***
— … на Соболева, по её словам, уже практически экс-супруга, собственника инвестиционной группы «Сигма», включающей Сигма-банк… Соболев хотел было машинально переключить канал дальше, но вовремя придержал нажим. Местный телеканал и очередная программа, решавшая «мировые» проблемы посредством ора в прямом эфире, а на деле собиравшая не всегда правдивые светские сплетни, его интересовала мало, но даже загруженный цифрами до предела, мозг выцепил знакомые названия. То, что Ирина не замахнулась на федеральный уровень, это хорошо, хотя могла бы — Сигма-банк в прошлом году вышел за пределы области, и фамилия его хозяина уже мелькала повсеместно давно и основательно. Значит, не окончательно его жена потеряла разум и ещё пытается думать самостоятельно. Ну надо же, какие активные: не выходит по-хорошему, решились даже вывесить грязное бельё на всеобщее обозрение, не постеснялись… Плазменный экран, вмонтированный в стену кабинета, показал крупным планом не очень качественный грим и скупую слезу на Иринкином лице. Ничего конкретного она не говорила — пространно намекала, да и только, чем особенно это могло бы ему навредить? Он не политик… пока еще, хотя подумывал иногда и об этом — удобно и престижно. Он бизнесмен, и окружающее общество всё ещё донельзя патриархально: он — мужик, и ему можно многое, если не вдаваться в подробности. К тому же на этом телеканале у него основательные и давние подвязки. Медийный бизнес непостоянен, как погода, и фавориты в нём редко держат позиции длительное время, но есть и любимчики, бессменные столпы, если хватает задора и мозгов — ничто им не страшно, а Мишке Брагину и того, и другого хватало. Давний друг и даже миноритарный акционер Сигма-банка — хозяин этого областного телеканала и парочки журналов. Сейчас он в длительном отъезде и заправляет всем его заместитель, но достать Мишку можно, и попросить пресечь дальнейший скандал тоже вполне получится… Если Ирина хочет по закону, пусть получает желаемое… Он буквально получасом ранее размышлял о том, что не в состоянии более сдерживать ситуацию. Вероятнее всего, процедуру банкротства придётся запускать в ближайшие два-три месяца, что, без сомнения, его разорит, но и Ирине не оставит ни гроша, либо — напротив — поможет разрубить этот гордиев узел. Впрочем, любые перспективы сотрудничества с Фоминым и реальные возможности выплыть это похоронит с тем же успехом. Но с другой стороны… Пока суд да дело, может измениться многое.***
— Он может пойти в суд первым. И я более чем уверена, что именно это он и сделает. Сейчас Ирине уже не казалось, что идея рассказать полуправду и выставить себя несчастной жертвой, была так уж хороша. В квартире у Меркулова наблюдался перманентный бардак, и ей — педанту и патологической чистюле — это претило. Поэтому так нигде и не присев, она стояла посреди гостиной с пультом в руке и просматривала запись интервью. Её экранная копия честно заявляла, что муж её хочет бросить; откровенно недоумевала, почему даже пятнадцать лет брака, на протяжении которых он тащил «грязь» от случайных любовниц-однодневок в супружескую постель, и двое детей, которых Ирине ещё нужно вырастить и воспитать, не останавливают мужа от попытки её обобрать до нитки, и лишь намекнула, что связи мужа «с душком» — очень завуалировано и едва-едва, без конкретики. В конце концов, и ей нужно помнить о пятнадцати годах брака и двух дочерях. Очевидно, что не всё и не всегда было плохо, и когда-то они были счастливы — в съёмной однушке, с грудным, вечно орущим ребёнком и бесконечными разъездами мужа по клиентам, переговорам и «стрелкам». Как ни странно, даже вечный страх за него и себя, за ребёнка, беспросветная бытовая неустроенность и порой абсолютное безденежье из-за очередного витка раскрутки бизнеса не лишали их взаимной симпатии и какого-то единения, основанного на «в горе и в радости» и прочем… Возможно, тогда они просто были моложе и наивнее. А может… Да не важно. — Пусть идёт хоть к президенту, — Ванька замаячил в дверном проёме и пару минут молча наблюдал за происходящим на экране. — А мы — оп! — и фоточки с доказательствами ему на стол. Чем не повод для судьи, особенно если та женского пола, присудить тебе желаемое… Ирина поморщилась. — Подобная огласка… — Сказав «а», «б» придерживать не следует. Не выйдет здесь полюбовно. У Ромки вечно по четыре туза в рукаве, а в потайном кармане джокер… Но сейчас мы, кажется, загнали его в угол… — И