Без крыльев, в белых халатах

      Кажется, долгие часы проходят после первых «ай блядь!» и «с-сука!». Но всего несколько минут — а боль уже настолько въедается в тело, что, кажется, болит каждый его уголок. И мозг плавится в черепной коробке. Даже в зубы отдаёт — Юра впивается ими в кожу на предплечье и грозится прокусить там всё до рваной раны. Такой же, какая по ощущениям появляется сейчас на спине. Юре кажется, там уже всё в фарш, и на Отабека боится посмотреть. Тот вообще, наверное, весь с ног до головы в крови. Но он не жалеет, нет, и ни за что не признается в этом Отабеку, который после первого его вскрика даже пугается. Юра обещает, что больше не будет, говорит, что всё выдержит. Стонет сквозь зубы, чтобы тот продолжал. Шумно дышит носом и задерживает дыхание на вдохе, глотая маты и сладкую от мармеладных мишек слюну, пока Отабек пальцами обеих рук растягивает кожу меж лопаток, прижимая её к кости и с силой удерживая, так как Юра всё же дёргается. Локоть Отабек удобно устраивает на его пояснице для устойчивости, дополнительно придавливая его к лежаку. И все пути отрезаны, рыпаться поздно, лежи, Юра, и получай удовольствие. Но как же, сука, всё-таки больно! Терпеть, не ныть!       Он упрямо сопит, вгрызаясь в косточку на запястье, ногтями вдавливается в кожу, жмурится до боли и белых кругов под веками, а лёгкие готовы взорваться от перенапряжения. На вопросы «Юра, ты как? Давай перерыв?» мелко трясёт головой. Юра ебал делать перерывы, лучше уж сразу отмучиться. Успевает хватануть переполненными лёгкими воздуха в те секунды передышки, когда Отабек после росчерка иглой промакивает кожу салфеткой, убирая излишки краски. Это так же больно. Ну может, на градус меньше.       — Юра, — не выдерживает Отабек после того, как тот дёргается особенно сильно и у него всё-таки вырывается вскрик — и отстраняется. Юра затихает, стараясь не скулить и боясь вдохнуть глубже, потому что кажется, будто кожа на спине лопнет от малейшего натяжения. — Не молчи, пожалуйста.       — А чё мне, блядь, орать? — сдавленно стонет тот раздражённо. Спина саднит ещё сильнее, когда к ней перестают прикасаться.       — Нет, но хотя бы поговори со мной, — голос у Отабека очень обеспокоенный.       — Я нормально, — бурчит Юра, не поднимая головы. Слышит, как Бек ёрзает сзади, скрипя креслом и чем-то шурша. — А чё, ты предлагаешь всё закончить и ходить с незаконченной приблудой на спине?       — Нет, конечно. Слушай, я понимаю, это больно…       — Забей, Бек, всё норм, я потерплю, я в поряде. — Главное, убедить в этом себя, Юра же сам хотел, вот и терпи.       — Но ты весь напряжён, я могу всё испортить, если будешь дёргаться.       — Ну так отвлеки меня! Ты же мастер. Типа должен как-то, ну, отвлекать! — Отабек молчит. Юра пристыженно замирает и больше всего на свете боится, что он сейчас плюнет на всё и уйдёт, не закончив с ним. Длинно выдыхает, закрыв глаза и сосредотачиваясь на затухающей ноющей боли. Словно каждый нерв спаяли сваркой. Он кладёт голову на бок и пытается поймать в поле зрения лицо Отабека. — Блядь, извини меня, я не думал, что будет так. Дурацкая идея. Ты не виноват, я же сам напросился, ты не обязан меня развлекать. Вообще, не так уж и смертельно, правда. Можно терпеть, просто надо привыкнуть. Прости, Бек, всё, продолжай. Пожалуйста. Я постараюсь не дёргаться.       Отабек тихо вздыхает, и Юра слышит, как проезжаются колёсики кресла по напольному покрытию. Вся кожа ноет в предчувствии новой пытки. Инстинктивно он сжимается, нервно стуча пятками друг о друга, пальцами ног упирается в кушетку и едва не пропихивает кулак в рот. Зубы без укола лечить больнее, значит, он справится. На поясницу ложится тёплая ладонь, пускай и в латексе, но она моментально присмиряет скачущие мысли, как это может только Отабек. Да, он точно сможет. Вынесет. Еба-ать! Поговорить, значит? Может, правда, поможет.       — А у тебя было, чтобы умирали от болевого шока? — перекрывая жужжание работающей машинки, Юра с трудом выдавливает слова из глотки. Пресс уже точно накачался, как и мышцы шеи.       — Нет, конечно, — усмехается Отабек, не отвлекаясь от дела и царапая иглой по коже, — но в обмороки, бывало, падали. Разные ситуации были. Обычно теряют сознание либо в начале, сразу же после проведения первой линии, либо уже по окончании сеанса. В этом нет ничего такого. У меня много раз были здоровые лоси, которые весь сеанс даже не морщились, а потом падали с лестницы, выходя из квартиры.       — Ты меня счас очень утешил, — Юра всеми силами пытается отвлечься от вспышек боли, но разговаривать получается пока только сквозь стиснутые зубы. Так легче.       — Юр, расслабься, пожалуйста, — ладонь снова проходится вдоль позвоночника, словно кота гладит по шёрстке. — Ты очень хорошо держишься, просто не зажимайся.       — Блядь, Бек, — цедит тот, — если я открою рот, я начну орать.       — Можешь кричать, если хочешь.       — Меня всё равно никто не услышит, да? — пытается Юра шутить.       — Ну да, я зря что ли здесь звукоизоляцию провёл? — тихо смеётся Отабек, мазнув по новой прочерченной линии салфеткой. Внезапно это уже не так больно, а даже отвлекает.       — Это ты типа пошутил счас? Эй! — Юра даже голову поднимает и пытается привстать, повернув шею, но со стоном приникает к изголовью, когда рука безжалостно придавливает его обратно. А властный голос добавляет:       — Тихо, лежи смирно.       — Я всё жду, что ты счас скажешь «Бугагашенька» голосом Шелдона, я ведь повёлся, — говорит Юра, сдерживая дрожь, грозящую перебрать его по всем позвонкам от этого низкого приказного тона. Ох господи блядь!       — Кстати, если хочешь знать, — говорит Отабек, продолжая экзекуцию, — одним из здоровых лосей, что упал после сеанса, был Кирилл, помнишь его? — Юра невнятно угукает, прижав рот к плечу. Как такого забыть? — Я ему шею забивал, покурить с ним даже после успели, и только он за дверь вышел, слышу — грохот на лестнице. Челюсть он тогда хорошо сломал. Но не дай бог тебе вспомнить об этом при нём.       — Охренеть, ты серьёзно? — Юра чуть слюной не давится и даже забывает на какое-то время о боли, хотя Отабек продолжает всё так же методично протыкать его кожу. — Ну и кто из нас теперь фея?       