2016-й год. Новосибирск
У подножия их встречал обширный каменистый участок с берёзовой порослью. Беспокойная ночь миновала. Лёшка, вернувшийся к тлеющему костерку через какое-то время после своего стремительного бегства, просидел у огня до рассвета, а София то ли бредила в какой-то полудрёме, то ли грезила в глубоком сне — Лёшкина спина и причудливый силуэт кривого дерева ей словно мерещились, как призрачные тени и воспоминания.
Когда небо начало сереть, Лёшка тронул её за плечо, просто положил тёплую тяжёлую ладонь на несколько секунд и сразу же молча отступил в сторону, сливаясь с предрассветными сумерками. И те самые тени и воспоминания выпустили Софию из своих жадных цепких пальцев в реальный мир, будто этого робкого прикосновения испугались.
Берёза их тоже более не держала. Лёшка петлял среди каменистых полян, небольших овражков, всё более буреломных перелесков с мшистым валежником, с трухлявыми поваленными стволами, через которые поминутно приходилось перебираться.
София устала. Она не замечала окружающего колорита и красоты, она не пыталась окликнуть бодро шагавшего впереди Лёшку, она старалась не думать о спокойном его взгляде, что встретил её, вынырнувшую из туманного больного забытья ночи — запавшие глаза его с серыми тенями под ними смотрели бесконечно терпеливо, но отстранённо. Всё те же — пропади они пропадом — берёзы, но теперь уже стройные и белые, с блестящей конопатой берестой, трепетали молодой листвой под порывами пряного утреннего ветра. Камни хрустели под подошвами, лишайник и куцые кустики можжевельника яркими зелёными пятнами расцвечивали серый покров.
Телефонная трель прорезала окружающую тишину, и София едва вновь не подвернула ногу, с трудом удержав утерянное от неожиданности равновесие и едва не клюнув носом в первый встречный берёзовый ствол. Лёшка обернулся на ходу, по инерции прошагав еще с десяток шагов, остановился, потом отошёл чуть дальше, тактично оставляя Софию один на один с собеседником.
— Ты почему неделю уже недоступна?! — Герман даже не стал дожидаться Софииного сухого «да», заорал сразу же — зло и остервенело.
И поначалу София даже не нашлась, что ответить. В последние пару лет она брала с собой спутниковый телефон, обеспечивавший бесперебойную связь в любой ситуации. Тот её не подвёл ещё ни разу, и сейчас на экране телефонного кирпичика батарейка показывала одно деление — гаджет при минимуме функций зарядку держал достаточно долго; сигнал сети так же был вполне устойчивым и здесь, у подножия, сомнительно, что на высоте он мог оказаться хуже.
— Я не знаю, Гер, не кричи, пожалуйста. Со мной всё хорошо…
Отчетливо послышался гневный выдох, и София представила, как Герман знакомо шипит сквозь зубы и раздувает ноздри. Знакомо до мелочей. И улыбнулась. Но тут же перехватила на себе Лёшкин взгляд — задумчивый и понимающий.
— Я надеюсь, что хорошо. Вчера хотел уже ехать тебя искать… — Герман явно успокаивался. — Но Сашка твой меня параноиком обозвал…
— Ты параноик, Гер, — София всё ещё улыбалась, но уже повернувшись спиной к молчаливому и бесстрастному соглядатаю. — Я скоро приеду… — она вдруг запнулась. — Приеду, и мы обязательно поговорим…
И примолкла, пытаясь подобрать правильные слова, не пугать сразу, не ломать хрупкий мир между ними неуклюже и не вовремя брошенной фразой, но Герман опередил её и первый начал жечь мосты.
— Да я понял уже… — он вздохнул, и София услышала, прочувствовала каждой клеточкой тела, как ему тяжело сейчас сдержаться. Но он хороший и правильный, он почти родной, знакомый до самых распоследних чёрточек и повадок. Привычный. И ему сейчас явно было очень больно. — Ты… позвони, когда приедешь. И… Хоть скажи, где ты сейчас.