всё же не нравится мне это, — Ирина выключила телевизор и отшвырнула пульт на низкий столик, заваленный бумагами. Те, потревоженные, с тихим шелестом съехали с края и разлетелись по полу, а сверху шлёпнулся увесистый конверт — простой и белый, А4-формата, без надписей. Ирина, повинуясь то ли интуиции, то ли досужему женскому любопытству, подняла его и заглянула внутрь, опередив дёрнувшегося было к ней Меркулова. — Это что ещё за пигалица… — она уставилась на чернявую девчонку на фото — плотную их стопку она вытащила из недр конверта, — которой на вид едва ли можно было дать больше шестнадцати. Девчонка — смутно знакомая, кстати — маячила рядом с Соболевым на ипподроме и вид имела нервический и тоскливый. Следующие несколько фотографий внесли ясность. Фомина она знала, как и его жену, недавно трагически погибшую. Вот почему девочка так цепляла взгляд — очень уж похожа на Юлю. — Богатая наследница, — Ванька поскрёб ногтем грустное личико на фото. — Судя по доверенным источникам, мать ей завещание оставила — солидное количество квадратных метров и гектаров, в том числе и в центральной части города. Плюсом — неплохой пакет акций. Папочка рвёт и мечет, что-то там нечисто с этой землей. Некстати жена умерла, да ещё и такую подлость учинила… Тут массовый снос барачных районов и массовая же застройка, а Фомин дёрнуться не может, пока дочери восемнадцать не стукнет… Ирина выцепила очередной глянцевый прямоугольник, девочка на нём выглядела ещё более зажатой, а Роман — ещё более довольным… — Думаешь, пора? — спросила. — Думаю, дадим ему ещё немного времени на выражение ответной реакции, а после пойдёшь куда следует. Тогда и поглядим, чья возьмет…***
Ян отчаянно ревновал. Вот, казалось бы, животное, но все равно — мужчина. И Соня посмеивалась и задабривала любимца морковкой, правда Ян даже это — самое желанное для него лакомство — принимал неохотно. Конь, видно, совершенно не готов был делить внимание хозяйки с ещё пятью особями своего вида, которых внезапно та стала чистить, кормить и выводить на прогулку вместо него, пока он, недовольно фыркая, топтался в деннике. Нет, Яна Соня не забывала. Когда все три жеребчика и две кобылы были ухожены и возвращались на место, его так же чистили и гладили, ласково трепали по холке и вкусно угощали, а после выводили на длительную прогулку вдоль озера… И ему бы радоваться — если раньше хозяйка наведывалась не так часто, то теперь была рядом практически постоянно, но также беспрерывно она нервничала и грустила, и, кажется, Яну жаловалась… — Он меня не замечает! — выговаривала она тихо, вычищая любимца жёстким скребком. — Как будто нет меня. Пустое место… И она застывала на пару минут в глубокой задумчивости, но потом тут же продолжала: — И Таня эта… Ей бы наоборот радоваться, что он со мной никак, если уж он ей так нравится… У неё определённо больше шансов теперь, а она ведёт себя так, словно я её лично чем-то обидела. Как будто её собаку замучила до смерти, вот честно… Соня уже сама не понимала, что она делает здесь. Решение попроситься на работу в конюшню было спонтанным и не очень хорошо обдуманным, а подобная небрежность была совершенно не в её характере. Тогда, после разговора с Трофимовым, в состоянии абсолютного смятения и раздрая, она настойчиво искала Лёшкиного общества как лучшего лекарства от отвратительного настроения, но он просто прошёл мимо. Даже головы в её сторону не повернул, будто и не было её на том самом месте, где она стояла, приметив его и поджидая, с улыбкой помахав рукой. И ничего не изменилось на следующий день. И через день. И в выходные. И на следующей неделе… И невольно подслушав разговор конюха и тренера о поиске нового сотрудника, она молча развернулась и пошла искать директора конюшни, пресловутого Петровича — брутального сельского мужика суровой наружности. — Я слышала, что у вас помогающий в конюхи уходит, — Соня, наверное, выглядела очень решительно и испуганно одновременно, потому что Петрович посмотрел на неё с выражением весьма странным. На лице у него так и светился единственный вопрос: «Что это здесь пищит и почему у меня над ухом?» — Вы, девушка, что хотели? — уточнил он хмуро и даже вернул на место здоровенный ящик с непонятным содержимым на место. Рабочих рук здесь вечно не хватало, и все занимались всем, не гнушаясь как своих, так и чужих обязанностей. — Возьмите меня на работу. Хотя бы временно. До осени. Пока других кандидатов