***
Солнце уже клонилось к горным вершинам, когда изученная вдоль и поперёк полянка и всё та же уже почти родная берёза вынырнули из-за очередного кустарника им навстречу. Лешка, смущённый донельзя, ошарашенный даже, и растерявший всю свою уверенность, остановился и оглядел окружающий пейзаж, уперев кулаки в бока. — Придётся всё же ночевать здесь, — скупо выговорил и сначала скинул с плеча свою походную сумку из затёртой, застиранной до выцветания ткани когда-то защитной расцветки, потом осторожно стянул Софиин рюкзак. Она сопротивлялась и героически тащила его первые две неудачные попытки разминуться со злополучным деревом, но после уже спихнула свою достаточно ощутимо оттягивавшую плечи амуницию из чистой мстительности: заблудился — таскай сам. — Лёш, ты серьёзно? — она подошла ближе и недоумённо наблюдала, как он распаковывает её рюкзак, ни капли не стесняясь его непосредственной хозяйки. — Давай тогда в аил вернёмся хотя бы… — Костёр нужно развести, — сдержанно проговорил он в ответ, игнорируя её недовольство. — С едой вот беда. Придётся поголодать немного. София вспомнила, что в потайном кармашке у неё припрятана пара шоколадок и упаковка кукурузных хлебцев, и со злорадством подумала, что не поделится ни за что. Ей хотелось пнуть Лёшку за подобное поведение — бахвалиться, что местные леса ему что поле его картофельное — каждая межа знакома, а в итоге заплутать даже не в трёх соснах, а в одной берёзе, и водить возле неё хороводы. Это был седьмой раз, когда они вышли к злокозненному дереву вновь. И это даже не смешно. — Ты мне объяснить ничего не хочешь? В ответ тишина и шуршание разворачиваемого спального мешка — София в любую даже мало-мальски цивилизованную вылазку, сопряжённую с приобщением к живой природе, неизменно брала вещи первой необходимости. Путешественницей она была наученной и личным опытом, и советами. И Лёшка одобрительно крякнул, откопав в рюкзаке добротную зажигалку в герметичном корпусе, а следом фонарик и пластиковую фляжку для воды. — Я за дровами, с тебя вода… — деловито распределил обязанности он. — Немного на северо-восток родничок, помнишь, мы… София, недолго думая, подошла и пнула его подошвой ботинка в бедро. Точнее, попыталась пнуть. Странно, что несколькими часами ранее он позволил влепить себе оплеуху и не остановил её ладонь, потому что на этот раз захват у него был молниеносный и жёсткий, ступню Софии выкрутили, лишая её равновесия, дёрнули на себя, и она, вскрикнув и бестолково замахав руками, опрокинулась навзничь. Спину отшибло вместе с лёгкими, дыхание перехватило, и она нелепо хватала воздух ртом, безуспешно пытаясь вдохнуть и бессмысленно шаря взглядом по редким перьевым облакам, клочьями разбросанным по небу. — Прости, — он практически сразу замаячил сверху, закрывая обзор. — Не делай так никогда. У меня рефлексы срабатывают быстрее, чем я успеваю подумать… София скривилась и прикрыла глаза. Очень хотелось спросить — откуда же у него такие рефлексы, но она промолчала. Дышать все ещё было тяжело, а настрой на разговоры со своим невольным спутником и вовсе пропал окончательно — не спасало даже извечное женское любопытство. Впрочем, сама виновата — нужно было вспомнить прошлую ночь. На запястье после его хватки красовались хорошо заметные синяки. Лёшка виновато помялся рядом и на удивление робко уточнил: — С тобой всё в порядке? Но София только вяло махнула рукой — иди, мол. И он ушёл, оставив её медитировать в одиночестве, и уже полчаса спустя натаскал хвороста для костра и лапника для подложки под спальник, сходил за водой и запалил костерок. Даже умудрился приволочь со стороны леса небольшой остов поваленного то ли стихией, то ли старостью древесного ствола, в качестве импровизированной лавки устроив его возле огня. Сумерки стремительно затапливали полянку, лес затих и стоял совершенно безмолвный, темнея сплошным пятном, и единственный источник света — небольшой костерок — радовал, как маяк притягивая теплом, и выхватывал часть берёзового ствола. Странное это было дерево, или просто игра света и тени рождала такие причудливые аналогии с… чем? С чем-то очень древним, невероятным и фантастичным… — Нет