Без крыльев, в белых халатах

      Юра прислушивается к звукам из ванной, помешивая кофе в джезве на плите. Ещё немного штормит, и перед глазами растекаются круги, как бензиновые разводы по воде. Пальцы подрагивают. А в голове — непрекращающийся пульсирующий бит. Не отпустит всё никак. Вся одежда пропахла, в душ хочется со страшной силой и поскорее. И стащить, наконец, свои в хлам уделанные штаны, они снимутся наверное только вместе с кожей. Не умеет Юра носить белое.       Он замирает, войдя в транс от мерного шума воды за стеной и позвякивания ложки о днище турки. А потом шипит на перелившийся через края кофе и ищет тряпку затереть с плиты кофейные лужи, пока не присохло.       Оставив кофе настаиваться, долго смотрит в недра холодильника, думая, что можно приготовить на завтрак. Выбор не особо велик, всё нужно готовить, а Юра боится налажать с этим. Вот лимон для кофе может порезать. И бутеров наделать. А это что? Юра подвигает к себе упаковку с чем-то плавающим в масле. Похоже на маленькие, вывернутые наизнанку почки. В рот тут же набегает горькая слюна, и Юра быстро захлопывает холодильник, усиленно вдыхает носом. Нет, для завтрака ещё рано. Не рассвело даже до конца. Он вытаскивает из морозилки пачку пельменей, заворачивает в полотенце и наливает в большую, на пол-литра, чашку кофе, что успел спасти. Прихватывает сигареты и, прижимая холодное к ноющей левой половине лица, идёт на балкон.       Юра любит это место, как и всю квартиру в целом. Говорят, дома похожи на своих хозяев. У Отабека так и есть. Когда заходишь к нему, и если ты не гость, а разносчик пиццы, например, или курьер с товаром, то из коридора вначале видишь только часть зала, с минимумом мебели, и может показаться, что квартира совсем пустая, нежилая. Если ты гость, которого допускают до кухни, ты замечаешь, сколько там света и тепла. Здесь есть жизнь и здесь всем рады. Но если ты близкий друг, ну или клиент, тебе открыт доступ в маленькую комнату с потайным входом. С внутренним миром, рисунками по стенам и клёвыми штуками вроде кровати под потолком и коробок с материалами. В этом вся сущность Отабека. А теперь у него проблемы, и это видно по сваленной в мойке посуде, полупустому холодильнику с протухшими морскими гадами, забытым на подоконнике чашкам и полной пепельнице. Юра немного прибирается, когда Отабек скрывается в ванной, плотно завязывает и выносит мусорный пакет. И думает о том, что теперь, наверное, ничего не будет, как прежде. Юра помнит, насколько ему хорошо всегда было здесь. Хорошо с Отабеком. Надёжно. И думает, хочет ли он что-то менять. Может, и не придётся?       Он ставит чашку на широкий карниз, открывает створку застеклённого балкона и высовывается наружу, облокачиваясь на перила и плотно держа у щеки импровизированный компресс. Лицо с другой стороны приятно обдувает прохладой. Он глубоко вдыхает. Воздух наверху такой чистый и прозрачный, ещё не прогрелся. Кожу на голых предплечьях стягивает мурашками. Юра с высоты смотрит на ещё не проснувшийся город. Хороший район. Может, где-то Москва и не спит, но здесь, ранним утром в воскресенье, на улице можно встретить только возвращающихся из клубов людей или выходящих на работу по неканонному графику. Он прикрывает глаза, почти не чувствуя кожи на лице. И слушает, как переговариваются между собой листья деревьев, задетые ветром. Умиротворяюще спокойно.       Вытащив из кармана сигареты, Юра закуривает, бездумно глядя, как вьётся с кончика сигареты, растворяясь в воздухе, выдыхает вслед. Отпивает из чашки крепкий кофе с лимоном, от которого продирает пищевод. В голове становится пусто, все вытолкнутые наружу мысли испаряются вместе с дымом. Рука, щека и лоб немеют от начавших размораживаться пельменей. Он откладывает свёрток на подоконник, роняет голову на выставленные за балкон руки, и ветер моментально подхватывает волосы на макушке. Намертво склеенная чёлка царапает кожу, как под несколькими слоями лака, не продрать пальцами, и ко лбу прилипло. Больно, не отдирается, он подлезает туда и чешет, смотрит на застрявшую под ногтями грязь. Подносит к глазам — не разглядеть.       За спиной открывается дверь, от неожиданности сигарета чуть не летит за ограждение. Юра оборачивается и немедленно выпрямляется, давая Отабеку пройти, а то выставил задницу на весь балкон. Благоухая зубной пастой и шампунем, абсолютно трезвый на вид, в домашних рваных джинсах и майке-алкоголичке, тот проходит и встаёт рядом. Просит взглядом сигарету, прикуривает, а Юра всё смотрит. На озарившееся на секунду от вспыхнувшей зажигалки лицо. На влажные волосы, откинутые назад. На темнеющий лиловым синяк на скуле и разбитую губу. Отабек откладывает зажигалку на карниз, замечает завёрнутую в полотенце пачку пельменей, смотрит на него. Дымом обволакивает расстояние между ними, и Юра отмирает. Он отворачивается, прижимаясь животом к перегородке. Давит пониже рёбер, и если сложиться пополам и перегнуться, можно вывалиться. Юра раскачивается вперёд, следя за подхваченным ветром витком дыма. Дотлевает до середины, и он рассматривает, как ярко горит оранжевым на кончике.       — Ты как? Не замёрз тут? — после минуты молчания спрашивает Отабек тихо, выдыхая слова вместе с дымом и упираясь бедром в ограждение рядом с ним. Юра неопределённо пожимает в ответ плечом. — Пойдёшь в душ?       — Да, сейчас, переодеться надо. — Юра кивает, дотягивается и отпивает из чашки, а потом смотрит, как, забрав её у него из руки, Отабек пробует и морщится. — Горький? Я тебе потом другой сделаю, это для меня, с лимоном.       — Нормально, Юр, очень вкусно. У тебя лучший кофе в Москве. — Тот смущённо улыбается, опуская глаза. — Правда. Только сахара бы ещё.       А Юра понимает, что не во вкусе дело, замечая, как тот старательно касается горячего края чашки другой стороной рта. Ставит обратно на карниз, и Юра перехватывает её, успев коснуться пальцев Отабека. Делает большой глоток, не обращая внимания на заколотившее сердце. Отабек ещё так внимательно смотрит, словно чувствует всё, что творит с ним.       — Спасибо, что посуду помыл, это было необязательно.       — Я знаю, захотелось что-то сделать. А то я только паразитирую у тебя в гостях, — усмехается он, но губы совершенно не хотят растягиваться, и улыбка тут же гаснет.       — Это не так, Юр, — голос предельно серьёзен.       — Это я тоже знаю, тупая шутка, — он прочищает горло. — И там это, у тебя в холодильнике что-то сдохло, в коробке такой, — Юра изображает руками в плоскости прямоугольник, сунув сигарету в зубы. — Там плавало что-то в масле.       — Это мидии, — улыбается Отабек, прислоняясь плечом к стеклу и сунув одну руку в карман, — я их вчера купил, не должны вроде были испортиться. Ты их выкинул?       — А, да? Блин, я не знал, извини, — Юра смущается и морщит нос. — Не ел ни разу такого. Не, не выкинул, там оставил, испугался, вдруг живые и накинутся на меня ещё.       Отабек хрипло смеётся, и заметно, как ему больно тревожить раненую губу, он засасывает её в рот, зализывая внутри языком. Юра отводит взгляд, непроизвольно облизывая собственные губы. У самого вся левая половина лица как после зубной анестезии. Касается языком щеки изнутри, будто проверяя, что она живая, не заледенела.       — А ты гурман, — говорит он задумчиво, опираясь на одну ногу. — Ты, правда, это ешь? И чё, вкусно? На вид как… блядь, даже не знаю, с чем сравнить. — Он щёлкает пальцем, сбивая столбик пепла. — Как будто кто-то почки через рот выблевал. — Отабек удивлённо дёргает бровями и фыркает, между губ вытекает дым. — Чего? Я подумал, они тебе для опытов, как у Шерлока глазные яблоки для этого хранились.       — Вообще они очень вкусные, — Отабек улыбается одним уголком губ, и глаза смеются. — Странно, что ты не пробовал ни разу. С пивом хорошо заходят.       — С пивом всё хорошо.       Отабек соглашается с важным кивком. Они замолкают, стоя друг напротив друга, опираясь плечами на перегородки. Курят в тишине, поглядывая вниз с балкона. И Юра не торопится уходить. Бросает голодные взгляды на Отабека, как тот затягивается, периодически вынимая из его рук чашку глотнуть остывшего кофе с плавающей долькой лимона на поверхности. Скользит взглядом по его скульптурно вылепленным голым рукам, с уже почти зажившими порезами, выделяющимися незаметным белым на ярких рисунках. Коррекцию надо делать. Сталкивается глазами с его, словно подведёнными. Предрассветный сумрак рисует красивые тени на его лице, выделяя широкие скулы. Тот глядит в ответ. Тем самым пожирающим взглядом, как в клубе из-за пульта, перед тем как Юра ему средний палец показал. Только к этому взгляду примешивается ещё что-то невыразимо грустное.       — А ты сам не диджеишь? — спрашивает Юра, неловко отведя глаза, будто подсмотрев за чем-то очень личным. Лицо полыхает, и он подставляет его утреннему молодому ветру. — Ты так гармонично за пультом смотрелся. Свой в доску чувак.       — Нет, — тот пренебрежительно дёргает плечом, — у меня вообще слуха нет. Но спасибо, рад, если тебе понравилась музыка. Дэн — классный диджей.       — Да ну? Нет слуха? — Юра не верит, а потом вдруг так невовремя вспоминает, что они проебали «Нашествие». Жалко. — Но ты же слушаешь всякую музыку, ну типа, со вкусом у тебя нормально всё.       — Слушать слушаю, но сам сводить — нет. — Отабек забирает себе чашку, пряча её бока в широких ладонях. — У меня много друзей музыкантов — кто диджеит, у кого группы свои. И я тоже пытался вместе с ними. Но это точно не моё.       — А я бы не удивился, если бы ты ещё и на гитаре лабал, тебе бы пошло, — Юра тушит сигарету и откидывается спиной на стеклянную перегородку, скрестив ноги, косо смотрит на Отабека, опустившего глаза и странно ухмыльнувшегося. — Скакал бы по сцене, как Ангус Янг, или — о, как Фрэнк Айеро! У вас даже дни рождения с ним в один день.       — Я? — У того скептично дёргается бровь и уголки губ. — По сцене скакать?       — Ну ладно, может, не скакал бы, — смеётся Юра, и правда, плохо представляя это. — Стоял бы монументально на краю сцены с этим своим суровым выражением на лице, с пиздатым «гибсоном». Но всё равно был бы крутой, все бы дрочили на твои плакаты. И девки бы орали в первых рядах и забрасывали тебя лифчиками. А ты у всех на виду взял однажды и засосал бы вокалиста в дёсна.       — Это ещё актуально? — усмехается Отабек.       — Ну, сейчас это уже фансервисом называют, — дёргает Юра плечом, рассматривая своё искажённое отражение в стекле двери, — но раньше было круто. Никто так не делал, а счас все только подражают им.       — Чтобы даже подражать, надо иметь хоть какие-то умения.       — Чувак один, диджей, он полностью глухой был. Знаешь, как музыку писал? Вставал на колонки, чтобы чувствовать бит, смотрел на шкалу на мониторе и так писал музыку.       — Да, я слышал о нём, — Отабек кивает. — Но говорят, это легенда, он или пропал потом без вести и умер, или его вообще никогда не существовало.       — Да на Ибице или Гоа где-нибудь тусит до сих пор с аборигенами, чтобы не заёбывали и налоги чтоб не платить. Но факт в том, что он глухой был полностью, а ты говоришь — без слуха. Люди вон без голоса поют — и ничего.       — В том-то и дело, что ничего. Если я что-то делаю, я хочу делать это хорошо, а не так, чтобы можно было поправить в процессе и сказать, что и так сойдёт. А у меня и чувства ритма нет, и танцевать я не умею. Как ты. Вот ты хорошо танцуешь.       — Да ну, — Юра тушуется и поворачивается снова лицом к улице, пряча смущение, — я синий был, текилы накидался знаешь сколько, прежде чем пойти? Никто не умеет танцевать, пока не выпьет.       — Нет, ты очень красиво танцевал. Никому ещё не удавалось во время танца так гармонично средним пальцем в диджея тыкать.       — Бля, ну всё, извини, говорю же, синий был. — Он ненатурально хохочет, сжимая вспотевшие кулаки в карманах.       — Ты там самый эффектный был, все на тебя смотрели. В этих джинсах.       — Ой иди, а? Это не моё, мне подкинули. Милка с Дашей пришли и насильно надели их на меня, я ещё спал и не успел ничего понять.       Отабек смеётся, а Юра на мгновение оборачивается, совершая ошибку. Замечает взгляд, каким тот мельком охватывает его ноги от пяток до задницы, и снова отворачивается. Да бля. Высовывается по пояс наружу через перила. Смотрит вниз, чувствуя, как кружится голова и слабеют колени от высоты. Задирает подбородок к небу, где облака смешиваются с небом до однородной массы.       — После твоего балкона мне мой третий этаж кажется, что только через окно шагни — и ты на улице. Непривычно так, низко. С родителями тоже невысоко жили, а там дом старый, я балконов пиздец боялся. С ключами выходил покурить, мало ли если ёбнусь вниз, хоть домой попаду. — Отабек фыркает, и Юра усмехается в ответ. — Ага. А ночью там между деревьев кто-то летал, но не птицы. Другое что-то, быстрее. Я однажды чуть не обосрался. Стою курю, и какая-то хрень мимо меня — вжух, я даже не успел рассмотреть.       — Летучие мыши?       — Ага, в Москве. Бэтмена потеряли.       Отабек давится дымом от смеха, и Юра ржёт, чувствуя, как ослабевает распутываясь узел в грудной клетке. И он глядит, как отпускает и Отабека, как смягчается его лицо. Или это отступающие сумерки виноваты, устав от излишней драматичности и раскрывая его истинное лицо? Гематомы становятся отчётливее, разливаясь на смуглой коже. И кровоподтёк на лопнувшей губе ярче. Длинная чёлка падает на лоб, закрывая Отабеку пол-лица.       — Отращиваешь? — Юра следит за движением его руки, когда тот запускает пальцы в волосы и откидывает их назад. Пряди ещё влажно блестят, не хотят лежать и непослушно падают обратно.       — Нет, так получилось.       — Но виски и затылок же сбриваешь.       — Это недолго сделать, я сам. Плохо? — Отабек придерживает рукой хвост на затылке, становясь похожим на героя старого японского боевика. Юра смотрел. У режиссёров тех лет всё было так нарочито. Порубал врагов на фарш катаной и пошёл дальше гейш покорять.       — Нет, тебе идёт с длинными, когда они назад так… — Он кивает на его хвост. — На самурая похож. — Юра вспоминает свои пьяные мысли у клуба, всё не оставляющие его без чувства вины. — А мне вот надо подстричься, мешают уже.       — Тебе тоже хорошо так.       Надо валить, пока не стало совсем хорошо. Но он почему-то цедит кофе по капле, не желая, чтобы он заканчивался. Смотрит на постепенно светлеющий горизонт и вспорхнувших где-то за несколько кварталов отсюда птиц. Через стенку у соседей слышна вибрация телефона. На улице далеко внизу кто-то распевает пьяные песни и завывает сигнализация у машины. Отабек наклоняется к нему, касаясь плеча, чтобы стряхнуть пепел и затушить сигарету, и Юра поднимает на него глаза, рассматривая его близко-близко в наступившем белом рассвете. Ловит взгляд покрасневших уставших глаз. Губа пиздец изодрана, будто её рвали клыками. Наверное, после Юриного удара прилетело ещё раз. И синяк на скуле здоровый, рука ещё помнит, каково это, когда кость встречается с костью, болит до сих пор. Собственная скула онемела, в зеркало ещё не смотрелся, не лучше, наверное, выглядит. И на работу завтра.       Юра опускает глаза на повисшую вдоль тела руку Отабека, и собственные пальцы сами тянутся к ней. Легко касаются фаланг, пробегаются по выступающей косточке запястья, а потом подныривают под ладонь и обхватывают все пальцы в горсть. Крепко-крепко, до пульсации в кончиках, словно собирается сигануть через перила и молча просит удержать. Ладонь тёплая, сухая. Надёжная. Отабек тоже смотрит туда вниз и сжимает его кисть. Они почти касаются волосами, свисающими на лицо. И Юра делает полшага и вписывается носом в шею, где Отабеком пахнет так, что хочется вдохнуть и не выдыхать. Его притягивают за плечи ближе, их пальцы не хотят разжиматься, и Юра цепляется второй рукой за майку на спине Отабека пониже лопаток. Но этого мало. С трудом расцепив пальцы, обхватывает обеими руками. Даже на цыпочки привстаёт. Жадно вжимает в себя. Вдыхает на полную, не чувствуя ничего, кроме рук Отабека и его упругого пульса под губами.       — Прости, — со всей силы жмурится, до белых кругов. До судороги в суставах жмёт ткань в кулаке. Порвёт сейчас. Или проткнёт пальцами кожу на ладонях.       — Юр, всё хорошо, я понимаю, — шепчет тот жарко в ухо и сглатывает. — Ты ничего мне не должен, ничего не будет, если не хочешь.       — Заткнись. Ничего ты не понимаешь.       — Я не хочу, чтобы ты думал, что я давлю на тебя.       — Блядь, ты бесишь, я не об этом, — Юра пытается пихнуть себя от Отабека, не разжимая рук, а тот и не пускает. Слова, кажется, пытаются прорваться прямо через кожу. Губы невозможно оторвать от горячей шеи. — Прости, что ударил тебя. Прости, что орал.       — Всё нормально.       — Нихуя. Ты зачем в драку потом полез? Вот нахуя, скажи?       Он ещё сильнее, насколько хватает сил, зло втискивается в твёрдое тело, пихнув кулаками в его спину. Они оба дёргаются, пошатнувшись. А потом Юра думает: Отабек же чистый, после душа, а он весь пропитан грязью и по́том. Противно же. Но тот держит его вокруг плеч, шумно и часто дышит в висок, касаясь края уха сухими губами, словно целуя. А потом устраивает одну ладонь на затылке. Идеально. И глаза сами закатываются, пока по коже под волосами царапают пальцы, а нога только что не дёргается от одного только осознания, что они стоят так и трогают друг друга так. Хотя ничего такого. В мыслях у него и похуже было. А сейчас в голове только сделай так ещё, боже!..       Юра поворачивает голову, проезжаясь губами и носом по шее Отабека. Наставить следов, может? Всего-то надо — прижать плотнее, прикусить. И всем будет видно — занят чувак. Он чей-то. Мой. И даже смотреть нельзя. Юра тоже так хочет. Быть чьим-то. Наверное. Как же быстро поменялись взгляды, и так мало нужно было для этого.       Он ослабляет хватку, но оставляет ладони на пояснице со смятой в кулаках тканью, то и дело съезжая ниже и теребя шов майки. Отабек прижимает губы к его виску на долгие секунды и притискивает к себе сильнее. Юра зажмуривается от боли, приятно расползающейся по телу.       — Деда сказал, что поможет, — хрипит он через прижатые к коже губы. — Сказал, что, возможно, получится не дать делу ход, но ты нихуя не помогаешь. Почему ты только усугубляешь всё?       — Я особо не рассчитываю ни на что, Юр, — шёпотом раздаётся у него в ухе. — Не хочу зря надеяться. Я готов ответить за всё и понести наказание.       — Клинический идиот, — вздыхает Юра в плечо Отабека, устроив холодный нос в ямке у шеи. Так уютно, и не хочется расцепляться совсем. — Почему ты так упорно отказываешься, когда тебе искренне хотят помочь? Ладно, всё, не хочу опять ругаться, — быстро говорит он, прежде чем услышит ответ, чувствуя, как напрягаются мышцы Отабека, и сцепляет руки за его спиной сильнее. — Но не рассчитывай тогда, что я буду навещать тебя в тюрьме. Будешь там зэков татуировать, поднимешься, главный у них будешь. А ещё за то, что с дедой сговорились против меня и не позвонили, я на вас обоих в обиде. Как хотите. Никому Юра не нужен.       — Нужен, — говорит Отабек, поглаживая по голове и сжимая волосы у затылка, а Юра только что не стонет, не в состоянии унять бесконтрольную дрожь. — Николаю Валентиновичу очень нужен, он так переживал за тебя, когда мы приехали к нему на вызов. С ним всё хорошо было, просто испугались и перестраховались, а он не хотел беспокоить тебя по пустякам. Ты ему очень дорог.       — Ага, проехали, — скептично кривит рот Юра и громко выдыхает. — Ладно, я это, грязный, пойду я…       Он разжимает онемевшие пальцы и отстраняется, убирая руки. Смотрит на Отабека и видит невысказанные слова о том, кому ещё он тут дорог. Замечает в последний момент, как кончик языка проходится по повреждённой губе. Болит, наверное.       — Прости меня, — снова говорит он ещё тише, не сводя глаз с глянцево блеснувшей кожи. Непроизвольно собственные губы раскрываются, и его будто дёргает знакомым невидимым крюком под рёбрами. А пальцы сами тянутся и осторожно касаются незажившей раны на вспухнувшей губе. Юра перехватывает взгляд Отабека и пропадает. Блядь. А тот вдруг неуловимо поворачивает голову и ловит губами его палец, цапнув зубами за ноготь. Юра бы не почувствовал боли, откуси тот его по самое основание. Вместо этого он чувствует горячую влагу внутри чужого рта, как языком тот прижимает его палец к нёбу, и неотрывно следит, как красиво он лежит на нижней губе Отабека, слегка надавливает на неё. Касается остальными пальцами натянутой кожи на скуле, оттягивает губу книзу, пока тот не вздрагивает. Втягивает сквозь зубы воздух, выпуская Юру, и снова зализывает языком ранку. Юра на выдохе шепчет очередное: прости. А Отабек протягивает руку к его лицу, аккуратно проводит по холодной коже — они оба ощущают этот контраст. Хочется немедленно прижать его ладонь между щекой и плечом, согреться её теплом. Тот поглаживает большим пальцем по Юриной брови, прикасается ко лбу, и Юра внезапно дёргается. Отабек хмурится.       — Это я тебя так? — Не убирая руки, он глядит куда-то над его бровью. Туда, где волосы намертво налипли к коже, и боль отзывается по всей голове, словно скальп сдирают. — Подожди, у тебя тут рана, ты не чувствуешь?       — Пока ты не трогал, не чувствовал, ай блядь! — Юра отшатывается, осторожно держась за чёлку. Пальцам становится горячо и мокро. Отабек смотрит на свои, и Юра тоже видит на них кровь. А так всё хорошо было. — Там вроде не было ничего. Я же остановил.       — Пошли, я посмотрю.       Отабек почти заталкивает слабо сопротивляющегося Юру в свою мастерскую за раздвижной дверью, усаживает на крутящийся табурет, как у стоматолога, с одним подлокотником. Врубает все лампы. Юра хмыкает, прижимая ладонь к левой брови, где всё печёт и пульсирует от нарастающей разбуженной боли.       — Допрашивать будешь? С пристрастием? Только давай без паяльника в жопу.       Отабек юмора не разделяет. Юра ёрзает на табурете, глядя, как он роется на полках под кроватью.       — Дашь от головы что-нибудь?       — Юра, я спросил, это я тебя так? — Тот ставит на кушетку оранжевый ящик — как автомобильная аптечка, только чуть больше, отщёлкивает клапаны, и Юра видит под откидной крышкой набор «Домашний доктор». И шприцы там со жгутами, и скальпели с шовными иглами, и ампулы загадочные. Нет, пожалуй, набор начинающего наркомана больше подойдёт.       — Не, это в драке уже, наверное, — отвечает он, глядя, как Отабек вынимает спиртовые салфетки и кидает их россыпью на кушетку. — У какого-то пидораса перстень был или кастет, я не понял. Мне Мила в машине дала салфетку, я думал, всё уже прошло. В глаз ещё крови натекло, но я промыл, счас нормально всё.       — Волосами всё склеилось, я только сейчас разглядел. — Отабек зло смотрит, и Юра сжимается в кресле. В руках у того ножницы и пачка стерильных салфеток.       — Чё, совсем пиздец? Дай посмотреть. — Он пытается встать, но в грудь утыкается жёсткая ладонь, и его впечатывает в край кушетки. — Эй, я стричь не дам!       — Сиди спокойно, зашить надо, — жёстко констатирует тот, держа его за голову и прикладывая к чёлке смоченную антисептиком салфетку. Юра вздрагивает и пытается отстраниться, но его крепко держат. И не больно совсем. Отабек аккуратно отлепляет от кожи стоящую колом чёлку. Юра втягивает со свистом воздух и следит за его движениями, косясь на лежащие рядом ножницы.       — Бек, давай я в душ сначала схожу и голову хоть помою, — ноет он. — Ну пожалуйста.       Отабек не отвечает, но и не отпускает никуда. Приносит таблетку и воды запить. Юра долго проталкивает огромную капсулу в горло. А Отабек прикатывает второй табурет и усаживается напротив. Лампу на гибком шланге поворачивает в сторону Юры, тот щурит слезящиеся от яркого света глаза, морщится. Отабек придвигается ближе, втискиваясь коленом между Юриных, вынуждая непроизвольно их раздвинуть. Невесомо убирает за ухо его волосы, и Юра прикусывает губу от случайного прикосновения тёплых пальцев к коже. А потом покорно затихает, опустив глаза и голову, пока Отабек смачивает и раздирает волосы на лбу. На штаны капает. Юра шипит и дёргается, пытается отодвинуться. Но его придерживают за шею, устроив большой палец на мочке уха, а остальные — в ямке на затылке у основания черепа. И это действует на него как кнопка выключения. Сидит смирно, глядя вниз на то, как Отабек чуть не упирается коленом ему в пах. Какие-то жалкие сантиметры между ними, Юра поджимающимися яйцами их чувствует. И опять эти прорези в джинсах на коленях.       — Мне будет нужна твоя помощь, — говорит Отабек, чуть наклоняясь, чтобы взять что-то со стола и задевая Юрино плечо. А потом даёт ему в руку новую чистую салфетку. — Закрой этим глаз и не открывай. Может, и не надо будет шить, порез вроде неглубокий. Не чувствуешь? — И аккуратно убирает его волосы со лба назад. — Придержи их, ладно?       Юра может только кивать или мотать головой. Он сидит с раздвинутыми ногами, оперевшись спиной о край стола сзади, под ярким светом лампы, чуть запрокинув голову и прижав салфетку к левому глазу. Сгребает рассыпающиеся на макушке волосы в кулак. Чувствует на себе взгляд Отабека, но старательно смотрит в сторону. Тот принимается очищать кожу от не успевшей ещё присохнуть крови. Попутно мягко ощупывает левую скулу. И от этих касаний нервные окончания сходят с ума и бьют тревогу.       — Больно? — шепчет Отабек, дотрагиваясь своим дыханием и руками до его кожи.       — Не сильно, — едва шевеля губами, отвечает Юра и прочищает горло. Голос увереннее. — Перелома вроде нет?       — Точно нет, — Отабек снова проходится салфеткой по лбу. — А бровь рассечена хорошо, надо всё-таки пару швов накинуть. Шрам останется. Ты как?       — Похуй, только бровь не сбривай.       — Не буду, мне не мешает.       Отабек придвигается ещё ближе, проехавшись коленом по внутренней стороне его бедра. Юра дёргается и косится, как только может при запрокинутой назад голове, видит, что голое колено Отабека в опасной близости от его члена. Но не успевает подумать или что-то предпринять, как тёплая ладонь ложится ему под подбородок и поднимает ещё чуть выше. Юра сглатывает, чувствует, как кадык проезжается прямо под чужими пальцами и бьётся прижатая артерия.       — Укол сделаю, потерпи, — Отабек лязгает чем-то металлическим в аптечке.       — Нет, давай без него. Так быстрее. У тебя лёгкая рука, я знаю. — Он чувствует, как до скулы долетает почти невесомый смешок. Слышит спиртовый запах, чем Отабек обрабатывает кожу вокруг раны. Пощипывает. Юра напрягается, буквально всеми клеточками тела ощущая приближение холодного металла к лицу. Ладони потеют, и он с силой вжимает салфетку в глазницу, чуть не выдавливая глаз.       — Не дёргайся, Юр. Ты молодец.       — Поуспокаивай меня ещё, — дерзко отвечает он. Тот коленом легко пихает его в бедро, Юра отвечает тем же, улыбаясь. Но расслабляется и старается дышать мерно, через нос. Всё хорошо, это же Отабек. И меньше чем через минуту тот говорит, что салфетку можно убрать. Практически и не почувствовал ничего.       — Я почти закончил, ещё один шов — и всё. Совсем незаметно будет.       Юра бы ещё подержал салфетку, так хоть чувствует себя защищённее. А Отабек отбирает её, и он не знает теперь, куда деть глаза. Тот слишком близко, его дыхание оседает на Юриной щеке, и хочется попросить подуть на неё, чтобы охладить. Печёт, как в аду. По спине, вжатой в край кушетки, течёт капля пота, впитываясь в пояс джинсов. Позвоночник прогибается, а глаза болят, с таким усилием он смотрит в самый крайний верхний угол под потолок. Юра поздно замечает, что уже не держит свои волосы. Он зажимает ногу Отабека своими бёдрами, и ладонь лежит на его колене, поглаживая оголённый участок, неосознанно дёргая нитки и забираясь пальцами в прорезь на джинсах глубже. И когда Юра обнаруживает это, сконфуженно отдёргивает руку и шире раздвигает колени. Выглядит это ещё хуже.       — Продолжай, это успокаивает, — тихо говорит Отабек с улыбкой, колдуя над его бровью. Боли почти нет, только покалывания. Золотые руки. Не зря Алтын же.       Но Юра оставляет свои на собственных коленях. Держит голову чуть наклонив, скашивает на него глаза. Вблизи становится понятно, почему кажется, что у Отабека глаза будто подведены — нижние ресницы такие густые, он и не замечал. И верхнее веко такое интересное. Как азиатки их приклеивают, чтобы делать эти кавайные глаза? Он опять проёбывает тот момент, когда Отабек заканчивает и смотрит на него. Зрачки широченные, из-за того, что свет лампы падает сзади. Юра машинально опускает взгляд на его приоткрытые губы, а через секунду и вовсе отводит в сторону. На окне вон какие коробочки интересные. И что это за пакет там в самом углу? Шея полыхает жаром.       — Всё, готово. Дай заклею и иди мойся, только аккуратно. — Отабек смеётся, когда Юра бросает на него осуждающий взгляд. А то он не знает, как надо.       — Спасибо, Бек, вообще не больно было. А ты сам как? — Он кивает на его губу, и тот снова, как специально уже, дотрагивается до неё языком. Это уже становится противозаконным.       — Нормально, я всё уже обработал, всего лишь ушиб, — отвечает тот, отлепляя пластырь от бумаги. — Нам повезло, несильно досталось.       Юра решает промолчать. Он помнит, как Отабека удерживали на земле за шею и били по лицу. Помнит, как сам пропустил удар в живот локтем. Да, они ещё легко отделались.       — Я, наверное, домой поеду. Там и помоюсь.       — Зачем? — тут же хмурится Отабек. — Оставайся. У тебя же выходной?       — Ну да, но я выспался, — Юра подставляет лицо под умелые руки, на бровь ложится бактерицидный пластырь, плотно закрывший шов со всех сторон. С ним и мыться можно, только если специально не поливать на него водой. — Если бы Мила не разбудила, я бы до сих пор спал. А ты устал, наверное, отдохнул бы, не хочу мешать.       — Я голодный не усну, а ты иди в душ, быстро, — безапелляционно заявляет Отабек, отпуская его и вставая. Заворачивает мусор и использованную иглу в упаковку от салфеток, выкидывает в ведро, убирает лишнее в аптечку.       — Ладно. Понял. — Юра покорно направляется к шкафу за полотенцем и своим шмотом.       — Ты завтракать будешь? — слышит он уже по пути в ванную.       — Да, только не те твои почки, — кричит он уже почти оттуда.       Юра прижимается с той стороны двери ванной, прогоняя из головы видения. Тесные объятия на балконе, всё ещё фантомно и плотно ощущающиеся на теле. Тёплый язык, ласкающий палец Юры во рту. Острое колено, касающееся бедра. Вспоминает, как недавно сам хотел поцеловать его. Представлял, как это. Думал о нём, когда дрочил здесь…       Он смотрится в зеркало. Прижимается к нему чуть не носом, ниток в брови даже не видно. Чего он врёт? Шрама вообще видно не будет. А Юра так хочет шрам. Он с отвращением стягивает футболку и стаскивает джинсы, превратившиеся из белых в серые. А низ вообще чёрный. Ну и в чём он домой поедет? Закидывает в стирку, долго выбирая нужный режим. А потом настраивает душ, так, чтобы вода не лилась на лицо, и намыливает волосы, выдавив из флакона целую ладонь шампуня. Чтобы пахнуть, как Отабек. Взбивает щёткой целый рот пены из зубной пасты. Проводит скользкими ладонями по шее сзади, там, где недавно его держал Отабек. Себе совсем не так. От воспоминаний о тех прикосновениях горячим ухает в низ живота. Юра смотрит на оголившуюся головку ещё не вставшего члена. Он уже не подросток, чтобы дрочить каждый раз, как встаёт. Но от сладости, уже разливающейся по животу, поджимается задница и пальцы на ногах. И хочется новых ощущений. Других пальцев на своём члене. На своей коже.       