурально урчит и готов уснуть прямо тут, на груди у деда. — Кот ты, Юрочка, самый настоящий.       — Ну да, — усмехается Юра, с неохотой выпрямляясь и успевая утереть лицо ладонью. — Прости, я просто испугался очень. Правда, всё нормально?       — Правда, Юра, хоть завтра в космос. А теперь ты мне поясни, почему так себя доводишь? — На лице дедушки виноватое выражение сменяется суровым.— Одни глаза и нос остались, узник Бухенвальда.       — Да приходится, некому работать, — пожимает тот плечом и ловко переводит тему. — Деда, а Отабек, как он?       — Тоже изменился, на себя не похож, — хмурится Николай Валентинович. — Он мне рассказал всё.       — Тебе попробуй не расскажи, — усмехается Юра, устраиваясь на краю кровати поудобнее с поджатой ногой и отметая мысли о том, что мог неправильно понять деду и что именно рассказал ему Отабек. — Никогда в полиции работать не хотел? Ты бы классно проводил допросы. Всех бы колол, как орехи.       — Работать не хотел, — смеётся Николай Валентинович, похлопав его по острому колену, — но вот связи имеются, и юридическое образование пригодилось. Парню помочь надо, а то закроют его.       — Блин, чё, реально? — На Юру опять накатывает страх. — Из-за каких-то наркоманов? Они же первые на него напали!       — Умышленное причинение тяжкого вреда в отношении двух и более лиц, статья сто одиннадцатая, часть третья, — начинает тот серьёзным тоном, уже не как дед с внуком, — и здесь нет смягчающих обстоятельств в виде предшествующего нападения на него, кроме того обстоятельства, что он сам пришёл с повинной. И даже несмотря на это, срок ему грозит реальный, не условка. — Юра обмирает, чувствуя, как потеют ладони и к спине мерзко липнет футболка. — Другое дело, если квалифицировать его деяние как совершённое в состоянии аффекта, но это очень сложно доказать. И если удастся, тогда условка или исправительные работы, будут отчислять с зарплаты в доход государства, сколько постановит суд. Есть ещё вариант — причинение вреда при превышении пределов необходимой обороны. Это менее тонкий лёд, чем аффект, опять же он пострадал минимум на среднюю тяжесть вреда. Наказание за это ещё легче, чем за аффект, но единственное, к чему могут придраться — почему сразу не обратился за медицинской помощью, если это была оборона. — Юру словно качает на качелях, то поднимая до небес, где есть хоть какая-то надежда, то сталкивая в пропасть, в самое чёрное отчаяние. — Ещё раз повторюсь, то, что Отабек явился сам, повлияет на решение суда в его пользу, пока не могу сказать на сколько, это будет зависеть от судьи. Ну и самый благоприятный исход — прекращение дела в связи с примирением сторон. Желательно бы добиться именно этого.       — А так можно? — тихо спрашивает Юра, потерявшись в юридических тонкостях и запомнив из всего сказанного только последнее. Всё остальное кажется для Юры слишком печальным для Отабека. Ведь не бывает так… Не должно быть.       — Конечно, такое часто встречается, — задумчиво кивает тот, глядя куда-то в сторону, — тем более вряд ли у тех парней есть деньги на судебные тяжбы, и думаю, им не захочется связываться. Да и если найти адекватного судью…       — Деньги нужны будут? — догадывается Юра.       — Не знаю пока, Юр, но я постараюсь сделать всё, что возможно, — и гладит его по руке.       — Спасибо, деда, — Юра пожимает сухую ладонь в ответ и смаргивает подкатившую под нижние веки влагу.       — Хороший парень Отабек, жалко будет, если всё плохо обернётся.       — Деда, но мы же не допустим этого? — Юра сглатывает горький ком в горле, и он проваливается в пустой желудок.       — Я постараюсь, Юр, — снова кивает Николай Валентинович, — а теперь, иди, работай, за мной тут присматривают и через пару дней отпустят, а вот ты, если не снизишь обороты, свалишься с нервным срывом и тоже на людей кидаться начнёшь.       — Я понял, мне Барановская уже даже запретила брать дежурства, — невесело улыбается тот, поняв, что Лилия Марковна таким образом позаботилась о нём, а не зажала для него денег, чтобы оплатить лишние смены. Он уже собирается уходить, как вдруг вспоминает кое-что ещё. — О, деда, а ты не знаешь, Отабека могут заставить принудительно лечиться или ещё что-то?       — Я же говорю, всё от судьи зависит. Но если откинуть юридическую сторону вопроса — проблема есть, и было бы неплохо, если бы он и сам это понимал и хотел как-то её решить. Может, ему просто неудобно просить о помощи? Отабек ведь такой.       — Да, он такой, — кивает Юра, задумчиво улыбнувшись, — ладно, спасибо. Выздоравливай, деда, и помни, я потом с тебя глаз не спущу! Никаких тебе Клавдий, дома будете сидеть оба, и Отабека с вами посажу, будет вам вёдра таскать.       Он целует деда в щёку, смеющегося над ним, и говорит, что зайдёт ещё утром.       Казалось бы, окрылённый надеждами, Юра должен обрести второе дыхание. Но видимо, он — всё. Без сил падает на скамейку в раздевалке, куда заходит за сигаретами. Основной поток поступающих давно иссяк, к ним своим ходом забредает несколько несчастных. Двое парней с пулевыми ранениями из травмата. Одному резиновая пуля прошила бедро. Другому — плечо. Пока Юра выковыривает их, час проходит. Ещё один на иголку наступил, и она глубоко ушла в ткани стопы. Юра взирает на дежурящего с ним Георгия как на неизвестное ему явление природы — тот даже не выматерился ни разу, что его вызвали по такой ерунде, пока под контролем рентгена они извлекают отколовшийся обломок иглы. Девушку с угрозой прерывания беременности на десятой неделе привозят ближе к ночи. Она рыдает не переставая. Это уже третья её беременность, обрывающаяся именно на этом сроке. И в этот раз исход так же неутешителен. Когда её увозят в оперблок на чистку, Юра, еле поднимая ноги, бредёт в раздевалку.       Сидит, прислонившись спиной к шкафчику, вытянув ноги и прикрыв глаза. Под веками раскручивается карусель, и его будто уводит в сторону. Открывает глаза Юра, услышав настойчивый стук в дверь. В раздевалку проходит Отабек, и Юра смотрит на него и уверен, что он ему снится. Он вообще уверен, что ему всё приснилось, весь этот день, уверен, что сам он сейчас дома в тёплой кровати, а здесь, на скамейке, сидит не он. Настолько всё кажется ему нереальным, потусторонним каким-то.       Отабек закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, серьёзно глядя на него в ответ. Юра улыбается, чувствуя, как сковывает мышцы лица. Он так скучает по нему.       — Привет, Юр. Мне сказали, ты здесь.       — Привет, — он едва шевелит губами и медленно моргает. Свет здесь слишком яркий и холодный. От него у Отабека цвет лица, совсем как у трупа. Но всё равно невозможно красивый. Глаза как рентгеновские лучи, чёрные, и щетина уже не щетина, а почти борода. Колючая, интересно? Но ему круто. Суровый такой, настоящий байкер. Стоит, не двигаясь, цепко держит Юру взглядом, засунув руки в карманы чёрных джинсов. На первый взгляд незаметно, но сто́ит одну ногу скрестить с другой — и голое колено показывается из разреза. Классный. Уличный панк, дитя улиц, нарушитель закона. Врач скорой. Душа моя. Почему по-русски звучит не так красиво?       — Ты чего тут? — спрашивает Юра, не узнавая свой голос.       — Приходил к Николаю Валентиновичу, узнать, как он, — отвечает Отабек, не отпуская глазами.       — Предатели, мне ничего опять не сказали. Юрочка не заслуживает знать, — заплетающимся голосом говорит тот, не понимая, что говорит.       — Он сам попросил тебе не говорить.       — Да ну? — Юра хмыкает. — А ты всегда делаешь то, что тебе говорят?       Отабек молчит и смотрит, а Юра медленно уплывает, и кажется, что пространство сжимается, сокращается между ними. И он уже точно не отдаёт себе отчёт в том, что несёт дальше. Всё равно это сон.       — Бек, — он дожидается, когда тот дёрнет бровью в знак того, что внимательно слушает, и выпаливает быстрее, чем додумывает свою мысль, — а я тебе нравлюсь?       Что-то неуловимо меняется в глазах Отабека, и дёргается уголок губ, а ещё кажется, что он хочет вытащить руки из карманов, но передумывает в последнюю секунду. Но это Юре всё мерещится. Он сидит, уронив руки между вытянутых ног, и смотрит выжидающе. Если это сон, то во сне может быть всё, что угодно. Всегда мечтай о чём-то большем, говорил Имс Артуру в его любимом фильме.       — Да, Юр, нравишься, — отвечает Отабек спокойным тоном, и сам весь словно обмякает, навалившись на дверь. Словно освободившись от чего-то тяжёлого на своих плечах.       — О как, — выдыхает Юра. Сказать, что он удивляется — это ещё слабо выразиться. — Вот так просто? И давно?       — Давно, Юр, — после секундной паузы кивает тот. — Сразу, как увидел. Ты тогда меня ещё не замечал. Но я заметил сразу.       Юра молчит, обдумывая услышанное. Слишком быстро. А чего он ждал? Что Отабек будет отпираться? Сказать ему или нет, что вообще-то он тоже ещё как замечал его? Во сне же можно всё. Он лениво скользит взглядом по его телу, застряв на голом колене в прорези джинсов. Затем его внимание привлекают пальцы, глубоко ушедшие в карманы. Облизывает уголок рта, быстро проведя по нему языком. Отабек шуршит одеждой, перенося вес тела на другую ногу.       — Я сразу тебя захотел, когда только увидел, — продолжает он, не дождавшись ответа.       — Оу, — ошарашенно произносит Юра, больше не вспомнив других слов. Поднимает глаза к лицу Отабека и всматривается в него, ища признаки того, что над ним прикалываются. Но Отабек не шутит такими вещами. Он всегда прямолинеен. — В смысле, трахнуть меня хотел?       — Сначала да, хотел, — честно отвечает тот, видимо, решив идти ва-банк, и Юра замирает, не уверенный, готов ли он слушать сейчас такие откровения. — Много раз. Часто представлял всякое… тебя и… нас. — Он хмурится, на секунду опустив глаза и придержав зубами нижнюю губу, словно боясь сказать лишнего. — А потом пообщался с тобой поближе, узнал больше, и…       — И как тебе живётся с этим? Почему мне ничего не говорил? — допытывается Юра, желая, чтобы голос внутри прекратил орать о том, что он хочет, имеет право знать, в каких позах Отабек в своих мыслях трахал его. Как он это делал — нежно и медленно, или жёстко и быстро? Как он любит? Говорил что-нибудь при этом или просто молча ебал? Такой всегда сдержанный, какой он в сексе? И внезапно хочется узнать, тихо он стонет или громко, хочется услышать его. Посмотреть на него, когда он кончает. Смотрит ли он в лицо или зажмуривает свои красивые глаза? А может, вообще предпочитает трахать только сзади? Хочется узнать, как он целуется — наверняка хорошо. Узнать, какой у него член, как он на ощупь и на вкус. А как ощущается внутри? Большой ли он? Любит ли Отабек обниматься после секса?… Юра не в силах отвести глаз от него, так же прямо отвечающего взглядом, как и на его вопросы. И он боится, что Отабек сейчас всё прочитает в его глазах, но прекратить смотреть не может.       — Ты не спрашивал, — дёргает тот плечом, — и какая теперь разница? Не говорил, зато много чего делал. Но ты все равно ничего не замечал.       Да-да, Юра помнит, какой он слепой и тупой. Уже все это заметили, кроме него.       — А зачем? — дерзит он, постукивая пальцами по коленям и пытаясь отогнать образы, не исчезающие перед глазами.       — Я боялся ошибиться, спугнуть, — снова спокойно пожимает Отабек плечами. — Юр, мы с тобой никогда не разговаривали на эти темы, но я подозревал, что тебе это не нужно.       — А сейчас-то что вдруг изменилось? — тот готов сорваться и уже медленно закипает.       — Я не знаю, это ты мне скажи, почему ты начал этот разговор.       — Так, блядь, ладно.       Юра громко выдыхает, разрывая зрительный контакт, и подтягивает к себе ноги, сгибая колени и шелестя подошвами о пол. Поднимается со скамьи и поворачивается к своему шкафу. Он же за сигаретами сюда пришёл. Нихуя что-то у них не выходит в разговоры.       — Юра.       — Что? — Он порывисто разворачивается обратно, держа вытащенную пачку в руке. Отабек всё так же стоит, прилипнув к двери. И всё так же смотрит своими убийственно-прекрасными глазами. Юра прижимается лопатками к шкафчику. — Ну и чё теперь? Вот я узнал, что нравлюсь тебе. Мне что делать с этой инфой? Дальше-то что делать?       — Я не знаю, — словно бы равнодушно снова дёргает тот плечом. — А что ещё делать людям, которые нравятся друг другу?       — Пф, кто тебе сказал, что ты мне нравишься? — фыркает Юра, а пальцы непроизвольно сжимают пачку. Упаковка жалобно хрустит в кулаке.       — А я не нравлюсь? — на лице полное безразличие, но Юра слишком хорошо его знает. Отабек улыбается одними глазами, мельком взглянув на его руку.       — Нет, конечно, с чего ты взял? — смеётся Юра, понимая, что смех выходит ненатурально. Его всего дёргает, и он запускает обе руки в карманы халата поглубже. Отабек тоже, наверное, для этого же свои прячет?       — Совсем?       Отабек отталкивается от двери и не спеша идёт к нему, не разрывая их взглядов. Юра нервно облизывает губы, и вся напускная дерзость мигом облетает с него. Что ещё за ассоциации с хищником лезут в его голову? Неправильный сон какой-то. Отабек подходит ближе, переступая через скамейку. Выглядит так уверенно и опасно. Угрожающе. Возбуждающе. Юра сглатывает.       — Бек… — Он забывает выдохнуть, когда тот останавливается на расстоянии полуметра. Запахом кроет мгновенно.       — Что? — тихо спрашивает тот, чуть склонив голову и всматриваясь так пристально раскосыми своими глазами. — Значит, не нравлюсь? — Юра мелко мотает головой, вжимаясь поясницей в дверцу. — А если сделаю так?       Юра дёргается так резко, когда Отабек протягивает к нему руку, что со шкафа что-то падает на пол. Но не может пошевелиться, как зачарованный наблюдая за Отабеком, когда тот подходит вплотную. Очень близко. Слишком. Так близко, что сдвинься хоть на сантиметр в сторону — заденешь. Отабек касается кончиками пальцев его бедра, и — Юра не понимает, как это происходит — оно само отлипает от дверцы, подаётся ему навстречу, просится к нему. Тело словно его не слушается. Выпрашивает ласки. Пальцы легко ведут вверх, не надавливая, доходят до поясницы и скользят за спину, вынуждая немного прогнуться.       — Отабек, блядь, не надо, — он почти стонет, упирая руки ему в грудь. Бесполезно, как сдерживать гидравлический пресс. Пальцы Юры впиваются в чужую футболку, и он смотрит, как натягивается горловина, оголяя ключицы и фрагмент татуировки.       — А так?       Голос низкий и словно вибрирующий, разгоняет кровь сильнее. А другая рука уже ложится на его затылок, проехавшись горячими пальцами по остывшей коже под волосами, и Юра дрожит от контраста температуры их тел. Отабек всегда такой горячий, Юра постоянно холодный. Большим пальцем задевает мочку его уха и ласкает её уже намеренно. А потом невесомо трогает им его нижнюю губу, и рот Юры открывается сам по себе, словно приглашая проникнуть внутрь. Он здесь ни при чём!       — А если поцелую? — наклоняется ниже, удерживая за затылок, вплетая пальцы в волосы, и бархатом шепчет Отабек уже в самые губы, опаляя их дыханием. — Тоже нет?       — Нет, — произносит тот так тихо, что слышит только, как язык отлипает от нёба.       Юра закрывает глаза, нет, это они сами закрываются, какого чёрта? И вопреки ответу тянется вперёд, а губы зудят и покалывают, так хочется, наконец, чтобы их коснулись другие губы, вполне конкретные. Приоткрывает рот шире. Но секунда, две, пять — и ничего не происходит, только их дыхания сталкиваются, заставляя губы плавиться. И пальцы на теле прожигают до кожи. Юра поднимает ресницы, видит разомкнутые губы Отабека так близко и не смеет посмотреть выше. Если посмотрит, то всё — пропадёт. Пальцы сжимают ткань футболки сильнее, он понимает, что они стоят слишком близко, касаясь тем, чем по-хорошему им не стоит касаться. И внезапно смутившись, Юра отпускает его и резко отталкивает от себя.       — Нет, блядь, Отабек! — Он с трудом дышит, в раздевалке становится очень душно и жарко.       — Подумай об этом на досуге, — незнакомым голосом говорит тот, отступив ещё на шаг.       — О чём? — зло спрашивает Юра, глядя из-за чёлки. Отабек, кажется, абсолютно не задет отказом. Это у Юры щёки и уши горят, и член стоит колом. Хоть и не у него одного, но Отабека это словно и не смущает.       — О том, как ты реагируешь на меня, — мягко говорит он без тени улыбки. — Как твоё тело реагирует.       Юра слушает его голос, каким тоном он это произносит, и плывёт. Вроде бы ничего не изменилось, это всё тот же Отабек, которого он знает. Но все слова, что он говорит, словно что-то перемыкают в нём. Этот вкрадчивый, интимный полушёпот, от которого мурашки по всему телу, веки тяжелеют, и его опасно ведёт. И фантомные прикосновения к его бедру, ощущения горячей ладони на шее, дыхания на губах затапливают возбуждением по новой, заставляют дышать тяжелее. Юра смотрит ему в лицо, опускаясь на губы и поднимаясь снова к глазам. И мечется между своими хочу и пошло оно всё нахуй.       Отабек стоит, вновь засунув руки в джинсы, держит взглядом какое-то время, вынуждая Юру медленно тлеть. А потом разворачивается и уходит. И дышать становится заметно легче, словно кто-то открывает окно и впускает воздух. Он поправляет член в рабочих брюках — хорошо, что они довольно свободные, но теперь надо как-то угомониться. Он прислоняется затылком к шкафчику позади себя и дышит. Никак не может вытряхнуть из головы воспоминания. Как было с объятиями. Здесь, на работе, или на отдыхе на реке. Юре почему-то казалось тогда, что на коже навсегда остались следы-ожоги — такие у Отабека жаркие руки. И мягкие губы — у уха. Это был не сон, это всё было. Он пару раз ударяется затылком о дверцу. Член и не думает опадать. Юра стискивает его через штаны. Блядь, ёбаный Алтын!       Вспомнив, что хотел покурить, он всё-таки выходит на улицу, плечом толкает дверь приёмника, на ходу подкуривая сигарету в губах. И подняв голову, чуть не закашливается дымом, заметив, что Отабек всё ещё здесь. Сидит сбоку на байке, скрестив ноги в лодыжках, затягиваясь и глядя на него. Таким тёмным порочным взглядом, что только-только успокоившийся член снова дёргается в штанах. От взгляда, и ещё от того, как Отабек зажимает губами сигарету, как выделяются его скулы при затяге, а потом он длинно выдыхает дым, не отводя глаз. Юра и раньше замечал, как красиво тот смотрится, когда курит, но теперь его глаза получают эстетический оргазм при виде этого. И не может справиться с полыхающим огнём внутри себя. Держит свою сигарету двумя пальцами, берёт её в рот, прихватывая губами. И усиленно втягивает щёки, дерзко глядит в ответ, не соображая, что творит. Отабек смотрит прищуренными глазами, ноги, которыми он упирается в землю, напрягаются. И Юре кажется — сейчас кинется к нему и выебет прямо здесь. Прям прижмёт к стене, развернёт и… Он ловит себя на мысли, что был бы не против. Отабек в нескольких десятках метров от него выдыхает и привычно облизывает губы. Сука.       Он даже не сразу соображает, что трель телефона доносится из его кармана, пока Отабек не опускает взгляд вниз и не кивает туда. Юра краснеет и надеется, что под горящей под козырьком лампочкой это не сильно заметно. Вытаскивает телефон дрожащей рукой.       — Юрий Сергеевич, женщину везут с болями в ноге, будут через две минуты, уже подъехали.       И в подтверждение слов скрипят ворота и слышится, как заезжает машина. Сполохи отражаются от здания. Отабек оборачивается, красиво изогнув шею. Юра сглатывает и выкидывает сигарету. И больше не смотрит на Отабека, ожидая, когда машина скроет его от него.