там ничего… — Лёшка присел рядом, рассеянно проводя ладонью по деревянной «скамейке», смахивая трухлявую кору. — И никого… Не смотри так и не бойся… — Дерево чудное, — откликнулась София тут же. — Знаешь, у меня в детстве была книжка сказок, мама мне читала, иногда Сашка. Так смешно, по слогам… Там на одной картинке был нарисован лесной дух, такая коряга — руки длинные, пальцы длинные, нос крючком. — Злой или добрый? — тихо спросил Лёшка. — Что? — София не сразу осознала его вопрос, слишком глубоко погрузилась в воспоминания. — Дух, говорю, злой или добрый?.. София хмыкнула. — Справедливый… Всем по делам их воздавал, как говорится… И Лёшка усмехнулся ей в унисон и вдруг спросил невпопад: — Кстати, как твой брат? Я так понимаю, он оправился тогда, после аварии?.. И София вдруг развернулась к нему всем телом, уставилась в лицо, по которому плыли отсветы от пламени и выпалила: — Одиннадцать лет прошло, Лёш! Тебя не интересовало всё это время… Почему?.. И Лёшка вдруг подался вперёд, обнял ладонями её затылок и притянул ближе, прижимаясь лбом к Софииному, замер, ловя в силки тёплого дыхания и своей силы, такой мужской и такой знакомой, неумолимо затягивая в воспоминания… 2005-й год. Новосибирск Телефонный звонок вытянул её из глубокого сна. Не то чтобы Соня была такой уж убеждённой «совой», но вчера у неё состоялся очередной выпускной экзамен, и дался он ей откровенно тяжело — нагромождение последних событий затмило собой повседневные дела и оставило мало времени на подготовку. Спросонья она не стала вглядываться в цифры, определившиеся на экране телефона, и сонно пробурчала: — Да… Кто это? В динамике — мёртвая тишина, и Соня, отчаянно щурясь и без конца смаргивая, всмотрелась всё же в светящийся дисплей, но толком ничего так и не разглядела — зрение всё ещё было мутным и нечётким. — Алло… Я слушаю… — София Витальевна?.. — мужской голос, определённо принадлежавший человеку не юному и даже не молодому, знаком не был, и София, уже окончательно проснувшись, насторожённо уточнила: — Да, это я. А Вы, простите… — Дмитрий Трофимов, — сухо представился мужчина. — Не уверен, что Вам это имя о чём-то говорит, но Ваш отец категорически не идёт на контакт… — Нет, я в курсе… — София поспешно его перебила. — И, честно говоря, отец настаивал на моём… — она запнулась, мучительно подбирая подходящее слово, вопросительно выдав наконец, — неучастии?.. Трофимов не отреагировал и пауза затягивалась. Соня рассеянно скользила взглядом по комнате, тонувшей в полумраке — задёрнутые плотные шторы не давали дневному свету доступа в помещение — и невольно улыбнулась, задержавшись на огромной охапке полевых цветов, с трудом втиснутых ею в импровизированную вазу — одну из ёмкостей, что мама использовала под рассаду — уже подвядших, но всё ещё ярких и живописных. Но и погрустнела сразу же — Лёшка ей не звонил. Чем он таким занят, что не нашёл даже пары минут, чтобы напомнить о себе? — Я понимаю… — раздалось в динамике, и Соня вздрогнула — о невидимом собеседнике она уже успела как-то подзабыть, погрузившись в свои мысли. — Он Ваш отец, и Вы должны… София, нам нужно встретиться и переговорить. Я понимаю… — он повторился, и в его голосе звучало ещё больше неуверенности, — … я чужой человек для Вас, Вы в праве мне не доверять, но встретиться нам необходимо, а Ваш отец всеми силами препятствует этому… Ваш номер я, надо сказать, достал с трудом… Соня помолчала. Отец особых инструкций на сей случай не оставлял — забыл, не посчитал нужным, решил, что данная ситуация не возникнет?.. На самом деле, Соне меньше всего хотелось вникать сейчас в хитросплетения наследных дел. Будь её воля — она подписала бы отказную хоть в пользу Сашки, хоть в отцовскую, но брат наследство принять не в состоянии, а отец по этому поводу высказался коротко и резко, с явным раздражением, готовым вот-вот перейти в откровенную злость. И Соня больше не пыталась пока лезть в ситуацию, нужно будет — ей объяснят, расскажут и покажут, где поставить закорючку. — Я не совсем уверена… — осторожно начала Соня, мучительно решая — отказать или согласиться, и подбирая как можно более обтекаемые слова. — София, поверьте