же нет… Петрович окинул её взглядом с ног до головы и нахмурился ещё сильнее. Несмотря на простоватую внешность и массивность, наводящую на мысль «сила есть — ума не надо», он едва ли этому стереотипу соответствовал. Всё он прекрасно знал и насчёт Сониной родословной не обманывался. — Тебе, деточка, совсем заняться нечем? — спросил он снисходительно. — Помогающий по конюшне — это не скачки по полям с утра до вечера. Ты в первом же деннике пополам сложишься… Так что поищи себе более подходящее развлечение… — Я знаю, что такое отбить денник, и в курсе, как за лошадьми ухаживать! — разозлилась Соня. — У меня здесь своя стоит, и я делаю всё необходимое, когда приезжаю… Петрович закатил глаза и вновь взялся за свою необъятную ношу: — Ты не путай — убрать за своей лошадкой пару раз в неделю и каждый день обслуживать десять голов… — он ещё раз осмотрел её всю и хмыкнул. — Это тебе не по магазинам с подружками шляться. И платят за это копейки… Пять сотен за голову. Тебе, должно быть, и на платок носовой этого не хватит… — Меня деньги не волнуют, — Соня готова была уже затопать ногами, но её тут же перебили: — Я думаю, выгребание навоза тебя заинтересует ещё меньше, — отрезал Петрович и попёр ящик в сторону гостиничного здания. Но Соня не отставала. Сдаваться без боя не хотелось. — Я буду поступать в аграрный университет! — она припустила следом и ляпнула первое, что пришло на ум. — Возьмите меня на испытательный срок, можете даже не платить мне или платить чисто символически. Пожалуйста… — И на кого же учиться пойдёшь?.. — пыхтя и причудливо перекособочившись под тяжестью ящика, уточнил мужчина. — Неужто на ветеринара?.. Соня пристыженно примолкла и пару десятков шагов прошла молча, судорожно припоминая, какого рода специалистов готовил вышеозначенный университет. Как человек вдумчивый и основательный, она просмотрела весь перечень вузов, выбирая наиболее интересный ей. — Управление персоналом… — тихо ответила всё же и расстроенно угнулась, когда Петрович весело фыркнул. — Так лошади-то — не персонал, — доверительно сообщил он, пристроив наконец ящик на ступеньку крыльца, и гаркнул: — Татьяна! А ну поди сюда! — Василь Петрович, Вы чего так орёте? — девушка-администратор выскочила на крыльцо почти мгновенно — дверь в вестибюль гостиницы стояла нараспашку по случаю жары. — Лёху не видала? — уже спокойнее уточнил тот. Таня воровато покосилась через плечо, а после глянула недовольно на топтавшуюся рядом с начальником Соню. — Вот стервец, — устало вздохнул Петрович. — Опять около тебя вьётся, паскудник? — Василь Петрович, да он… — начала было Таня. — Лёха! — рявкнул тот, перебивая. — А ну выходи! И Таня всё же посторонилась, пропуская вперед Лёшку — непривычно серьёзного и задумчивого: — Я водички зашел попить, — хмуро выдал он. — Знаю я твою водичку, — рубанул Петрович. — Из колонки она ничем не хуже и даже холодная… Лёха, все это время упорно не смотревший в сторону Сони, хотя та, напротив, искала зрительного контакта, воодушевился и выдал: — Так с хлоркой она, Василь Петрович… — Я те ща дам, с хлоркой, — окончательно рассвирепел Петрович. — Я тебя как в конюхи-то определил, так и обратно… того… — он вдруг заметил, что Соня всё ещё толчётся рядом. Помолчал с минуту задумчиво, а потом вдруг выдал: — Вот привел тебе помощника… Помощницу, точнее… Просится на работу. Возьмёшь? Тишина длилась с пару минут. Петрович поочерёдно оглядел всех троих, Лёшка с Татьяной попереглядывались друг с другом, а Соня упорно смотрела на Лёшку, подмечая мельчайшие изменения в мимике. Недоумение, злость, досада. Да что же случилось-то, в конце концов! Ну разонравилась она ему — она его понимала, Таня вот та же более ему соответствовала хотя бы по возрасту, а с неё-то, с Сони, что возьмёшь? Но можно было хотя бы сказать, а не изображать из себя слепоглухонемого… Не похож был Лёха на парня, который так некрасиво поступает с девушками, тогда в чём же дело? — Василь Петрович, ну Вы… — решила высказаться Таня, поскольку Лёшка упорно молчал, но как только она открыла рот, он тут же отмер и перебил её: — Не возьму, — ехидно отбрил он. — Я за двоих работать буду, а она зарплату получать?.. И так это неубедительно прозвучало — про зарплату и работу за двоих, — что даже Соня в это не поверила. Очевидно же, что не в зарплате тут было дело. — Так девушка обеспеченная, говорит, ей зарплата без надобности, — рассудительно продолжил Петрович. — Говорит, ей