София вздохнула тихонько и озвучила название маленького села, чьи домики виднелись уже среди просветов меж берёзовыми стволами.
— Занесло тебя, как обычно… — присвистнул он. — Удачно хотя бы? — уточнил как бы нехотя, но с затаённой надеждой в голосе, впрочем, тут же и спохватился: — А ладно… Звони, если что. Жду тебя, — и отключился.
Она хотела бы сказать, что так будет лучше для них обоих. Что обманывать друг друга и мучить себя — глупо, но над ухом вдруг спросили:
— Муж? — Лёшка, заметив, что София закончила разговор, подошёл совсем близко и смотрел насмешливо и явно осуждающе.
И она, по логике её настроений и чаяний, долженствующая ответить «нет», выпалила вдруг:
— Почти… — и сама не поняла, как умудрилась и сподобилась, но это была чистая правда.
Для Германа. Он практически перебрался в её квартиру; его жильё, точнее, родительская трёшка в спальном районе, уже приличное время пустовало без хозяина — старший Трофимов с женой давно перебрались в коттеджный посёлок в черте города, оставив квадратные метры в распоряжение сына, который всё чаще и долговременнее жил у Софии, категорически не признававшей иных вариантов. Они слишком давно и хорошо друг друга знали, и как-то внезапно оказалось, что у них много общего, а София так бесконечно устала от одиночества, что надёжный, знакомый и понятный Герман целых шесть лет спустя после всего случившегося просто оказался рядом — на тот момент абсолютно свободный, совершенно ничей и замечательно нетребовательный…
2012-й год. Новосибирск
— Гер, здравствуй… Это София… — Соня лавировала по загруженному проспекту, щурясь от яркого, совсем уже весеннего солнца.
Время на часах медленно клонилось к обеду, но Герман сначала долго не отвечал на звонок, а сейчас очень вкусно и шумно зевал в трубку вместо приветствия.
— Привет, Сонь… — сонно поздоровался и затих в ожидании Сониного монолога.
Она редко звонила ему без причины, и на этот раз не изменила привычке:
— Гер, мне помощь нужна, причём срочно… — пожаловалась она и чертыхнулась, едва успев затормозить перед подрезавшим её джипом.
— Ты за рулем? — лениво уточнил Герман и зевнул ещё раз. — Может, перезвонишь, когда доедешь? Или срочное что?
Соня бросила ему: «Подожди пару минут», — и принялась выруливать из потока машин, съезжая на обочину.
— Я через десять дней улетаю за границу, — проинформировала она, припарковавшись наконец.
— Завидую… — медленно выговорил он в ответ, явно засыпая снова. — А я вот себе внеплановый выходной устроил. Заболел… — и очень показательно пошмыгал носом, явно напрашиваясь на снисхождение.
— Гера, миленький, — тут же запричитала Соня, — мне тебя очень жалко, но мне правда надо… Сильно… — закончила она ещё более жалобно, и Герман фыркнул, а после закашлялся:
— Ишь, как мы заговорили… — протянул довольно. — Вот все вы женщины такие меркантильные… Как вам нужно что…
София перебила его:
— А то вы не такие! Гер, мне загранпаспорт новый не выдают. Должен был сегодня уже быть готов, решила проверить на сайте УФМС, а там — «вам отказано».
— Это почему же? — удивился он несказанно. — Ты замечена в порочащих тебя связях, а? Признавайся сразу! Убила кого?
— Типун тебе, дурень, на то самое… — Соня устало вздохнула.
При всей своей патологической серьёзности в работе, в живом личном общении со «своими» Герман включал весь свой сарказм и чувство юмора даже в самых патовых ситуациях.