мне, это исключительно в Ваших интересах, — голос Трофимова приобрел жёсткость, он терял терпение и начинал напирать. — Я по завещанию Вашей матери обязан максимально учитывать их… Да будь оно всё неладно, — рявкнул он, окончательно сдаваясь. — София, девочка, послушай меня. Юля не поручила бы такое важное дело чужому для неё человеку, она бы не передала возможность управления столь крупными активами тому, кто мог бы тебе навредить, наоборот… — Откуда мне знать, кто Вы ей и каким образом она выбирала Вашу кандидатуру? — Соню немного коробил этот переход на отеческий тон, чересчур много вокруг неё собралось личностей, «радеющих» за её якобы благополучие. — Может Вы её шантажировали чем-то или угрожали… Почему отец так отрицательно настроен по отношению к Вам? Трофимов молчал достаточно долго для того, чтобы Соня начала нетерпеливо вздыхать. Она всё ещё сидела в кровати и изучала своё заспанное, бледное со сна лицо в зеркальных дверцах шкафа напротив кровати. Кажется, по фэншуй спальное место не должно отражаться в зеркале, то ли из-за этого утекает из человека хорошая энергия, то ли прибывает плохая… Этой восточной, по мнению Сони, ерундой увлекалась её соседка по парте в гимназии, с которой они поддерживали поверхностно дружеские отношения. У неё вообще с окружающими её людьми, кроме самых близких, всё складывалось весьма поверхностно… Вот и Лёшка ей не звонит и не пишет, хотя сегодня уже четверг. Неужели не интересно ему — почему она не приезжает на конюшню?.. — Я не знаю, как тебя убедить, — наконец собрался с мыслями Трофимов, и Соня запоздало подумала, что ей давно нужно было отклонить вызов. Чего она от него ждет? Ей в этом вопросе всё одно не дадут права выбора, по крайней мере, пока не стукнет ей восемнадцать, или если она не выйдет замуж, например, завтра или через недельку… Если бы не соболевский затянувшийся развод, они оба — в тандеме с Сониным отцом — без сомнения, в сжатые сроки состряпали бы ей свидетельство о браке и самозабвенно делили бы после все эти пресловутые активы. — Но я тебя очень прошу… — и Соня даже удивлённо переглянулась со своим зеркальным двойником, как с живым свидетелем, услышав настолько откровенную мольбу и почти отчаяние в тоне Трофимова, — нам нужно встретиться и поговорить… Она глянула на часы и спохватилась. Утреннее время посещений в Сашкиной клинике истекало через два часа, а вечер она планировала провести на конюшне, значит, нужно поторопиться… И Соня невольно улыбнулась, предвкушая встречу, но одёрнула себя моментально — её ухажер, по всей видимости, не так уж её и ждёт. — Я сейчас поеду навестить брата в больнице, — решилась она, и её тут же перебили: — И это ещё один повод для встречи… — Я Вам отправлю адрес клиники сообщением. Подъезжайте туда часа через два, — она помолчала, вспоминая расписание автобуса, ходившего по нужному ей маршруту, — у меня будет где-то час свободного времени, но после мне нужно в другое место. Такой сценарий Вас устроит? — Вполне, — в голосе Трофимова отчётливо прозвучало облегчение, — я отвезу тебя потом, куда скажешь. Главное — встретиться… Она хотела было начать отнекиваться — едва ли она сядет в машину к человеку, которого видит впервые в жизни, но тот уже отключился, предоставив ей обширную возможность препираться с тишиной в трубке.***
Назначать деловую — ну, а как ещё это назвать? — встречу возле клиники, после визита в обитель лекарственных запахов и гнетущих звуков, было плохой идеей. То, что она раз за разом наблюдала в стенах палаты, заставляло её сомневаться в реальности происходящего. В самом деле, может, всё это сон? Страшный кошмар, никак не отпускавший, напротив — тянувший дальше и глубже в страх, смешивавшийся со смирением. Смирение — хуже всего. Отвратительное чувство, мерзкое, лишающее воли. Нельзя сдаваться, да и рано об этом думать… Но ощущение бетонной непробиваемой стены вокруг Сашки, из-за которой для него пока не существовало выхода, становилось настолько реальным, что тяжело было определить ту грань, где кончалась эта действительность и начиналось нечто иное — мистическое, неподвластное разуму, основанное на неких древних инстинктах, тёмных и