Отабек хмыкает. Прикрыв веки и попытавшись расслабиться, Юра отчётливо видит на сетчатке узоры, словно выжигаемые на его коже паяльником по дереву. Но он приспосабливается. И вскоре может спокойно разговаривать, не стискивая зубы и не сжимаясь рефлекторно, только задерживая дыхание. И даже мишек спокойно жевать. Оказывается, к этой боли можно привыкнуть. Да и быстрые чёткие мазки индукционной машинки жалят огнём всего несколько секунд, а после Отабек проходится по горящему месту салфеткой, словно сглаживая боль. И затем — всё сначала. Двигается дальше. Черпает краску из колпачка. И так — по кругу. Всё можно вытерпеть. Раньше операции без наркоза делали, палку в зубы — и погнали. Юра отвлекается на альбом и снова рассматривает рисунок своей спины с уже готовой татуировкой. Заглядывает в телефон и просматривает простыню гневных сообщений от Милы в вотсапе. Обещал же позвонить. Отписывается ей, что у них всё окей, все живы и относительно целы. А потом незаметно щёлкает сэлфи, постаравшись поймать в объектив Отабека. Пару секунд раздумывает, перед тем как отправить Миле. Разглядывает фото низко склонившегося над его спиной Отабека с упавшей на лоб чёлкой и падающей под глаза тенью от ресниц. И прячет потом улыбку, уронив голову на руки и завесившись волосами.       Отабек переходит к шее и говорит, что предупредит, когда доберётся до наиболее болезненного участка на лопатке. И Юра пытается для начала справиться со сладкой судорогой и не сжимать ягодицы, когда пальцы уверенно касаются его загривка. Прикосновения латекса не кажутся неприятными, даже наоборот. Отабек собирает одной рукой рассыпающиеся волосы, чтобы перекинуть их набок. Оголить шею. Волос оказывается вдруг так много. А потом Отабек замирает, сжав его волосы у основания черепа, пока Юра материт про себя своё тело, неправильно отзывающееся на всё это. Или наоборот, слишком правильно и охуенно хорошо. Пытается устранить ненужные сейчас фантазии из головы.       — Ты чего там? — он чуть дёргает головой, чтобы оглянуться на Отабека. — Помочь?       — Вспоминаю, куда резинку положил, — слышит он и догадывается сам перехватить свои волосы, сгребая их в кулак. — Спасибо, подержишь так недолго? Я сейчас.       — Не вопрос. — Юра сглатывает, уперевшись подбородком в другую подставленную руку, и ждёт, пока Отабек вернётся. А потом тот проводит всеми пальцами по его голове, собирая непослушные после мытья, ещё немного влажные волосы. Словно неслучайно и будто зная, какие это вызывает реакции, прочёсывает кожу головы, и Юрино тело перестаёт ему подчиняться. Руки безвольно падают по бокам кушетки, а сам он готов хныкать, ластиться, подставляться под ладонь и просить ещё. И вот тут ещё погладить, а там потянуть, и почесать, у виска, и за ухом, да, пожалуйста! Блядь, как же хорошо! А заканчивается так же быстро. Волосы оказываются ловко затянуты в пучок на макушке, который грозится развалиться при первой же возможности. Но по крайней мере, пока не мешают. Отабек садится обратно. Юра разочарованно выдыхает, растёкшись по лежанке и скрестив руки под подбородком. Чешет пятку пальцами второй ноги.       — Замёрз? — вдруг шёпотом практически выдыхают ему в ухо, и это совсем не помогает. Мурашки, не думавшие никуда исчезать, по-прежнему стягивают кожу, дружно ссыпаясь по позвоночнику вниз. Блядство!       — Ну… — Юра неопределённо дёргает плечом, но знает, что и Отабек не дурак и понимает, в чём дело. В комнате просто адски жарко. Тот подкатывается ближе. — Просто приятно. Люблю, когда так делают. С волосами…       Он едва слышно произносит последнее слово, ткнувшись ртом в руку. Прочищает горло и отворачивается, делая вид, что его крайне заинтересовал рисунок на другой странице альбома перед ним. Чувствуя, как жаром обдаёт кожу, он старается не думать о том, что всё его тело сейчас — сплошной оголённый нерв с повышенной нейронной проводимостью. Не представлять Отабека, мать его, так близко от него, с его умелыми руками на Юрином теле, и буквально дышащего ему в затылок. Градус ощутимо повышается. В комнате тихо, если не считать треска работающей машинки, гораздо громче слышно близкое дыхание Отабека, сдерживаемое маской. А собственный пульс частит настолько, что кажется, сотрясает Юру вместе с кушеткой. Отабек просит не поднимать плечи. По возможности, не дёргаться. И Юра упрямо стискивает зубами губу, рискуя проделать в ней дыру. Движения Отабека короткие и уверенные, без суеты, как впрочем, и всё, что он делает. Юре почему-то кажется, что его кожу действительно рассекают до самого позвоночника, и сейчас наружу повалятся его органы. Перед глазами некстати всплывают арты из какого-то паблика в контакте, на которых изображены пытки древних викингов под названием «Кровавый орёл». Эти парни были крайне кровожадны по отношению к своим пленникам. Пытка заключалась в том, что несчастному на спине рассекали кожу и рёбра и вырывали их, раскрывая наподобие крыльев и вытаскивая наружу пульсирующие лёгкие и сердце, но не отрезая их от сосудов. Жертва билась в агонии, кровь хлестала фонтаном. Юра усмехается и хочет спросить Отабека, не собирается ли он сделать с ним подобное. Но передумывает, внезапно расслабившись под воздействием тихого шума и вибрации. Боль никуда не исчезает, но переносить её становится почему-то немного легче. От руки мастера тоже много зависит, а Отабек очень опытен. Во всём. Юра снова вытирает вспотевшие ладони о поверхность кушетки.       — Ты как? В порядке? — Голосом Отабека можно плавить металл, и Юра представляет, как он стекает с краёв жидким сплавом. И только руки на теле удерживают его в относительно твёрдом состоянии.       — Да. — Он осторожно разгибает шею, поворачивая голову на другую сторону. Теперь он может видеть согнувшегося над его телом Отабека, если сильно скосит глаза. — Ощущение, что у меня дыра выжжена на спине. Как металлом прижгли.       — Это только кажется, — Отабек бросает на него короткий взгляд из-под маски, и Юра замечает, что глаза его улыбаются. — На самом деле даже крови нет. Держи голову прямо. Сейчас будет немного больнее, по косточке пройдусь. Это быстро, потерпишь?       — Конечно! — В голосе Юры плещет энтузиазм, но он оказывается не готов и прячет лицо в изголовье, обхватив руками голову. Нащупывает под пальцами сооружённый Отабеком хвостик и хватается за него, как за якорь.       — Я надеюсь, тебе понравится татуировка, — слышит тихий голос сквозь треск машинки.       — Я в этом уверен, — через силу отвечает он. — Иначе какой вообще смысл всего этого, чтобы в конце увидеть то, что тебе не понравится?       Юра тут же жалеет о своих словах, хотя ничего обидного не сказал, но адреналин хлещет по венам, и охота орать и пинаться. Он попросит прощения позже. А потом всё прекращается, наступает кайфовое блаженство, и чужая ладонь касается его пальцев, вцепившихся в собственные волосы — он и не замечает, как сильно сжимает их.       — Вырвешь. — Юра бессильно роняет руки, вытягивая их перед собой, и упирается в них взмокшим лбом, пока Отабек снова забирает его волосы в хвост. Дрожит всем телом и не понимает, от чего. Слишком много всего. — Родинка у тебя у шеи красивая, здесь, под волосами.       — А, это, — он тяжело дышит. — Всё удалить её хочу. Задеваю иногда мочалкой, когда моюсь.       — Она же не злокачественная. — Юра несильно дёргается, когда шеи неожиданно касается палец в перчатке. Того места, где под волосами прячется его родинка. Поглаживает. И от этого места словно волнами расходятся круги удовольствия, а прошивает почему-то не слабее, чем от иглы.       — Знаю, но когда случайно расцарапаю, прям болит, и до крови бывает даже, — голос неожиданно садится. — Хочешь сделать мне там смайлик?       Он усмехается. Палец немедленно убирается. Юра расслабляется окончательно, перетерпев боль, и даже уже может повести плечами без опасения, что кожа порвётся и снимется пластом. Отабек смещается ближе к пояснице и теперь работает на участке между лопаток, бесстыдно расположив локоть прямо на его заднице. Не то чтобы Юре неудобно, но он теперь боится пошевелиться — не дай бог уберёт. Засыпает себе полный рот жевательного мармелада.       — Бек, мы столько с тобой знакомы, а я ни разу не спрашивал тебя, как ты вообще начал бить татуировки? — невнятно спрашивает он, еле двигая языком во рту. — И ты никогда не показывал мне свои.       — Ты не просил.       — То есть мне нужно было просто попросить? — возмущается Юра и слышит за спиной тихий смешок. Всё, оказывается, до смешного просто! — Ну расскажи, а то я не знаю, о чём говорить.       — Друг один посоветовал, — рассказывает Отабек, не отрываясь от процесса. — Я с ним комнату в общаге снимал, когда учился, а он набивал татуировки прямо в своей комнате. Увидел как-то мои рисунки, сказал, что это круто, что я очень необычно рисую, есть свой стиль. Я всегда что-то чертил, рисовал везде, на любой поверхности, ну знаешь, как парни в школе сначала рисуют в тетрадях, потом — графитти на стенах.       — Не знаю, я не рисовал, у меня этот скилл остался на уровне детского сада, — Юра импульсивно пожимает плечами и шипит, получив лёгкий шлепок по попе. Зато звук получается таким сочным, что он краснеет вдруг и снова прячет улыбку в предплечье.       — Не дёргайся, Юр, — серьёзным тоном предупреждает Отабек, а Юре хочется ещё сильнее заржать. — Потом я попросил этого друга набить мне что-нибудь, это и было моей первой татуировкой. Сова на груди. — Чёрно-белую сову Юра мельком видел у него, над правым соском, с одним поднятым крылом, переходящим на левую половину груди, под надписью на ключицах, которую не разобрать. Что-то там на инглише готическим шрифтом. — За это он попросил меня нарисовать пару эскизов, а я потом захотел сам попробовать бить и обучался у него, рисуя ему на заказ. Несколько из них он мне сам набил, а я смотрел и учился. Чумного доктора же видел у меня на руке? И ангела на другой. — Юра угукает, прижавшись губами к запястью и гоняя во рту сладость от растаявшего мармелада. — К последнему курсу у меня уже были «рукава» и надпись «Family first» на ключицах.       — Так вот что там написано, «Семья превыше всего», — радуется Юра узнать что-то новое, хотя от этой надписи и веет чем-то тоскливым, учитывая разлад в семье Отабека. Но он ещё никогда не имел возможности рассмотреть все его татуировки, а всего-то надо было попросить, и теперь это желание возгорает с новой силой, и он собирается не упустить шанс. — Круто! А тебе преподы ничего не говорили?       — Кто как относился. Кто-то лояльно, кто-то даже интересовался, кому-то вообще по барабану было. Но были несколько преподов, с которыми я конфликтовал. Они цеплялись ко мне по любому поводу, пытались вывести на эмоции, обсуждая мои татуировки прямо на занятиях, даже если они не относились к теме. Любой повод искали, а когда мы разбирали вич и проходили практику в наркологии, вот где они приосанивались. Хотя я татуировками даже и не светил, их не видно было под одеждой, но если они замечали их, то всё. До смешного доходило. Чуть какой косяк: опоздание, не так ответил, работу вовремя не сдал, халат мятый, я небритый — всё, вплоть до исключения. Хотя у нас и не такие кадры ходили, ещё и похуже меня. Но мне стабильно говорили, что я сторчусь, что не быть мне врачом, максимум — водителем на скорой или гастарбайтером. Они считали, краска на мозг влияет, — он усмехается, а Юре совсем не смешно. Он слушает внимательно, прижавшись виском к предплечью, понимая, как Отабеку было тяжело. — Я огрызаться начал и по итогу несколько раз пересдавал им зачёты, и у меня трояки по всем их предметам, которые они преподавали. Хотя всем остальным было по хую.       — Ого, а ты у меня, оказывается, бунтарь был. — Юра страшно доволен хмыкнувшим за спиной Отабеком, так хочется подбодрить его. Тот колдует что-то над столиком, сев боком, Юре со своего места не видно.       — Да нет, просто было обидно за двоякость суждений, даже сильнее, чем за предвзятое отношение ко мне, и мне надоело это терпеть. — Отабек поворачивается к нему обратно и приступает к прерванному занятию. Боль уже не так обжигает, хоть и чувствительно до сих пор. — Я прочитал несколько книг на эту тему и подозреваю, что куча набожных христиан ни хера не представляют, откуда это пошло, и ничего не знают даже о стигматах. А это, по сути, те же татуировки, которыми клеймили людей за их веру. Первых христиан подвергали гонениям и помечали их на видных местах, в том числе на ладонях, на лбу. Это и называлось стигматами. Впоследствии часть этих людей призналось великомучениками, пострадавшими за веру, а стигматы начали ассоциировать с ранами Христовыми, потому что так же были нанесены ему на эти места, согласно распятиям. И теперь мы имеем то, что имеем, и непонятно, являются ли татуировки грехом, или это подтверждение веры. С другой стороны мне пытались ткнуть тем, что где-то в Библии указано на счёт «не делай на себе надрезов» или как-то так, но как это к татуировкам относится, я не понимаю.       — Ну это типа идолопоклонство и оккультизм, нет?       — Нет. Я даже разговаривал с батюшками, которые к нам приходили, и они упоминали вериги, знаешь что это?       — Ага, жуть! — Юру передёргивает от воспоминаний о страшных картинках с изображением железных цепей, каждая из которых весила килограмм по десять, и которыми верующие православные наносили себе раны для смирения тела.       — И почему-то причинение себе такого вреда за грех не считалось.       — Для них, видать, это совсем другое дело было, — кивает Юра. — Но это пиздец, столько противоречий, я никогда не задумывался над этим.       — Когда напрямую с этим не сталкиваешься, то о многом не задумываешься, — голос Отабека звучит приглушённо, но Юра прислушивается к каждому слову. — А про эти темы насчёт стигмат я читал в исторических монографиях о развитии татуировки в истории человечества, и это очень сильно отличается от того, что нам преподавали в школе или универе. У меня даже книга осталась, там реально историк трудился, не какой-то левый чувак.       — Ого, хорошо тебя зацепило, — впечатлённо улыбается Юра, поглядывая через плечо на Отабека и его нахмуренные брови и опущенные длинные ресницы, а больше ничего и не видно из-за маски. Тот равнодушно дёргает плечом и сосредоточенно молчит. — Я тоже где-то читал, что раньше если человек грешил и попадал за это в тюрьму, он делал себе портак в качестве наказания или напоминания, чтобы после больше так не поступать. Соберётся совершить преступление снова, смотрит на свою татуху и вспоминает, что так делать нельзя. Что-то с трудом верится, что это работает.       — Конечно, нет, хотя, может, и были люди, которые в это верили, которые действительно раскаивались в преступлениях. Татуировки давно стали мейнстримом, кроме уж совсем заезженных куполов на спине. Но их значения обесценились. Всегда считалось, например, что паутина на сгибе локтя у скинов — это знак верности их взглядам, а звёздочка на запястье — принадлежность к сексуальному меньшинству. Сейчас мало кто на это смотрит, и большинство не думают о том, что набивают.       — Может, так и надо? В разных культурах рисунки могут означать разное, и если запариваться над каждым, лучше тогда вообще не начинать забиваться.       — Каждый сам для себя решает. Кто-то вкладывает в это смысл, кто-то хочет помнить какое-то событие, плохое или хорошее, а кому-то просто картинка понравилась.       — А ты для чего забиваешься? — Юра пользуется секундными заминками, чтобы поёрзать и разогнать кровь, потому что тело затекает, и затем Отабек снова придавливает его к лежаку. Долго раздумывает перед ответом.       — М-м, как и все, наверное. Чтобы выделиться. И это красиво. Мало кому татуировки не идут.       — Но ты и так выделяешься. Тебе не надо подчёркивать свою индивидуальность. Ты и так… особенный. — Красивый, чуть не вырывается у Юры, и он прикусывает губы, отворачиваясь.       — А ты для чего? — после некоторого молчания спрашивает Отабек, и настаёт очередь Юры задуматься.       — Ну… я уже говорил, — тянет он, не зная, что ответить. — Просто захотелось. Давно собирался. Ну и да, я с тобой согласен, красиво это, необычно.       — Ты сам-то её только если в зеркале увидишь, а остальные люди — если будешь полуголый ходить, — смеётся Отабек.       — Блин, Бек, ты сам мне её нарисовал и место выбрал, так что все претензии к тебе, — бурчит тот в ответ. — Зато я буду знать, что на мне охуенная татуировка, и ни у кого такой нет. Я, сука, уникален!       — Уникален, уникален, — смеётся тот сильнее и получает пяткой в плечо, когда Юра улучает момент.       — А тоннели ты тоже в универе тянуть начал? — чуть позже интересуется он, всё откладывая самый волнующий его вопрос.       — Нет, раньше, в выпускном классе ещё. Я рассказывал, что они у меня гноиться начали почему-то. Разные перепробовал, а потом психанул.       — Да, грустно, — соглашается Юра, рисуя в воображении всего такого крутого, забитого Отабека с пирсингом и тоннелями. На байке и в куртке, высоких байкерских сапогах. Взволнованно сглатывает. —  Блин, я тоже хотел, но посмотрел я, как эти мочки потом висят, и как-то отвернуло.       — Всему надо знать меру. Но тебе круто было бы.       — Ага, губу ещё проколоть — и привет, две тыща седьмой, — трясётся Юра и слышит, как перестаёт жужжать машинка. — Всё, прости, больше не буду, не бей по заднице только.       И сжимает губы, услышав, как хмыкает Отабек, возвращаясь к работе. Юра прикипает взглядом к изображению своей спины на рисунке в альбоме, а в голове назойливо стучит вопрос.       — Можно я тебя ещё позаябываю? — ещё через какое-то время спрашивает он, когда Отабек трудится уже в районе копчика. — Ты не против? Или ты тишину любишь и с клиентами не пиздишь?       — Можно, Юр, и ты не клиент.       — Как не клиент? Я же расплачусь с тобой, так что я ещё какой клиент, — усмехается Юра и вдруг задумывается и спрашивает совсем не то, что хотел. — А тебе что больше нравится — когда приходят с фоткой, типа набей мне такую же, или свой эскиз нарисовать, индивидуальный? Мне лично кажется, что не должно быть одинаковых татуировок. Это как-то тупо. Ты как считаешь?       — Честно? Пофигу абсолютно. Желание клиента — это его головная боль, а я уже сказал, что могу только отговорить, если эти желания доходят до абсурда. Ну или если вижу, что тот или иной рисунок на это место не подойдёт, как например, на фалангах пальцев. Со временем пигмент плывёт, детализация мелкого рисунка теряется, и татуировка превратится просто в грязное пятно. У Сайкса видел, что творится сейчас?       — Так он вообще счас по блэкворку, по-моему.       — Да, потому что поплыло всё. А ещё важно место, куда клиент хочет набить татуировку. Я раньше парился, смотрел на человека, изучал, анализировал, и если он, допустим, склонный к полноте и хочет набить на жопу или пузо, отговаривал. А счас пофигу вообще. Со временем любое тело изменится. Это во-первых. А во-вторых, ко мне просто так с улицы не приходят, и кое-какие понятия о татуировках у этих людей уже имеются, поэтому мне проще. Мне гораздо важнее прокачивать свой скилл в рисовании и татуировании, набивать руку, узнавать что-то новое. В модных тенденциях я, конечно, не шарю, да и за последние лет пятьдесят в татуировании ничего нового не появилось, но разные стили пробовать интересно. Только дот не люблю, прям люто ненавижу, он самый простой. Я его называю: «Не умеешь рисовать — ебашь дот».       — А ты, оказывается, нацист среди татуировщиков, — усмехается Юра, покусывая палец.       — Да нет, я всех мастеров уважаю, каждый опять же выбирает сам, что ему нравится и как работать. Плохих мастеров нет, к таким люди просто второй раз не придут и другим про него расскажут, и плохие либо бросают это дело, либо прокачиваются, учатся. А любители какого-то одного стиля всегда найдутся.       — Значит, левых челов ты не берёшь, только своих, проверенных? И всем рисуешь эскизы?       — Нет, бывает, приходят и со своими, — Отабек прочищает горло и тянется к столику что-то оттуда взять. — А бывает, просят подобрать что-то особенное, что подходит именно ему. Такое я тоже люблю, но это получается, только когда хорошо знаешь человека.       Юра прикусывает костяшку пальца, глядя на рисунок, развёрнутый перед ним. В голове прокручиваются ассоциации и не до конца сформулированное. Взгляд падает на окно, за которым не прекращается усилившийся дождь. Мысли распадаются на множество, подобно каплям по стеклу.       — А сложно набивать на спину? — рассеянно спрашивает он, следя за стекающими струйками, сливающимися в одну и разъединяющимися снова, а по итогу всё равно попадающими в одну лужу.       — Вообще нет, спина — самое удобное место, — отвечает Отабек, и Юре кажется, что тот уже так низко склоняется над его задницей, что говорит практически в неё, — единственное что — клиенту больно, и он рефлекторно начинает двигаться. Поэтому важно контролировать глубину проникновения, потому что кожа тонкая, можно её порвать, и пигмент тогда поплывёт, а это будет уже не исправить. Но именно поэтому контур в эти места залетает как по маслу. Руку надо набить, и ты уже будешь сам чувствовать, что и как.       — А закрашивать, я так понимаю, больнее будет?       — Не особо. Просто по времени дольше, и там другая игла, другая «тачка», роторная. Сам увидишь, но больнее быть тебе уже не должно.       — Круто, — радуется Юра, довольный, что он всё-таки смог приспособиться. — А ты сам не думал обучать кого-нибудь этому делу?       — Зачем? Меня иногда просят: можно с тобой посидеть, посмотреть, как ты работаешь? Я отказываю. Меня это будет отвлекать. Я хочу наслаждаться тем, что мне нравится, а не разжёвывать, что да как.       — Ты прям жёсткий чувак, — хмыкает Юра, почёсывая нос. — Но мне же ты всё разжёвываешь.       — Ну… — Юре кажется, что у Отабека дрогнула рука, — ты — это ты, и у тебя всё это в первый раз. Я всем клиентам объясняю всё, что их интересует. Но обучать этому — нет. Я почти всему научился сам, в том плане, что я не приходил к мастеру и не просился с ним посидеть, посмотреть, как он работает. Я приходил и просил его сделать мне тату, смотрел, как он это делает, а потом пробовал сам. Многие вещи узнавал самостоятельно, выбирал, какое оборудование лучше, где-то мне подсказывали, потому что просто не было времени разбираться в чём-то, но в основном учился на своих ошибках.       — Татуировал свиней? — смеётся Юра, стараясь сильно не трястись.       — Бананы, — спокойно отвечает тот, прервавшись подождать, пока Юра проржётся.       — Ага, конечно, а целоваться ты случайно не на помидорах учился? — всё не успокоится он.       — Юра.       — Ладно, всё, прости, больше не буду, — Юра прокашливается и поворачивает голову на другой бок — шея затекает, и он вытягивает руки к подоконнику, разминая мышцы. — Но ты мог бы мастер-классы проводить.       — Когда, Юр? И потом, я занимаюсь этим не ради денег, а для удовольствия, я же говорю. Ты сам видишь, у меня даже не тату-салон, а комнатка в квартире, а мои клиенты — это мои знакомые и их друзья.       — Но это реально тема — свой салон открыть! — Юра чуть не подскакивает на кушетке, барабанит пальцами по подоконнику. — Знакомые и друзья — это, конечно, круто, но что ты будешь делать, когда на них места уже не останется? А к тебе толпами пойдут. Ну или ты мог бы вести свой канал на ютьюбе. Тебе даже говорить ничего не надо, просто надевай перчатки перед камерой, включай сурового мэна — и вперёд. Ну и работы у тебя классные.       — Но ты же сам понимаешь, сколько для этого нужно времени, которого у меня нет, как и желания.       — Да я понимаю, — вздыхает Юра, воспользовавшись тем, что Отабек снова отворачивается к столику, и потягивается всем телом. Отрывает бёдра от лежака и напрягает задницу. — Ещё и критиканы разведутся, которые будут жаловаться, что мол, стрим — дерьмо, мало времени уделил, на отзывы не ответил, мудак. Не раскрыл тему сисек.       Отабек не отвечает, своим молчанием высказывая мнение о том, что он думает о подобной деятельности, и возвращается к процедуре. Юра привычно уже ощущает его руки на своём теле и понимает, что сеанс близится к концу. Давно рассвело, время пролетает незаметно. А в желудке уже беспощадно урчит. Юра шуршит пакетом с мармеладом, который он сам не замечает, как опустошил.       — А дорого вообще всё это обходится? Оборудование там, расходники.       — Я в Германии заказываю через проверенный сайт, там качественнее, и доставка дешевле. Два раза уже менял поставщиков, потому что фирма прекращала производить продукцию, и приходилось переучиваться на новой аппаратуре. Тот ещё гемор на самом деле, потому что со временем привыкаешь к чему-то одному.       — Согласен, — кивает Юра, — у нас врачи, кто постарше, к новой атравматике долго привыкали, а когда кожный степлер завезли, смотрели на него, как на что-то из области фантастики. А это очень удобно, как оказалось. Ко всему привыкаешь. А прогресс на месте не стоит, надо приспосабливаться. Слушай, а ты… — внезапно зачем-то приходит Юре в голову. — Бля, извини, я наверное, заебал тебя уже вопросами.       — Да нет, Юр, правда, спрашивай.       — А на интимных местах ты когда-нибудь набивал, м?       — Да, — невозмутимо отвечает тот. Юра немыслимо изгибается, чтобы лично проверить, не прикалываются ли над ним опять. Отабек даже не улыбается, не поднимает глаз, занятый делом.       — Серьёзно?! А у тебя есть? Ну признайся, ведь есть же, да? — Тот кидает быстрый взгляд исподлобья, дёрнув бровями, и Юра грязно подмигивает, не способный удержать рот от улыбки. Отсюда видит, как краснеют уши у Отабека. Так вот для чего ему маска. Юра раскусил его!       — Да, есть, на члене, — довольно равнодушным тоном отвечает тот, а потом хитро ловит на крючок цепкого взгляда так, что Юру ведёт. — Целых три.       И снова включает «тачку» как ни в чём не бывало. А Юра едва не давится воздухом и замолкает. Отворачивается и утыкается раскрытым от изумления ртом в предплечье, прихватывает кожу зубами, пытаясь, нет, даже не пытаясь это представлять. Потому что это вне разума. А потом слышит тихий смешок. Кидает недовольный взгляд через плечо.       — Блядь, Бек, хорош, а? Не льсти себе. Три татухи у него на члене, ага.       — Ты бы свои глаза видел, — смеётся Отабек, коротко взглянув на него.       — Да я не поверил, пока ты бы не показал. — Юра не успевает вовремя заткнуться и быстренько меняет направление разговора, пытаясь перевести всё в шутку, но сам же себя топит. — Так ты набивал такие кому-нибудь? А татуировки на члене делают на стоячем? А если не стоит, то чё делать? Надрачивать во время сеанса?       — Юра, в какой момент мы начали говорить о членах? — Отабек отрывается, распрямляя плечи, и внимательно смотрит на него поверх маски.       — Но интересно же, — смущается тот, но не отворачивается и глядит в ответ, хотя очень хочется распустить хвост на затылке и позволить волосам прикрыть пылающее лицо.       — Да ничего там интересного, — отвечает Отабек, вновь опуская взгляд, склоняясь и принимаясь водить иглой по коже. — Хотя был один случай, но я не очень люблю его вспоминать.       — Почему? — Юра таращит глаза на то, как он хмурит брови. Шея начинает ныть от неудобного положения, и Юра изворачивает её в другую сторону.       — Мне сложно говорить об этом.       — Тебя чё, изнасиловали на сеансе? Или ты, блядь, прикалываешься надо мной опять? — сердится он, а самого всего чуть не подбрасывает от нетерпения узнать.       — Да Юр, — не выдерживает тот, — я просто ржать начну, и мы так никогда с тобой не закончим.       — Ну и ладно, за всё заплачено, так что давай рассказывай, не стесняйся! Там вообще долго ещё? — Юра пытается разглядеть свою спину, но может увидеть только её низ, над которым сейчас трудится Отабек. Всё остальное расплывается и кажется огромным красно-чёрным пятном.       — Нет, не долго, скоро закончим, — дёргает тот головой. Прочищает горло, ёрзает на кресле. Юра ждёт и стучит кончиками пальцев ног о лежак.— В общем, лет пять назад мне позвонил один человек, срочно татуировка нужна, контакты дал один мой друг. Я тогда ещё только-только самостоятельно набивать начал, клиентуру заводил, подрабатывал то здесь, то там, ну и практиковался на друзьях. Я не знаю, почему это оказался именно я, — первый смешок прорывается сквозь речь Отабека, и Юра рефлекторно зеркалит его улыбку. Он любит слушать его истории, а Отабек на самом деле умеет рассказывать их очень смешно. — Но человек был очень серьёзный. Приехал на дорогой машине, я тогда всё ещё жил в общаге, там же работал. Друг, с которым я там комнату снимал, тогда со мной остался, чтобы посмотреть, как я буду бить, опыта было ещё маловато, но амбиций дохуя. — Он снова останавливается, чтобы проржаться, Юра нетерпеливо зыркает на него. — И в общем этот чувак заходит и говорит: мне нужна надпись. Я говорю: ладно, окей, надпись так надпись. Я пока готовил рабочую зону, стоял спиной и не видел, что там этот чел делал. — Юра ещё немного изгибается, скрутившись, не мешая при этом Отабеку работать. Подпирает голову рукой и смотрит на него, а тот приспускает маску на шею, не прекращая выводить линии, и улыбается так открыто, так красиво и солнечно, что он подвисает, глядя, как двигаются его губы. Отмирает, когда тот опять начинает ржать, а Юра понимает, что пропустил часть рассказа: — …И лежит на кушетке со спущенными штанами и вываленными яйцами. Вот тут, говорит, мне надо надпись, и показывает на свой член.       На миг воцаряется пауза, в которой слышно только потрескивание машинки. Юра распахивает глаза, неверяще глядя на Отабека. А потом словно взрыв происходит, и дикий ржач оглушает обоих в маленькой комнате, отражаясь от стен. Сеанс приходится прекратить, и Отабек откладывает машинку, потому что ржать и работать становится невозможно. Юра воет, уткнувшись в кушетку и молотя по ней ногами, живо представив эту сцену.       — Я вот такими глазами смотрю на своего друга, — срываясь на смех, продолжает Отабек, — тот чуть не рыдает, я ему сигналю, типа, я не буду это делать, я даже не знаю как! Там же свои особенности… — Отабек утыкается лбом в голую поясницу Юры и трясётся не хуже его, а Юру на секунду выкидывает из этого состояния от ощущении горячей кожи и кончиков прохладных волос на своём теле. Тёплого дыхания и краешка смеющихся гладких губ. Он поворачивает голову на бок, глядя на Отабека и переставая смеяться. Тот же словно не замечает, садится прямо и продолжает, немного успокоившись: — А чувак этот лежит себе спокойно, в телефоне листает и говорит, что за каждую букву двадцать косарей платит.       — Нихуя себе, — изумляется Юра, придя в себя. — А чё за надпись-то?       Отабек выдыхает для эффектной паузы, прежде чем произнести это:       — Бабуля.       — Чт..? Сука! А-а-а-а! — И они оба просто орут на два голоса. — Бля, как это вообще?! Бабуля, что за нахуй? А-а-а-ха-ха-ха!       — Именно, — Отабек там что-то ещё говорит, но Юра ни слова не разберёт, да и от собственного ржача не услышал бы ничего.       — Как ты вообще согласился на это? Не мог послать его на хуй?       — Я был молод, мне нужны были деньги, — последние слова Отабека тонут в новом приступе хохота, Юра катается по кушетке и давно бы кувырнулся с неё, если бы Отабек не держал за ноги, и они ещё минут пять не могут успокоиться, вытирая слёзы.       — Ебать, я не могу больше, — Юра стонет и немного приподнимается, обнаружив, что прилип вспотевшей кожей к лежаку. Мерзкое ощущение, на самом деле. Он укладывается на согнутые локти, чтобы не прикасаться холодным животом к кожаному покрытию. — Амбициозный мастер тату господин Алтын и его первая татуировка на хуйце, неплохое резюме. На уличных боях недостаточно зарабатывал? — Юра поздно осекается, заметив, как сдвигаются его брови и меняется лицо Отабек. — Так и чё по итогу? Ты набил эту «бабулю»?       — Ну да, деньги-то неплохие, — пожимает тот плечом. — Я понятия не имел, как я буду это делать, меня потом все спрашивали, стоял у него или нет. У него не стоял, если что, — быстро отвечает он обернувшемуся было охуевшему Юре. — Мне пришлось импровизировать, натягивать кожу на головку, так и работал.       — А он чё, просто лежал и смотрел? Сильно орал?       — Нет, вообще не орал. В телефоне висел.       — Блядь, это пиздец, — Юра вытирает слёзы, пережив очередной приступ. — Бабуля. Любил её, наверное, очень сильно. — Он получает от Отабека тычок в бедро, и они снова принимаются хихикать. — Ладно, всё, успокоились. Бывают же отбитые. Это как в фильме чувак себе набил какую-то устрашающую тату вокруг ануса, чтоб в тюряге не выебали.       — Тупой фильм, — фыркает Отабек, — это единственный, наверное, смешной момент.       — Ага. — Юра кладёт подбородок на скрещенные руки, подняв плечи, и снова уставляется в окно. Дождь не прекращается, и уже потихоньку отпускает.       — Устал? — слышит он тихий голос.       — Не особо, жрать только хочу. Готов даже те почки, которые мидии, сожрать.       — Скоро закончим и давай поедим. Юр? Сейчас болезненно будет, — предупреждает Отабек, — я лопатку на самый конец оставил.       — Да, хорошо. — Юра устраивается поудобнее.       — Тогда потерпи ещё немного. — Он съёживается на кушетке. Готов уползти от Отабека по стенке и потолку от интенсивных ощущений, словно игла теперь царапает прямо по кости, но тот крепко держит. Юра привычно вцепляется зубами в ладонь и тихо сдавленно постанывает, напрягаясь всем телом. А потом слышит над ухом тихое «ч-шш, всё, Юр, почти закончил, ты молодец». И даже не через маску. Дыхание шевельнуло волосы над ухом, Юра вздрагивает. А по онемевшей коже ласково проходится рука. Веки прикрываются сами собой.       — Прости, ещё пара минут, и всё, — говорит Отабек, прерываясь и отъезжая за чем-то к столику.       — Бек, да всё нормально, — отвечает тот, когда возвращается способность говорить. Юра прижимается щекой к прохладной обивке лежака и, кажется, разлетится сейчас на субатомы. Такое блаженство! Руки затекли, и чтобы размять плечи, он опускает их и укладывает вдоль тела. Полежав так с минуту, пока Отабек что-то подкручивает и поправляет целлофан, Юра возвращает руки обратно под голову, по ходу задев ладонью поднявшегося с кресла Отабека. Тот застывает на месте. Юра не верит. Скашивает глаза туда вниз, а потом резко поднимает их к его лицу. — Ой, извини.       Тот словно не обращает внимания, садится и отъезжает в кресле чуть дальше. Снова меняет местоположение, смещаясь ниже, к Юриной пояснице. Пару секунд шуршит одежда и хрустят позвонки, пока Юра незаметно наблюдает за потягивающимся на кресле Отабеком сквозь выпавшую из хвоста чёлку. Тот снова в маске и серьёзно сконцентрирован. Атмосфера становится какой-то неуловимо неловкой, тягучей. Когда включается мотор, Юра даже не вздрагивает. Чётко ощущает своим горящим ухом холод кожи кушетки и кусает щеку изнутри. Сейчас сеанс закончится — и всё, прости-прощай.       А потом где-то из комнаты раздаётся сигнал входящего звонка, и извинившись, Отабек выходит за телефоном. Юра лениво просматривает ленту, вполуха слушая, как Отабек разговаривает с Кириллом, который его куда-то зовёт. А вот никуда он сегодня не пойдёт, самодовольно ухмыляется Юра и тычет пальцем в непрочитанные чаты в вотсапе. Хорошо, что звук выключен. С десяток пропущенных и стройный ряд изумлённых смайлов от Милы в ответ на его совместное с Отабеком сэлфи. Посылает ей очередное фото своего довольного лица с высунутым языком. Та не отвечает. Ещё рано, и они с Дашей уже спать легли, наверное. От Гоши только кривое сэлфи с Аделиной на тёмном фоне какой-то кафешки. Гоша не выглядит сильно пострадавшим после драки, и это хорошо. Юра улыбается, глядя на их счастливые лица. Заходит зачем-то в медиа и без звука проматывает засмотренное до дыр пятнадцатисекундное видео со дня медика на той речке. Тыщу лет назад, кажется, это было. Ролик мгновенно вызывает в памяти все запахи того вечера. Жар солнца на припекаемой макушке. Всплески воды и ощущения тёплого песка под ногами. Сполохи фейерверков в тёмном небе. Мда, с того дня Юра клялся больше не пить. Он точно помнит, на какой секунде в видео появляется Отабек, и нажимает на паузу. Рассматривает его размытые очертания, мокрые разлетевшиеся волосы. А потом видит уведомления в инстаграм.       «ILya_69 подписался (-ась) на ваши обновления» и длинный список «ILya_69 понравилась ваша публикация».       Пожарный сталкер не поленился пролистать аж до конца и пролайкать всех уличных котов, которых Юра постоянно щёлкал, когда только зарегался. Шестьдесят девять, прыскает он про себя. Это, наверно, в миллиметрах. О, у Милки с Дашей некто yakovfeltzman прокомментировал их общее фото у барной стойки в клубе. Юра нажимает на ссылку и чуть не падает с лежака. А начальство-то тоже праздно проводит выходные, то ли в театре, то ли на церемонии Оскар. Лилия Марковна до чего красивая в чёрном платье в пол с разрезом, Анжелина со своим бедром отошла в сторонку покурить. И Яков Семёныч рядом с ней такой прям джентльмен, в костюме. Так сразу и не скажешь, что четырём бывшим жёнам алименты выплачивает, а всё туда же. Все достойны любви. Юра нажимает на сердечко и, ухмыляясь, оставляет одобрительный смайлик в комментариях.       Заскучав без Отабека, заходит в сториc — и привет, Вить, давно не виделись. В Швейцарских Альпах на лыжах катаются с этим своим, а ещё — с блондином-детским онкологом, и ещё одним мужиком с томным взглядом. Ну ни хера себе! Ещё и Юрину идею отпуска спиздили, семейство суки-кацуки.       — Бек, слушай, а у тебя того фото с «Бабулей» не осталось? — Юра не глядя кричит Отабеку, заслышав, что тот закончил разговор и идёт обратно в кабинет. — Отправить хочу кое-кому.       — Нет, конечно, ты шутишь? — Тот проходит и садится обратно, принимаясь вновь за его спину. — У меня все знакомые мастера такие татуировки набивали, но фото им никто не разрешал делать. Рассказывали, как одни просили набить надпись «Докторская», другие — «Добро пожаловать на борт», или паука на всю головку. Но ни одного фото-пруфа нет.       — Фу бля, не, ну это край уже. — Юра брезгливо отбрасывает телефон на подоконник, будто там вдруг появились такие фотографии.       — Но это, кстати, почему-то касается только мужских фото. Их нигде нет, зато татуировки на женской… женских гениталиях легко можно найти и фото, и видео.       — Оу, я просто представил, как ты набивал что-то такое… девушке.       — Было пару раз, — хмыкает Отабек под ставшее уже привычным жужжание.       — Чё прям… там?! — Юра снова разворачивается, выгибая шею.       — Нет, на груди, даже не на самой, а под ней, — уточняет тот, сосредоточенно нахмурив брови и не поднимая глаз. — Под ними, если совсем точно. Девушки не стесняются показать грудь или… что-то другое. У нас с этим сложнее, вопрос эстетики.       — Я б поспорил, но у меня другой вопрос, — Юра с трудом удерживается от того, чтобы не задёргать ногой. — И как оно?       — Красиво, там есть в альбоме, посмотри, и эскиз, и фото. Всё, мы на сегодня закончили, поздравляю с первой татуировкой. — Отабек наконец откладывает машинку на стол и со стоном прогибает поясницу, роняет голову назад, закрыв глаза.       — Да блин, я не об этом! — Юра с досадой пинает кушетку и ударяется о её край. Даже никакого облегчения или радости не чувствует от окончания сеанса. Вскакивает и садится с ногами на лежак, готовый запрыгнуть на Отабека и вытрясти из него подробности. Но тот не спешит, а наоборот, говорит Юре не вставать, он ещё не совсем закончил. Юра отмахивается.       Отабек невозмутимо стягивает перчатку с правой руки, берёт со стола пачку салфеток. На Юру не смотрит. Ковыряет ногтем за язычок, чтобы открыть и вытащить одну, а Юра всё не угомонится. От жжения по всей спине что-то поднимается изнутри, зудит и щекочет в животе. Он сидит, по-турецки скрестив ноги, нервно облизывает губы. Сейчас очень серьёзно всё.       — Я о том, что, ну там, когда ты набиваешь такое, у тебя не встаёт?       — А должно? — Отабек бросает быстрый взгляд, дёрнув бровью, вытаскивает салфетку и кидает упаковку на столик. — Это то же самое, когда ты на работе осматриваешь у женщин молочные железы. У тебя разве встаёт? Когда мы на работе, у нас нет пола.       — Что, и мастер тату тоже без пола? — усмехается Юра и смотрит сверху вниз на Отабека, тот отвечает прямым взглядом красивых потемневших глаз из-под прямых бровей.       — Ну да, — не дрогнув ни одним мускулом на лице, отвечает тот.       — Значит, показалось.       Еле слышно и будто самому себе, но глаза напротив чуть сужаются. У Юры всё орёт и взрывается внутри, он хоть сейчас готов в окно выпрыгнуть. Но вместо этого придавливает задницу к лежаку и смотрит, как тот стискивает в пальцах салфетку. Не расцепляя их взглядов. Юра сидит на возвышении, чувствуя какое-то подобие власти, когда Отабек так смотрит на него снизу вверх.       — Юр, ляг, я тебе спину обработаю, полегче будет, у тебя же там всё горит, — прочистив горло и лизнув нижнюю губу, наконец, произносит Отабек, а Юра орёт про себя, что блядь, чувак, у меня другое горит. Но он ложится обратно на живот, снова пихает в рот кулак. А потом к спине прикасается нечто настолько волшебное, что Юра не выдерживает и протяжно стонет в голос.       — Боже, что это?       — Ничего, просто охлаждающий лосьон, — смеётся Отабек, продолжая аккуратно водить салфеткой по коже так, что пальцы поджимаются и сводит спазмом брюшную стенку. До чего охуенно!       — А-а, сделай так ещё, пожалуйста, — хнычущим голосом просит тот, — бо-оже, не то назвали оргазмом! Совсем не то.       Юру размазывает по кушетке от ощущений, прибивающих его ошалевшие нервные окончания. Он прячет лицо в согнутых локтях и больше не собирается вставать, чтобы не смотреть после такого в глаза Отабеку. Старается не думать, на кого похож. Потом рука исчезает, он слышит шлепок второй сдираемой с руки перчатки. Уже открывает рот спросить, можно ли уже встать, как раздаётся щелчок флакона. Любопытство пересиливает, но Юра не успевает посмотреть, что там удумал Отабек, а потом эти сказочные руки начинают влажно скользить по коже, втирая мазь. Отабек ещё что-то говорит при этом, объясняет. Вряд ли до Юры доходит хоть какая-то часть информации. Что-то там не чесать, не загорать, до и после мытья — жирный крем, корки не сдирать, закрывать плёнкой. Последняя аккуратно прижимается к его спине, облегая кожу. Отабек говорит, что с ней не всегда нужно ходить, пускай кожа дышит, плёнка — это защита от загрязнений на первое время. Вот теперь точно всё.       — Хочешь посмотреть?       Юра заторможенно кивает и запоздало вспоминает, что не попросил сфотографировать тату. Напоминает себе не забыть сделать это позже. Он нехотя поднимается, садится, опустив ноги вниз. Плечи немного сводит от озноба, но он представить не может, как наденет что-нибудь на себя, что не сдерёт его эпидермис до подкожно-жировой клетчатки. Смотрит на Отабека, который роется в маленькой коробке, вываливает оттуда ещё несколько тюбиков — Юре на первое время. Тот скептично глядит на них, пытаясь представить, как он будет намазывать их себе на спину. Переводит взгляд на притихшего Отабека, по-прежнему сидящего на кресле и схватившегося за его край между раздвинутых ног. Тот также глядит в ответ, подняв подбородок, таким открытым взглядом. Юра бьёт стопы друг о друга в воздухе.       Возникает пауза, за время которой слышно только, как ливень решает повыбивать рамы из окон. Юра выпадает из реальности, смотрит на красивого Отабека перед собой. Он и раньше его видел много раз. И соглашался с его привлекательностью. Но сегодня вся система летит нахрен под откос.       — Как себя чувствуешь? — тихо спрашивает Отабек.       — Болит всё, — он ведёт осторожно плечом, проверяя реакцию, — но терпеть можно.       — Домой не торопишься? Пойдём поедим чего-нибудь нормально.       — Да, давай, — кивает Юра и делает глубокий вдох, как перед прыжком в бассейн. — А потом поговорим.       — Да.