И Соне это безумно импонировало. Тогда, шесть лет назад, их систематическое и исключительно рабочее общение, приправленное его неизменными шуточками, помогло ей окончательно не сойти с ума от тоски. Герман не знал ни одной подробности её личных перипетий, помогая Соне лишь в управлении наследством, чем, собственно, и занимался до сих пор. При всём том он умудрялся — не зная — очень к месту и вовремя ввинчивать фразы и анекдоты, которые буквально вытягивали Соню из беспросветного мрака, заставляя неизменно улыбаться и плевать на всех и вся. Как у него случалась такая синхронизация с её настроением, Соня понятия не имела, но была ему весьма благодарна.
— Мне сказали, что у меня штраф какой-то неоплаченный в базе висит. Ну не может такого быть, нет у меня штрафов. Гер, помоги, а? У тебя же есть контакты с судебными приставами? Мне очень срочно надо, меня там ждут… Я буду очень, очень, очень тебе благодарна.
Герман вдруг притих, даже дыхания его в динамике не было слышно, и София проверила, не сорвался ли звонок, но нет — экран исправно показывал бегущие цифры секунд соединения.
— Гер, ты заснул? — осторожно позвала она его.
— Нет, — тут же отозвался он совсем уже не сонным, сосредоточенным голосом. — Говоришь, очень благодарна?
— Очень, Гер, — с чувством подтвердила Соня.
— А куда ты там летишь-то? — как бы между прочим уточнил он.
— В Перу… — недоуменно ответила Соня после паузы. — А тебе зачем?
Герман ещё немного помолчал, потом кашлянул и невозмутимо выдал:
— Вот и возьми меня с собой. В качестве благодарности…
Соня от неожиданности даже икнула. Всё-таки, несмотря на Герину фамильярность, все контакты у них были исключительно деловыми. У него всегда была насыщенная личная жизнь, которой он иногда мимолетно и к слову с Соней делился — случалось такое, и неизменно эти случайные откровения подытоживал присказкой: «Как же с вами, женщинами, сложно!», у Сони же… Соня просто относилась к нему, как к хорошему другу и отличному специалисту. Поэтому его настолько резкий перепад вверг её в пучину недоумения.
— Подожди, а как же твоя работа? — спросила она совсем не то, что хотела. Первой мыслью её было вообще-то: «Что за ерунду ты сейчас сказал?» — И эта… Как её… Катя?..
— Даша, вообще-то, — с готовностью, но ворчливо отозвался тот. — Ты единственная, кроме моей мамы, называешь всех моих пассий «эта»… И ты отстала от жизни, я уже два месяца как свободен… И как раз хотел через недельку взять отпуск. Но, судя по сегодняшнему дню, меня достанут звонками. Так что ну их всех…
— Господи, Гер, ты со своей трагической личной жизнью даже хуже… — не выдержала Соня, припомнив его давнюю и мучительную возню с девушкой, ярой карьеристкой, что так и не поехала вслед за ним в его родной город, а Герман, в свою очередь, не смог прижиться в столице, но тут же спохватилась, не договаривая. — Прибился бы уж к кому-нибудь наконец, — проворчала только.
— Вот и прибьюсь. К тебе, — с преувеличенной серьёзностью проинформировал Герман. — Я всё думал, куда бы податься. Вот и подай меня… в Перу… Иначе помогать не буду, — шутливо пригрозил он.