непознанных. Да что за ерунда и досужий фатализм, кто не выпускает, кого и зачем?.. Но фатализм в Соне зарождался именно здесь, в Сашкиной палате. А ещё так и плавала в сознании уверенность в неправильности чьих-то действий — но не лечащих врачей, им приходилось верить, и оставалось только надеяться на благоприятный исход выбранного лечения… Чьих тогда?.. Да пусть и её, отца, всех тех, кто Соне дорог… Почему и откуда эта уверенность, не разберёшь, но с каждым разом она всё больше крепла и ложилась гнётом на плечи, и как ни гнала она от себя это, как ни стыдилась, но всё с большим трудом заставляла себя ездить к брату, потому что это выматывало и погружало в инертное состояние, заполненное абсолютной тоской, притягивавшей ко всему прочему ещё и ночные кошмары — мутные и тревожные сны, которые на утро Соня никак не могла вспомнить. Она вышла из клиники, упорно глядя себе под ноги, борясь с апатией, и не помогало этому бушевавшее вокруг лето, обнимавшее всякого, кто выходил на улицу, зноем, а здесь, в окружении густо засаженного цветами и цветущими кустарниками больничного парка, ещё и запахами, от которых кружилась голова. Она вдруг вспомнила, что у неё выпускной через две недели. Ей ещё вчера звонила та самая соседка по парте, любительница фэншуй, настырно интересовавшаяся её выбором платья. И Соня даже не поняла поначалу, о чём речь, а после, сообразив, с отчётливой ясностью осознала: она сейчас настолько далека от обычной жизни, как… Сашка от выздоровления. Они оба сейчас где-то за гранью, и чуждо им обоим всё человеческое. Тем острее было желание сегодня поехать на конюшню и встретиться с Лёшкой — юморным и настоящим. Живым. И тем досаднее было наблюдать входящий звонок на экране телефона, когда совсем уж забывшаяся в своих невесёлых размышлениях Соня направилась к выходу с больничной территории. — Да… — неохотно ответила она и развернулась обратно, зашарила взглядом по ухоженным цветочным полянкам и кустарниковым зарослям, ограниченным плиточными дорожками. Почти у самого входа в здание больницы на лавочке сидел мужчина, прижав к уху телефонную трубку, рядом с ним стоял второй — спиной к Соне, высокий и плечистый. Ей поначалу стало не по себе: двое взрослых мужчин и одна Соня, маленькая и хрупкая, пусть и намерения у них условно положительные, да и людно здесь — полно нагуливающих аппетит к обеду пациентов, расходящихся по своим делам посетителей, но всё же… Двое. Зачем? Кто там с Трофимовым? — Соня, Вы уже освободились? — деловито уточнил Трофимов и тоже начал озираться. — Да… — вздохнула она. — Я подойду сейчас. И поплелась в сторону оккупированной лавочки. Ей навстречу поднялись с настолько искренней готовностью и радостью, что Соне стало неудобно за своё недоверие и неуместные опасения. Но неуютное чувство всё же осталось. Второй мужчина — скорее, молодой человек — смотрел на неё сверху вниз и хмурился не то чтобы неприязненно, но и не дружелюбно уж точно. — Это мой сын, — с готовностью представил парня Трофимов, — Герман. Он юрист, помогает мне разбираться с хитросплетениями свалившихся на голову обязанностей. — Вы могли бы отказаться от них и не разбираться ни с чем… — Вероятно, то, что невольно вырвалось у Сони, её отец говорил неоднократно — колючий взгляд молчаливого юриста после этой фразы заставил её поёжиться и нервно переступить с ноги на ногу. Не нравилась она ему — очевидность этой антипатии так и засветилась в его глазах. — Вы, София Витальевна, не ёрничайте… — начал было Герман, недовольно потерев ладонью щеку с аккуратной светлой щетиной, но отец, в противовес сыну лишь снисходительно покачавший головой, его тут же одёрнул и посмотрел очень выразительно, но при этом растерянно, словно сын его выдал нечто расходящееся с собственным характером. — Гер… — даже выделил интонацией его имя, что щенка пожурил, и младший нервно дёрнул плечом, отступая на шаг, давая отцу пространство для манёвров по всем фронтам. — Присядем? — Дмитрий махнул в сторону лавочки. — Или сразу в машину, а поговорим по дороге? Тебе же нужно было куда-то? Соня молча заняла краешек деревянного сиденья, Трофимов примостился рядом и вздохнул пару раз, собираясь с