Юра глубоко дышит и смывает пену с головы, запрокинув шею. Горячие мыльные струи стекают по спине между лопаток и ягодиц. Он переступает ногами, а потом с силой растирает себя мягким полотенцем, пока кожа не начинает гореть.       Когда он выходит, в квартире пахнет жареным хлебом, а Отабек расстилает диван, хрустя свежими простынями. Коротко оборачивается на Юру через плечо и принимается встряхивать одеяло. Тот смотрит на него, на его спину и плечи, покрытые татуировками. Кидает короткий взгляд на пробивающийся через раздвижную дверь свет в кабинете. Так и манит туда. В зале неверный свет пробивается через не до конца раздвинутые шторы, и всё утопает в полумраке.       — Не передумал насчёт завтрака? И было бы классно, если бы ты сварил кофе, у тебя получается лучше. Юр?       Голода он не чувствует. Только во рту сухо. Юра медлит с ответом, уплывая куда-то мыслями. Не может сформулировать то, что у него сейчас в голове. За стеной в ванной гудит стиралка, вертя в барабане его джинсы в надежде, что сможет отмыть их. Через раскрытый балкон слышен шум ветра и далёкий гул трафика.       — Да, счас сварю. — Он переводит взгляд на Отабека, стоящего перед ним, будто видя его впервые. — Бек, а где больнее всего делать татуировки?       — Вообще, у всех индивидуально, — отвечает тот, словно бы даже не удивившись. Он усаживается на край кровати, локти упирает в разведённые бёдра и смотрит так. Изучающе. Словно на чистый холст для своих эскизов. — Недавно одному клиенту на лбу набивал, он даже не дёрнулся. А бывает, что и на животе у упитанного человека больно. А так, в основном, там, где кожа тоньше и кость близко, обычно больнее всего.       — У меня одни кости, — хмыкает Юра, комкая в руках полотенце, которое почему-то не оставил в ванной на сушилке.       — И кожа восприимчивая, сосуды близко. Потому и краснеешь быстро.       — Ну да, — ещё тише говорит он.       — Ты хочешь татуировку? — спрашивает Отабек, и Юра благодарен ему за смену темы вместо восприимчивости его кожи.       — Давно уже думаю, но пока не знаю что. — Он задирает домашнюю растянутую футболку до сосков, чувствуя, как их сразу прихватывает от сквозняка, и тычет пальцем в рёбра, смело глядя на Отабека, чьи глаза, кажется, медленно облизали каждый сантиметр его оголившегося тела, прежде чем снова посмотреть Юре в лицо. — Вот здесь хочу.       — Здесь очень больно, — севшим голосом говорит тот, сцепив пальцы и держа Юру взглядом. — Ключицы, рёбра, лопатки, передняя поверхность голени.       — Я помню, там где кость близко. В том и смысл, — Юра сам не понимает, о чём говорит. — И сейчас же вроде много мазей разных, анестезирующих.       — Они ни к чему, мало кто ими пользуется. Они притупляют боль, да, но это совсем в крайних случаях, и при длительном использовании кожа от них дубеет и плохо принимает краску. Во всех остальных случаях можно терпеть. Смотря ещё какую по размеру татуировку ты хочешь и какой сложности рисунок.       — Не знаю, — дёргает тот плечом, — главное начать, а там втянусь.       Отабек усмехается, опустив голову, и волосы падают на лицо, а Юра любуется плотным закрасом, виднеющимся в вырезе его майки. Ему бы точно дракона во всю спину или китцуне с девятью хвостами. И можно в гости к Никифорову и его дону Кацудону.       — А что хочешь набить, уже знаешь? — снова смотрит тот внимательно.       — М-м, череп? Не знаю, если честно, — неуверенно тянет Юра, не сумев придумать ничего другого. Он и сам не знает, что его толкнуло на это спонтанное решение, но отступать уже не намерен. Да, давно хотел, но никогда ещё желание не формировалось так быстро, что хотелось прямо здесь и сейчас. — А ты бы что посоветовал?       — Ко мне обычно приходят уже с готовыми эскизами, или покупают мои, я не консультирую. Могу только отговорить.       — Меня ты не отговоришь, я твёрдо решил.       — Я это вижу, — кивает Отабек. — А зачем тебе это?       — В смысле, зачем? — Юра даже теряется на секунду. — Хочу и всё. Какие должны быть ещё причины? Вот я, клиент, у меня есть деньги, если что. Я заплачу. — Юра старается не думать о том, почему у Отабека меняется взгляд при этих словах. — Что бы ты мне набил?       — Хорошо, — после заминки отвечает тот. — В каком стиле ты хочешь?       — А я знаю? Или все твои клиенты уже прошаренные приходят?       — Ну да, у меня, в основном, забиваются друзья и их знакомые, они уже сразу знают, чего хотят.       — Ну, вот пришёл к тебе неопытный клиент, — Юра тычет в себя пальцами. — Первый раз. Или ты не берёшься за таких? Неопытных.       Он трудно сглатывает, а Отабек прищуривает глаза.       — Сколько, говоришь, у тебя там денег?       — Ох ты ж блядь, посмотрите на него, великий мастер-фломастер, — ржёт Юра, глядя, как тут же разъезжаются в улыбке губы Отабека. — Нет, ну правда, Бек.       — Вообще, Юр, если честно, — говорит тот, глядя на него странным взглядом, — я давно уже думал об этом, ждал, когда ты попросишь. И даже эскиз для тебя придумал.       — О как, — не находит тот сразу, что ответить. — И что это?       — Но он предполагает большой размер. — Отабек скользит глазами по телу Юры, заставляя того нервничать, вцепившись во влажное полотенце.       — И где ты планировал? На всю грудь?       — Нет, спину.       — Ого, — в голове он уже рисует себе огнедышащих драконов. Или как девятихвостая китцуне упирается лапками в его задницу. — Покажешь?       — Сначала позавтракаем, и с тебя кофе. За татуировку.       Юра даже не успевает возразить, как Отабек встаёт, выдёргивает из его рук полотенце и уносит в ванную. Оттуда кричит уже отправившемуся к плите Юре, что он неправильно выставил режим стирки. И теперь джинсы после трёхчасового девяностоградусного отбеливания натянутся разве что на задницу Гошиной чихуахуа, которую тот завёл со своей Аделиной. Юра фыркает, грызя жареный хлеб и ожидая, когда закипит вода в джезве.       