Честно говоря, Соня искренне обрадовалась. При всей её находчивости и подкованности, путешественницей Соня была юной, хрупкой, а самое печальное — одинокой, подруг у неё с течением времени так и не прибавилось, а с личной жизнью было ещё туманнее, чем у Геры: мужчины, решившиеся приобщиться к её реальности, исчезали так же быстро, как и появлялись, и в том была не их вина. Одним словом, для личностей с не очень добрыми намерениями она являлась безумно притягательным существом, а если учесть, что выбирала она маршруты не самые хоженые, а скорее, наоборот, достаточно дикие, то нарваться на неприятности ей было — раз плюнуть. И то, что этого до сих пор не случилось, лишь вопрос времени, несмотря на все Сонины предосторожности — даже незаряженное ружьё, как известно, хоть раз в жизни да стреляет…
И София вдруг задалась вопросом, почему она так доверяет именно ему. Именно Трофимову-младшему, минуя иногда даже Сашку, роднее которого у неё никого и не было, а будет ли — неизвестно. Наверное, причина заключалась в том, что даже при весьма неоднозначном его отношении к Соне в той истории с Соболевым, её и его отцами, наследством и прочим, он неизменно принимал её сторону. Пусть изначально его толкал на это сыновний долг — Трофимов-старший свои обязанности старался выполнить по максимуму, но один это сделать был не в состоянии. И позже, уже гораздо позже, повзрослев, она поняла, что не только это влияло на молодого юриста. Можно было бы предположить многое, конечно, но большинство из этих предположений были совсем уж самонадеянными и глупыми — Герман в то время был по уши увязан в этих мучительных отношениях, мотался туда-сюда, и даже уехал вновь на некоторое время в Москву, но не срослось, и он вернулся, на постоянной основе и уже за вознаграждение приняв на себя обязанности личного Сониного юриста. В момент основных разборок он делал это неофициально и бесплатно, из сыновнего уважения и ради опыта, шедшего не меньшим бонусом в придачу при разборе Сониной ситуации. Но ещё он просто и без затей её жалел. Не показывал особенно, но и не скрывал никогда. И жалел как-то очень уж искренне и человечно, что не мешало Соне и не раздражало её, как человека всё же достаточно гордого, а — напротив — внушало благодарность и уважение к нему.
— Если сможешь помочь — с меня билеты, — Соня изо всех сил давила в себе радость. С Германом гораздо надёжнее и совсем-совсем не страшно, и очень спокойно — спокойнее только с Сашкой.
— Ой, щедрая-а-а… — протянул Герман и тут же оглушительно чихнул ей в ухо: — Авось наскребу на билеты-то из твоих щедрых гонораров мне — скромному юристу. Наберу тебя… — и отключился.
2016-й год. Новосибирск
На душе было неспокойно и муторно. Гадко было на душе. Впереди назначено ещё две встречи с клиентами, которые никоим образом не отменить — те из разряда VIP, и к тому же из постоянных, но после он вполне мог освободить недельку и отдохнуть от деловой суеты, и до последнего планировал поступить именно так. Рвануть к Соне, если она к тому моменту ещё не вернется, или увезти её куда-нибудь, если та, наоборот, разделается с очередной поездкой…
Он понял, что дело не совсем и полностью в ребёнке, когда чуть больше полугода назад предложил ей воспользоваться процедурой ЭКО или, на крайний случай, усыновить малыша. Не то чтобы он так уж хотел детей. Тянуло просто к осёдлости, что ли. К стабильности. И между ними с Соней эта стабильность достигла оптимального равновесия. Не сопливо-розовая, страстная или крышесносная, а такая, которая на всю жизнь. Такая, что выстоит в бурю и ураган, что устоит перед цунами и сдюжит при извержении вулкана. Но, оказывается, только для него. Соне Герман, получается, особенно и не был нужен.
Женщины… Как же с ними сложно…
Самое смешное, что несмотря на всю тишь и гладь их взаимоотношений с минимумом резких движений и поворотов, он любил её. Именно так, как описывали в этих чёртовых книжках про любовь, когда видишь — и замирает сердце, когда вечно готов смотреть на то, как она смеётся, ест или спит, танцует или сидит за рабочим столом в одной длинной футболке и волосами, закрученными в нелепый пучок на макушке.