мыслями. Герман за Сониной спиной как-то очень уж выразительно хмыкнул и прошёл вдоль дорожки прогулочным шагом, косясь на Соню и забавно щурясь. — Соня, я хотел бы тебе обрисовать немного ситуацию… — А Вы уверены, что мне нужно это знать? — вежливо уточнила она. — В том смысле, что отец всё равно добьётся своего, Вы просто его плохо знаете, если рассчитываете повернуть ситуацию в свою пользу… — Вот как раз о его способности добиваться своего я осведомлён, как никто другой, — Трофимов устало потёр лоб, а Герман чуть ли глаза не начал закатывать, и всё же вклинился в их диалог: — Пап, давай я, — и, пресекая любые попытки отца возразить, пошёл в наступление. — Задний ход сейчас давать уже поздно, так как на данный момент мой отец уже вступил в свои права, чем, собственно, и подтвердил согласие с ролью исполнителя завещания Вашей матери… — он сделал паузу, зыркнув на отца, и выдал с ехидцей в тоне: — Если бы он изначально воспользовался моей помощью, я бы посоветовал ему тысячу раз подумать, прежде чем нырять в этот котёл страстей… — Это сейчас к чему?.. — сурово отбрил Трофимов-старший. — Я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня? — одновременно с ним заговорила Соня. — София Витальевна, — перебил Герман их обоих, — мы оба хотим сотрудничества. Дмитрий Юрьевич настаивает на Вашем непосредственном участии в управлении наследуемыми вами активами, но… — Мне семнадцать, если вы не в курсе, — перебила на этот раз Соня. Разговор начинал смахивать на откровенный фарс, и Соне смутно казалось, что от неё пытаются таким образом добиться какой-то определённой реакции, вот только какой? — Я ещё аттестат на руки не получила, к вашему сведению, а вы мне предлагаете активами управлять? — Не сразу, — Трофимов кашлянул. — Я прекрасно понимаю твои опасения, но… — Так если понимаете, о чём мы сейчас? — Соня начинала терять терпение. — На данный момент я не имею ни права подписи, ни права голоса. Хотя, судя по потугам и мельтешению отца, первую проблему он намерен устранить в ближайшие сроки. — Это как же?! — резко спросил Трофимов, а Герман ощутимо напрягся, и Соня поняла, что сболтнула лишнего. Хотя… Едва ли отцовские намёки на возможный союз с Соболевым такая уж стратегическая тайна. То, что она не пойдёт под венец рука об руку с ним даже под страхом физической расправы — это уже другой вопрос. — Вы, как юрист, должны знать эти способы наизусть, я думаю, — тихо ответила Соня, почему-то обращаясь к Герману, хотя спрашивал его отец. И тот хмыкнул, рассеянно скользнув взглядом по сторонам. — Гер… — не выдержал Трофимов-старший, — ну не молчи уж… — Вариантов, собственно, всего два, — уточнил Трофимов-младший и вдруг замялся. Воровато покосился на отца и начал ерошить русые волосы, поглядывая на Соню. — Я не беременна, если Вы об этом, — сухо прокомментировала она затянувшуюся паузу. — Но если он решит поставить мне штамп в паспорте, это его не остановит, поверьте. Герман кивнул и вдруг улыбнулся ей. И Соня мгновенно ответила на эту улыбку своей, потому что проигнорировать её было невозможно — улыбался Трофимов-младший заразительнее некуда. — Тогда почему бы Вам не рассмотреть вариант с трудовым договором? Так сказать, не сыграть на опережение? — спросил Герман. — Тогда нам всем было бы намного проще… Вы вступите в права наследования… Даже если отец начнёт препятствовать эмансипации, все провернём через суд и… — Дмитрий Юрьевич, — Соня без проблем была готова улыбаться симпатичному взрослому парню, но в конце концов — чего они оба от неё хотят? — Вы зачем хотели со мной встретиться? И чего Вы хотите добиться моей юридической дееспособностью? Ну смогу я подписывать документы, буду иметь полное право передарить все эти гектары и акции, что мне завещали, и что? Или в этом и суть? Хотите, чтобы я подписала дарственную на кого-то из вас? — А лучше подписать дарственную на будущего мужа, выбранного Вам отцом? — вклинился Герман, и тут уж Соня подскочила, словно кто её ткнул острой спицей в бок: — Я никаких дарственных никому подписывать пока не собираюсь… Ни отцу, ни гипотетическому мужу, ни уж тем более Вам — горе-душеприказчику, — Германа она проигнорировала