Они завтракают запечёнными в микроволновке бутербродами с сыром, переглядываясь поверх чашек с кофе. У Юры немеет бровь, и он даже не может ей двигать — Отабек словно пришивает её к мышце на лбу. Он делится с ним этим ощущением, тот красноречиво дёргает своей бровью. Юра затыкается. Потом они курят до тех пор, пока дождь не выгоняет их с балкона, и Юра греет свои отмёрзшие пальцы между коленей, сидя на кушетке в кабинете и болтая ногами. Нервничает, пиздец. Отабек вытаскивает из-под завала на подоконнике каталог в толстой обложке с кольцами и ламинированными вкладышами. Здесь хранятся самые красивые эскизы, думает Юра, принимая из его рук эту папку, как нечто хрупкое и драгоценное. И пока перелистывает гладкие листы, Отабек достаёт коробки с машинкой и материалами. И правда, а чего тянуть, раз уж решился?       А потом Юра словно проваливается, забыв, где находится. Потому что рисунки совершенно невообразимые. Некоторые — чёрно-белые. Некоторые раскрашены — нежной акварелью или плотным цветом, в основном, красным. Одни нанесены штрихами, рвано, и это напоминает загадочную татуировку внизу живота самого художника и автора. Когда-нибудь он разведёт Отабека на то, чтобы показал её. Другие рисунки очень плавные и нежные. Но во всех чувствуется свой узнаваемый стиль. Юра перелистывает ещё и останавливается на изображении полу-механического сердца с шестерёнками. Пожалуй, вот эта крутая. И место как раз идеальное, где Юра и хочет. Или вот эту, с ощеренной пастью тигра? Казалось бы, избито, но у Отабека тигр получается составлен словно из нескольких рисунков, и если присмотреться, то это уже и не тигр. У Юры бешено колотится сердце, он проводит пальцами по блестящей поверхности рисунка. Оглядывается на Отабека, и в тот же момент тот поворачивается к нему. Смотрят друг на друга.       — Что не так? Выбрал?       — Всё так, это охуенно, Бек! — выдыхает он. — Я знал, что ты здорово рисуешь, но это… — Юра не может слов подобрать от восторга. — Я хочу их все! А для меня-то какая? Эта с тигром? Или нет, погоди, вот эта?       Отабек смеётся и подходит, ставя небольшой ящик на манипуляционный столик на колёсиках. Придерживая каталог за обложку, переворачивает до самой последней страницы, и Юра едва удерживает, чтобы он не перевалился на пол с колен. А потом забывает, как дышать. Смотрит на эскиз на последней странице. Это даже и не эскиз. Он не сразу понимает, что это не фотография. Это рисунок чьей-то спины, довольно узкой, как у Юры. С торчащими лопатками и выступающими позвонками. Даже ямочки на пояснице так тщательно прорисованы, с тенями и прочим три-дэ, что Юра дотрагивается до них. Кажется, человек сейчас обернётся. И родинка на шее сзади, и шрам под правой лопаткой — всё, как у него. Юра поводит плечами, чувствуя, как зачесалось всё тело. У сидящего на стуле парня (а что это именно парень, сомневаться не приходится) низко приспущены джинсы, кажется, ещё немного — и будет видна ложбинка между ягодиц. А самое потрясающее в рисунке — татуировка. На спине словно кто-то надсёк кожу хирургическим скальпелем, и она лопнула, разойдясь в стороны и обнажая то, что под ней. Но внутри виден не позвоночник. Внутри — космос, звёздно-чёрная вселенная с взрывающимися Сверхновыми и метеоритным дождём, яркими планетами и… Юра поражённо замирает, обводя контур татуировки на спине от самой шеи до копчика.       — Ну как? Нравится?       Он вздрагивает, забыв, что не один здесь, поднимает голову и смотрит в чернющщие глаза напротив, смотрящие на него с таким… страхом? Боится, что не понравится? А Юра боится задать вопрос. Их и так слишком много в последнее время.       — Это я? — сипло спрашивает он.       — Я рисовал её для тебя, поэтому да, это ты, — Отабек кивает.       — Охренеть. Как настоящая фотка! Кому вы души продаёте, чтобы рисовать так охуенно?       — Это практика, Юра, — смеётся тот. — Всему можно научиться и совершенствоваться потом всю жизнь.       Юра уже собирается с ним поспорить, припомнив их недавний разговор про отсутствие слуха, но мысленно машет на это рукой. Под таким впечатлением находится от рисунка.       — Так ты хочешь, чтобы я набил тебе такую или нет?       — Да, да, — Юра всё не может оторвать глаз от эскиза. — Хочу. Очень хочу! Бля, я тебе за это буду каждый день кофе варить!       — Договорились, Юр, — усмехается Отабек и забирает альбом. — Тогда раздевайся и ложись.       — Ты со всеми клиентами так разговариваешь? — Юра нервно хмыкает, настолько двусмысленно звучит фраза. Отабек убирает папку не на подоконник, где она лежала, а ставит на пол, туда же складывает всё остальное, освобождая место. Вытаскивает из другой папки листы и укладывает на подоконник один на другой. Сначала белый, потом чёрный, типа копирки. Разглаживает рукой и скрепляет.       — Нет, я же говорил, в основном, ко мне приходят те, кто знает, что делать.       Юра, не отрываясь от его занятия, хватается за шов воротника сзади и стягивает футболку со спины. Жар с тела моментально испаряется, и кожа тут же покрывается мурашками. Отабек окидывает его взглядом, всего на пол-секунды, но Юре хватает, чтобы почувствовать себя в адском котле. А тот вынимает из папки лист с уже нанесённым на него эскизом татуировки в натуральную величину — явно готовился к этому событию. И расправляет поверх копирки.       — Значит, я у тебя первый такой неопытный? — спрашивает Юра, укладываясь на спину и чувствуя, как его начинает всего колотить, что даже колени сводит. Будто на операционном столе. Тот хмыкает и не отвечает, усаживаясь у подоконника с лайнером. Закрепляет листы и начинает сосредоточенно обводить рисунок по контуру.       — А что ты делаешь? — Юра смотрит сначала лёжа, а потом привстаёт, оперевшись на локоть, и наблюдает, как ловко тот уже явно по заученной траектории обводит эскиз. Круть! У него будет охуенная татуировка, какой ни у кого нет и никогда не будет.       — Перевожу эскиз на трансфер, это бумажная основа, с которой я переведу тату на твоё тело, — объясняет Отабек, не отрываясь от дела.       — Типа переводной татуировки? — усмехается тот. — Так и я смогу — перерисовал картинку и обвёл. Разучились мастера рисовать сразу на теле, как раньше.       — Много ты знаешь, я посмотрю, — хмыкает Отабек, покосившись на Юру. — Раньше и игл не было, и приходилось их самостоятельно паять. И переводные картинки, как ты говоришь, тоже были, но приклеивали их на всякую шнягу типа дезодоранта или лубриканта.       — Чё, серьёзно?       — А теперь представь, как стрёмно было — заходят два татуированных мужика в аптеку и просят смазку.       — Похоже на начало анекдота, — ржёт Юра, упав на спину. Отабек не отвечает, занимаясь работой, но ухмыляясь себе под нос, а Юра начинает замерзать. — Рано ты мне сказал раздеться.       — Полежи пока, помедитируй. Может, ещё передумаешь?       — Ну счас прям, ага. У тебя уже всё готово, а я такой заднюю включу? Не дождёшься. У меня будет клёвая татуха.       — А кому ты её показывать будешь?       — Никому, — Юра удивлённо смотрит, думая, что Отабек его опять троллит, но тот увлечённо и быстро водит чёрным лайнером по контуру. — А чё, тату делают только чтобы выебнуться перед кем-то?       — Я этого не говорил.       — Ну и всё тогда, не отвлекайся, рисуй там.       — Я почти закончил. Ложись на живот.       Юра чувствует, как капля пота стекает из подмышки, пока он переворачивается и кладёт подбородок на сложенные перед собой руки. Неудобно. Страшно. Волнующе. Отабек заканчивает довольно быстро. Сам рисунок несложный. Вот закрашивать его — это ад, думает Юра, попросив положить перед ним тот рисунок, с изображением его спины, и разглядывая переходы цветов и полутонов. Как люди так рисуют? Сегодня они набросают только контур, это займёт час-полтора, как объясняет Отабек. Ещё говорит, что лучше потерпеть и нанести контур за один раз, чем частями. Но если совсем невмоготу будет — сделают перерыв. Юра обещает потерпеть. Отабек протирает кожу антисептиком, совмещая с лёгким массажем, чтобы разогреть кожу. Пальцем дотрагивается до его шрама под правой лопаткой.       — Это после нападения в больнице, помнишь, я тебе рассказывал? — говорит Юра, поёжившись и повернув голову набок. — Он перекроется? Я типа счас как Джон Траволта в «Без лица», где он просит убрать ему шрам от пулевого ранения после того, как ему вернули его внешность.       — Если хочешь, могу обогнуть твой героический шрам, — серьёзно говорит Отабек, но Юру не обмануть.       — Эй, прояви уважение, — хохочет он, дёрнув плечом. — Я мог там сдохнуть. До сих пор не верю, как те укурки нас не перестреляли.       — Я не шучу, Юр, ты, правда, герой.       — Да какой из меня герой? — фыркает тот, снова утыкаясь носом в сложенные руки, а потом потягивается всем телом, упираясь руками в стену напротив, разомлев под массажем.       Закончив, тот ищет под кушеткой запинутую к самой стене мусорку, а Юра снова замечает в углу подоконника бумажный пакет с жевательным мармеладом. Тянется к нему, едва не кувырнувшись на пол, когда Отабек придерживает его за бока. Говорит, что эти мармеладки полгода уже тут валяются, кто-то из клиентов забыл. Юра нюхает содержимое пакета, но остаётся доволен и смело кидает себе в рот нескольких мишек Haribo. Красота! Чё бы не поваляться полтора часа под иглой, когда есть такое?       Отабек объясняет всё, что собирается делать, раскладывая на столике рядом самое необходимое.       Это флакон с жидкостью для обезжиривания кожи, которым ему только что протирали спину — от самой шеи до копчика. И Юра уже почти не смущается, когда Отабек касается низа его спины, приспустив его домашние штаны и бельё. Молчит и прячет малиновые уши под волосами.       А это деттол, с помощью которого рисунок будет переведён с трансфера на кожу. Сохнет десять-двадцать минут. Отабек плотно прижимает ладонями бумагу к спине, надавливая и наглаживая во всех местах, пока Юра плавится. А затем аккуратно снимает, как наклейку. Юра тут же просит сфотать его на свой телефон. Отабек сначала недоволен, не хочет отвлекаться. Но Юра же мёртвого заебёт, сам порывается встать и принести телефон. И Отабек идёт на кухню, где тот оставил свой смарт, делает несколько снимков с разных ракурсов. А Юра потом рассматривает свою спину, не веря, что это его.       Пока сохнет, Юра смотрит, как ловко Отабек подготавливает рабочее место. Собирает «тачки», как мастера называют свои машинки для нанесения татуировок. Юра задаёт кучу вопросов, и на все Отабек терпеливо отвечает.       — Зачем столько «тачек»?       — Для контура — одни, для закраса — другие.       — А для чего резинку наматывают?       — Чтобы игла не болталась.       — А в целлофан зачем заворачивать?       — Это «барьерка», барьерная защита, всё, чего я касаюсь руками, должно быть в плёнке.       Он расставляет рулоны салфеток, бумажных и специальных впитывающих. Ряды разноцветных флакончиков, и из нескольких разливает пигмент, с которым собирается работать, по крышечкам. Хотя он и объясняет, что сегодня они сделают только контур, а закрас будет позже.       Юра заворожённо наблюдает из-под волос, как тот надевает чёрную маску, цепляя её за уши и закрыв лицо полностью до самых глаз. Заделывает волосы в хвост, и Юра долго смотрит на него, когда тот наклоняется под столик взять снизу коробку с чёрными скрипучими перчатками. Натягивает новенькую пару на руки, и делает это настолько эротично, будто занимается с ними сексом. Каждый палец входит в своё отделение до упора, Отабек расправляет материал по ладони, и в конце латекс шлёпает по запястью. Облегает кисть, как вторая кожа, словно Отабек опустил руки в мазут. Или у него отморожение четвёртой степени с гангреной, хмыкает про себя Юра. Он такие часто наблюдает зимой у бомжей. Отабек разглаживает складочки. А Юра взволнованно сжимает и разжимает кулаки, незаметно вытирая ладони о пелёнку, на которой лежит. А на зашивание раны он почему-то перчатки не надевал. Отабек смотрится в этом совсем по-другому, чем во врачебном обмундировании. Но не менее круто. Незнакомо, но волнующе. Будоражаще. Он облизывает губы, начиная вдруг возбуждаться, и незаметно дёргает головой, чтобы сильнее завеситься волосами, но продолжает смотреть на Отабека и его манипуляции. Хорошо, что всё-таки на спине бьёт, а не на рёбрах. Хотя от боли у него наверняка упал бы. Юра дышит, незаметно вжимаясь бёдрами в жёсткую кушетку.       — Ну что, погнали?       Юра кивает, сжимает кулаки, приготовившись к боли, и упирается лбом в сцепленные руки. Усиленно дышит, не успев прожевать мишку и спрятав её за щекой.       — Расслабься, — шепчет Отабек. — Сначала будет больно, но недолго, потом привыкнешь. Будем делать перерывы, когда скажешь.       Юра мычит в знак того, что он согласен, хоть и нихуя не готов. А потом вздрагивает, заслышав, как начинает жужжать «тачка», и зажмуривается до светящихся кругов перед глазами.