Да, он хотел детей. От неё. От Сони. Но не будет их — он не умрёт от этого. Однажды, не так давно, он ей об этом так и сказал, когда в очередной раз надеясь на заветное «да», звал замуж, но почему-то после в Соне словно выключили что-то. Или, наоборот, включили новую функцию, которая повернула вектор движения в противоположную от Германа сторону. Не в детях было дело. В чём-то другом. И это другое сейчас готовилось их разделить. Он это почувствовал и этим чувством проникся, впитал его и вдохнул, и даже не подавился, надо же…
Насильно мил не будешь, куда уж банальней ситуация, но банальность эта сути особенно не меняет. Он боролся. Вполне возможно, что это следовало делать дольше, но четыре года — всё ж таки срок, и он устал, и, получается, снова не вытянул, и не дурак он, чтобы не понимать — силой тут ничего не добьёшься, да и ласка не особенно помогла. Теперь остаётся только ждать и пытаться понять, с чего всё началось, и почему так нелепо окончилось…
Герман вышел из кабинета, бросив на ходу секретарю:
— Я на встречи…
И проехав на лифте три этажа до вестибюля офиса юридической конторы, в которой уже достаточно давно трудился юристом, довольно успешно делая карьеру, буквально выпал в объятия пасмурного города.
Небо, облачное и серое, готовилось к дождю, наливаясь свинцом, и Герман вспомнил вдруг ту поездку в Перу — спонтанную и немного странную, положившую начало их с Соней отношениям.
До этого путешествия он не так уж и жаждал её заполучить. Нравилась, возможно. Потому что выросла, поумнела, хотя и в семнадцать отличалась умом и сообразительностью, как та самая птица, но в противовес ей особой разговорчивостью не страдала. Немного угрюмая девушка-подросток, острая на язык, плавно-медлительная и вечно задумчивая. Он просто помогал ей, потому что того хотел отец. Он просто помогал ей после, потому что это была работа, но редкие встречи — так же исключительно деловые — неизменно радовали. На его глазах из тоненькой зашуганной девчонки София Фомина превратилась сначала в вечно спешащую по своим делам студентку, а чуть позже — в юную, но весьма интересную молодую женщину. Очень интересную… Очень уверенную в себе… Самодостаточную… С чувством юмора и деловую… Его мать про таких говорила — мысль в глазах светится. Она ему, без сомнения, нравилась, но не настолько, чтобы кидаться в омут с головой, поправ их непринуждённо-дружеские и деловые отношения.
Совместная поездка перечеркнула все за и против, поставив их обоих перед фактом: «они» просто есть, и они просто вместе. Без нудных ухаживаний, взлётов и падений, эмоциональных всплесков и прочих эксцессов. Именно так почему-то Герке всегда виделась встреча с будущей женой — это просто случится, и жизнь пойдет дальше своим чередом, только уже рука об руку с родным человеком.
Глядя в пасмурное весеннее небо, которое меньше всего напоминало бездонное и невообразимо высокое, раскалённое добела перуанское, Герман вспоминал именно его. Небо, под которым встретились такие знакомые незнакомцы. Точка отсчёта, от которой они оттолкнулись и шагнули рука об руку, — по крайней мере, ему тогда так казалось…
2012-й год. Международный аэропорт Мадрид-Барахас
До Мадрида им пришлось лететь разными рейсами, и Герман, прибывший на место на пару часов раньше, бродил в ожидании по стеклянно-хромированным залам транзитной зоны аэропорта. Там его и нашла Соня, уже по-летнему одетая в лёгкое, бежево-белое, с небрежно заплетённой, немного растрепавшейся косой и огромными тёмными очками, закрывавшими чуть ли не пол-лица.
— Только не говори, что в самолёте ты напилась, подралась и теперь прячешь фингал, — невозмутимо уточнил он.
Глупость на самом деле сморозил, но её какие-то особенно обострившиеся сейчас скулы и скорбно опущенные вниз уголки аккуратно очерченных губ, его… тронули. Хотелось растормошить её, а ещё лучше — обнять и погладить по макушке, такой она была ладной и маленькой, замечательной.
— Гер, мне иногда кажется, что к твоему возрасту нечаянно приписали лишний нолик, вот честно. Тебе точно тридцать, а не три?
— Сложный вопрос, — Герман дёрнул плечом. — Думаю, в три я ещё не в состоянии был так складно кадрить девчонок, хотя…
— О, господи…
И Соня прошмыгнула мимо, увернувшись от его попытки стянуть с её носа очки.
— У нас пять часов до рейса, — проинформировала она. — Я голодная. Ты поел уже?