уже намеренно. — Увольте. И я не понимаю, с какой стати мать выбрала Вас исполнителем — разве что на неё затмение нашло, не иначе. Всего доброго! Она кинулась прочь, не бегом — достоинство превыше всего — но быстрым шагом, краем уха уловив трофимовское: «Тебя кто за язык тянул, охламон?! Тоже мне, юрист недоделанный», — обращённое к сыну, и невольно улыбнулась. На самом деле, оба Трофимовых ей нравились. Может, ей и семнадцать и, вполне вероятно, в людях она смыслит так же мало, как и в жизни, но она верила собственной интуиции, а та подсказывала — им можно верить. Но всё же это не повод делать это слепо и без оглядки — какие бы ни были счёты у мамы с Трофимовым, но это были её дела, не Сонины. Её мало волновала судьба этих пресловутых активов, ей хотелось сейчас обычности. Даже, скорее, обыденности. Ей хотелось забыться и раствориться в чём-то не напоминающем ей о смерти дорогих людей — как свершившейся, так и притаившейся в писке мониторов, запахе больничных дезинфекторов и Сашкиной бледности. Ей нужно нечто живое и тёплое — поле, солнечные зайчики на поверхности озера, тугие перекатывающиеся мышцы Яна, мерно скачущего рысью. И ещё кое-кто рядом — не запятнанный всей этой суровой реальностью… — Соня! — ударило в спину, и она непроизвольно прибавила шагу. — Соня, подожди. Пожалуйста. Две минуты, я тебя очень прошу. Она остановилась. Всё-таки Трофимов взрослый человек и, наверное, он даже желает ей добра. — Я слушаю, — Дмитрий уже подбегал к ней, его сын бродил по газону в отдалении с телефонной трубкой возле уха. — Соня, не обращай внимания, не знаю, что на него нашло. Как с цепи сорвался… Она молчала, а Трофимов тянул, поглядывая искоса и как-то досадливо, что ли. Словно она его вынуждала раньше времени сказать ей что-то важное, что он хотел пока придержать или и вовсе скрыть. — Я и не знаю, как тебе сказать, чтобы… — Дмитрий Юрьевич, мне ещё ехать за город. Говорите, или я пойду. — Да, да… — он протянул это, рассеянно оглядывая Соню с головы до ног. — Ты так похожа на мать… Смотрю на тебя и думаю, а ведь ты могла бы быть моей дочерью. Конечно, ерунда это, но не могу я об этом не думать… Вот тут Соня сдалась и разинула рот от удивления. Она ослышалась, возможно? Потому что, конечно, невероятно умно — поручить заботу о дочери бывшему любовнику. Хотя почему бывшему? Ей тут же вспомнилась некрасивая ссора родителей и это отцовское — «шлюха» — обращённое к жене. Господи… Ну зачем ей это? Меньше всего она хотела бы копаться сейчас в грязном родительском белье, да и не только сейчас — никогда! А Трофимов всё говорил, и Соня поняла, что пропустила значительную часть его монолога, выхватывая обрывок фразы: — …но я его не взял, к сожалению… — Что не взяли? — переспросила она и сама удивилась, как при этом ровно прозвучал её голос. — Письмо Юли. Оно прилагалось к завещанию. Если бы случилось всё… на год или годы… позже, его передали бы сразу тебе, но тебе ещё нет восемнадцати, и по условиям я получился промежуточной инстанцией… — Письмо? — спросила она тупо, перебив его, и краем глаза подметила, что Герман, спрятав телефон в карман, идёт в их сторону. — Соня, давай сделаем так, — Трофимов глянул на подошедшего сына. — Герка тебя отвезёт, куда тебе нужно. А ты пообещай, что когда подумаешь — а подумать тебе необходимо! — позвонишь, и мы встретимся где-нибудь в спокойном месте и поговорим уже основательно. Я всё тебе объясню… Соня… — Хорошо, — выпалила она поспешно. Что угодно она готова была пообещать, лишь бы уйти наконец отсюда, избавиться от этого тягостного разговора, переварить и осознать. — Хорошо. Я пойду. — Гер, отвезёшь её? — Трофимов тронул Соню за руку, останавливая. — Не надо, — отмахнулась та. — Надо, — хмуро бросил Герман и подхватил её под локоть. — На тебе лица нет. Куда бы ты ни собралась, не хотелось бы, чтобы ты попала под машину. И он молча, с уверенностью бульдозера, потащил её к выходу с больничной территории. И она шла. Неуклюже переставляла ноги и, поминутно оглядываясь на отца её невольного спутника, вдруг поняла, что нерационально сравнивает его с Фоминым. И как ни крути — последний проигрывал оппоненту по всем фронтам…