практика нужна. Возьми девчонку, пока другого кого не нашли. — Практика в чем? — зло уточнил Лёшка. — Грязь помесить, что ли? — Мне нужен трудовой договор, — наконец решилась Соня, почуяв, что окончательно сдаёт позиции. — Мне нужна юридическая дееспособность. Для этого нужен договор, который я смогу предъявить в органы опеки. Все трое уставились на неё озадачено. — Пожалуйста, — с нажимом попросила она. — Я могу работать, правда. И работать с лошадьми мне нравится. Я буду стараться. К тому же вы всегда можете меня уволить… … Но пока её, на удивление, увольнять никто не собирался, хотя в силу не самых выдающихся физических возможностей она иногда откровенно не дорабатывала, пусть и старалась. Но Лёшка почему-то терпел. Доделывал то, с чем Соня не справлялась, и откровенно щадил её, давая гораздо меньше поручений, чем требовалось. Почему он при абсолютном и тотальном игнорировании любых её попыток поговорить по душам, терпел её и вёл себя практически как джентльмен, только очень сердитый и молчаливый, она не понимала, но он терпел и даже один раз одёрнул Таню, когда та попыталась высказаться по поводу очередной Сониной несостоятельности… — Зайди через полчасика в гостиницу, — Лёшка смотрел в сторону и практически цедил сквозь зубы. — Зарплату сегодня выдавать будут, и Петрович сказал, что бухгалтер привезёт твой экземпляр договора. — Спасибо, зайду, — невозмутимо ответила Соня, продолжая расчесывать гриву Яну. Её рабочий день на сегодня был закончен, и она сегодня для разнообразия со всем относительно сносно справилась. Можно было заняться своими делами, и она с наслаждением ухаживала за исстрадавшимся от её невнимания Яном, продвигая в действие новую тактику взаимодействия с неразговорчивым «начальством». Раз по-взрослому поговорить не выходило, значит, будут оба картинно дуть друг на друга губы неизвестно почему. И — ну надо же, как всё, оказывается, просто — тактика сработала на первом же этапе её применения. Лёшка будто ожидал, что Соня вновь окликнет его, задаст очередной вопрос ни о чём, с откровенным намёком на дальнейшую беседу, но та молчала, даже Яну ничего не выговаривала, хотя для неё это было в порядке вещей, а Ян вёл себя отвратительно и без конца мешал, тычась недовольной мордой Соне то в лицо, то в шею. Лёшка помялся рядом, пару раз оглядев окружающий пейзаж, слишком часто задерживаясь на Соне, и вдруг спросил: — Как твой брат? — и на лице его сразу же проступило откровенное недоумение, словно он и сам не понял, с чего вдруг открыл рот. — Плохо, — так же невозмутимо ответила Соня, хотя любая мысль о Сашке расшатывала её настроение, низвергая его в пропасть беспросветного отчаяния, но она, не дрогнув, озвучила реалии: — В коме пока. Ждём улучшений. Лёшка как-то смущённо кашлянул, но что сказать, не нашёлся, вовсе развернулся и практически сбежал с поля боя. Соня тут же расслабленно привалилась к Яну и уткнулась в бархатистую шею лбом. Это между ними треснул лёд, неизвестно по какой причине намёрзший, или он всё-таки решил, что Соня больше не будет донимать его нелепыми приставаниями, и счёл ситуацию более для него не опасной? В любом случае, это не главная её проблема на данный момент. Отец напирал все серьёзнее, Соболев заставлял её трястись всеми поджилками, а заступиться за неё, получалось, и некому. Разве что довериться всё же Трофимовым… После штудирования интернет-ресурсов и звонка в бесплатную юридическую помощь, Соня признала, что есть в их словах рациональное зерно. Она, конечно, понимала, что слепа в этой ситуациии, как крот средь бела дня, но либо она попытается обернуть происходящее в свою пользу, либо ей придётся плясать под отцову, а позже и под соболевскую, дудку до конца жизни. «Семейный» выезд на ипподром ей это показал во всей красе. Отец не только не возражал против откровенных и совсем не целомудренных ухаживаний Соболева, но и без зазрения совести после окончания мероприятия отпустил семнадцатилетнюю дочь «прогуляться» со взрослым, явно распалённым азартом и духом соперничества мужчиной. Соболев умудрялся быть корректно несдержанным — если можно было вообще эти два определения поставить в одно предложение, и сегодня она точно будет звонить Трофимову, как только получит на руки свой экземпляр трудового договора. Мама учила их с Сашкой брать на себя ответственность в первую очередь за собственную жизнь, и именно этим она собиралась на данный момент заняться.