Герман не ел. Они отыскали здешний фуд-корт и в нём — самый неприметный столик в углу за искусственной пальмой в большом плетёном кашпо. Сонин голод соблазнил её на достаточно приличных размеров десерт и большую чашку кофе, что Германа удивило — она не особенно любила сладкое, предпочитая десертам фрукты, и кофе не то чтобы жаловала, потребляя разнообразные травяные чаи, но он с большим трудом усидел спокойно на одном месте, когда Соня отправила кусок бисквита в рот и застонала, закатив глаза от удовольствия…
— Я мечтала об этом всё время полета… Это просто экстаз…
— С каких пор ты ловишь оргазм от куска торта? — Герман сухо сглотнул и чересчур деловито ткнул вилкой в свою пасту.
И почему он выбрал пасту? Лучше бы взял какой-нибудь жирный и неимоверно вредный бургер, его дольше и сложнее переваривать: вся кровь прилила бы к желудку, и на иные направления её уже точно бы не хватило.
— Гер, прекрати паясничать, — она методично собирала ложкой с поверхности кофе молочную пенку и слизывала её острым язычком. — Иногда даже я имею право на маленькие слабости…
— «Мне жалко этого человека. И мне не только что жалко, но вот я чувствую, что присутствую при какой-то громадной трагедии души, и я не могу здесь паясничать»*, — пафосно процитировал он, старательно пряча жадное внимание к Сониным манипуляциям.
Герман замечал всё это и раньше: язычок, маленький симпатичный рот, миндалевидный разрез карих глаз, густые тёмные волосы, потрясающе красивая шея, тонкие, с аккуратным неброским маникюром пальчики, хрупкие запястья с крупными стилизованными под широкий браслет часами на левом, ещё больше подчёркивающими эту изящную тонкость и прочее, прочее, прочее… Но это было там, в другой реальности. Недаром курортные романы закручиваются стремительно и жарко, без оглядки на приличия и такие актуальные в повседневной жизни условности.
Тяжко ему придётся… Кто бы напомнил, какой чёрт его дёрнул поехать с ней тет-а-тет на край географии…
— Знакомое что-то… Из классики? — рассеянно уточнила она, доедая пирожное и смакуя кофе.
— Куприн, — подтвердил Герман.
— Люблю его, — мечтательно проговорила Соня. — У него потрясающие по красоте описания природы…
Герман крякнул и с хлюпаньем втянул в рот длинную макаронину, на что получил веселое:
— Фу!
И широко улыбнулся в ответ.
2012-й год. Перу
Перуанская столица встретила их неожиданной прохладой в сочетании с пронизывающим ветром, тянувшимся, вероятно, со стороны побережья. Воздух непривычно пах солью, чужая речь вокруг резала слух, а от обилия бронзовокожего народа рябило в глазах.
— Здесь вообще говорят по-английски? — обеспокоенно уточнил Герман.
Его знания испанского ограничивались словами «gracias» и «amigo», ещё, наверное, «buenas noches». На этом всё.
— Не переживай… — Соня уверенно тянула его к выходу, пока сам он катил оба их чемодана. — Нас встречают. Алехандро по-английски объясняется хорошо…
Герман тут же нахмурился, нарисовав себе жгучего мучачо с тонкими усиками и банданой на кудрявой башке. И, конечно, с парочкой пистолетов за поясом. После добавил еще сомбреро, и в итоге сам на себя разозлился. Что за ребячество, ей богу, и не только в моментах пририсовывания чужестранных деталей национальной одежды воображаемым личностям. Бессмысленная ревность к этому тоже относилась.
— Что за Алехандро? — сварливо уточнил он и чуть не споткнулся о жёлто-чёрный заградительный столбик, так засмотрелся на окружающую суету.
Столичный аэропорт алогично представлял собой средоточие массы разношёрстного народа, мало общего имевшего с персоналом или путешествующими. Большинство из этой толпы с большой долей вероятности были обычными попрошайками. Таксисты вот, напротив, являлись более привычной картиной, и не менее привычно они кидались к багажу, выкрикивая стоимость поездки.
— Алехандро местный, но он организует поездки к шаманам на церемонию аяуаска… — Соня рассеянно оглядывалась, при этом крепко держа Германа за предплечье тонкими горячими пальчиками, будто боялась потеряться.
— Это ты сейчас выругалась, да? — озадачился Герман. — Что ещё за шаманы и церемонии? Сонь, зачем тебе это?
Она замерла на несколько мгновений. Как муха в сиропе, дёрнулась и застыла, и так же, напоминая невольную пленницу, очень медленно и плавно развернулась к нему. Герман напрягся тоже, почувствовав, что сейчас ему либо скажут нечто очень важное, либо… пошлют, выругавшись уже по-настоящему, не стесняясь. Его тут вообще быть не должно, навязался и увязался, шантажист…
— Я… — начал он было, а Соня в унисон с ним:
— Гер, ты…
— Софи, вживую Вы ещё прекраснее, чем на фото! — звучный баритон громыхнул по-английски практически у Германа над ухом, долгожданно разбавив испанский говор и сбив их обоих с мысли.
Герман тут же решил, что имя Алехандро ему не нравится, собственно, как и его обладатель, даже вполне понятное отсутствие сомбреро и тонких усиков, а также банданы с пистолетами, не спасло этого колоритного перуанца от Гериной неприязни. Мужчина — по возрасту чуть старше Германа — обладал очень интересной внешностью. Таким только индейский головной убор из перьев крепить на макушку и фотографировать в профиль. Орлиный нос, глубоко посаженные тёмные глаза и массивные надбровные дуги впечатляли, как и острые, очень выразительные скулы и чётко вырезанные губы. Но это еще полбеды. Более трагичным было всецело отданное ему внимание Сони, дополненное её широкой и яркой улыбкой, радостной и даже какой-то трепетной, словно от соприкосновения с чем-то очень долгожданным и невероятно привлекательным.
Герман заскрипел зубами, но промолчал. В конце концов, он всё ещё помнил свой статус на данный момент: увязавшийся вслед случайный попутчик. Ему с самого начала было немного неуютно. Мужчина из них двоих с Соней — он, и кому, как не ему, заниматься планированием? Но ситуация, понятное дело, не давала возможности для выпячивания своего «я» и проявления недовольства. Толку, что не привык так: стыдись не стыдись, а коли назвался груздем, так полезай в кузов — кажется, так выразился незабвенный Салтыков-Щедрин. Но вот сейчас происходящее почему-то основательно задело, хотя и понимал, что реакция подобная выглядит странно и до нелепости смешно, но всё равно немного злился, прислушиваясь к спорому диалогу на хоть и понятном, но чужом языке.
Алехандро довёл их до парковки на выезде из аэропорта и, пресекая все Герины возражения, сам погрузил чемоданы в багажник внешне довольно потрёпанного «Рено», должно быть, ещё французской сборки. В салоне пахло сандалом и было на удивление чисто, почти первозданно — Алехандро, видно, отличался аккуратностью и крайней бережливостью, но распространялась она исключительно на внутреннее убранство, либо просто навыки вождения у него оставляли желать лучшего. Германа спровадили на заднее сиденье, что не прибавило перуанцу очков — Соня ведь села вперёд, рядом с водителем. Герман краем уха слушал сбивчивые объяснения их провожатого, но после того, как Соня промычала нечто весьма неопределённое на ремарку перуанца о нём, её спутнике, в которой проскользнуло слово «жених», скупо улыбнулся, поспешно пряча усмешку, и углубился в созерцательный момент. Соня вроде бы не подтвердила вывода Алехандро, но и не опровергла тоже, и эта её недосказанность, как ни странно, затопила его предательским теплом и удовлетворением…
Зрелище вокруг завораживало. Город по-весеннему цвёл и благоухал, ярко горел вечерней иллюминацией, освещая и растительность, и резкий обрыв, падавший к береговой линии, за которой ворочался тёмный и необъятный океан. Это выглядело настолько грандиозно, что Герман искренне впечатлился, ощутив себя на пару мгновений пресловутой песчинкой — микроскопической в масштабах Вселенной.
Отель ему тоже понравился: небольшой, сплошь белый, немного вычурный из-за плиточных орнаментов на стенах и вокруг прямоугольников окон, с коваными решетками вместо дверей в холлах и такими же элементами декора внутри помещений. Повсюду в нём маячили балкончики и веранды с плетёными креслами и низкими столиками, тканевые, свободными парусами провисавшие потолки, стилизованные под элемент шатра, лестницы и арочные переходы — всё это утопало в зелени, растущей в горшках, кашпо и на газонах, стелющейся, вьющейся, заплетающейся и априори цветущей.
— Не гулять по темноте! — строго высказал Алехандро персонально Герке, видно, не доверяя девичьей ветрености. — Может быть опасно.
— А ресторан здесь есть? — уточнил Герман, получив на ресепшен ключ от двухкомнатного номера — один, общий для них с Соней, сжав его в кулаке и мечтая вовсе не о прогулке по ночному городу, а об исчезновении говорливого Алехандро, желательно насовсем.
Ресторан был. Ароматная похлёбка с креветками из разряда национальной кухни — насколько острая, настолько же до невероятности вкусная. Местный бренди со смешным названием «писко» в составе коктейля с не менее забавным именем «Писко Сур», оставлявший сладкое и душистое виноградное послевкусие с ноткой цитруса. Для хрупких дам подавали лёгкое имбирное пиво. И в процессе неспешного течения трапезы Гере стало потрясающе хорошо и комфортно. Как там говорят в народе? «Поклей с девушкой обои и съезди с ней в отпуск — сразу поймешь, твоё или нет»?
Очень по-русски, конечно, и старомодно. Так вот, Соня определённо его, пусть поклейка обоев для них едва ли актуальна, но в цвете и фактуре они просто обязаны были сойтись с первого раза — в этом он не сомневался ни секунды. Но при этом понятия не имел, что с этой уверенностью делать, особенно в свете предстоящей совместной ночёвки. Пускай в номере две раздельные комнаты — между ними всего лишь тонкая гипсокартонная перегородка — и общая ванная комната.
— Ты не взяла отдельные номера… — Герман откинулся на спинку плетёного кресла, расслабленный лишь внешне, внутри затаившийся в ожидании, как зверь в засаде.
Но Соня, будто не услышав его, рассеянно смотрела на буйную декоративную растительность, пленённую керамикой, полной земли, и грустила о чём-то своём. В зале ресторанчика звучала тихая ненавязчивая музыка, доносились позвякивания столовых приборов о фарфор с соседних столиков — ужинали они в компании пожилой супружеской пары и женщины с двумя детьми, что поминутно смотрела на часы — должно быть, кого-то ждала. Дети, в свою очередь, наперебой о чём-то болтали и без конца дёргали мать.
Герман безотчётно приглядывался к беспокойному семейству, и вдруг сообразил, что на полном серьёзе примеривается к ситуации, натягивает её на себя, стараясь вживить в сознание, как чужеродный, но при этом вполне необходимый и привлекательный элемент.
И вздрогнул, осознав возможные перспективы — не от страха или неприятия, а от терпкого предвкушения. Неужто так «вырос», что тянет к семейственности — раньше не замечал за собой ни разу, или близость Сони, уютное чувство её присутствия вдруг принесло столь патриархальные веяния?
Герман повернулся к Соне — та смотрела на него задумчиво и отстранённо, так же, как и на цветочные горшки парой минут ранее — на него, но сквозь. И он кашлянул намеренно громко, явно сбивая её с мысли. Соня вздрогнула, пару раз моргнула и криво улыбнулась:
— Не было двух одноместных, — ответила на Герин вопрос, о котором он уже напрочь забыл.
— Другой отель? — уже больше для проформы уточнил он. Какая в сущности разница, почему так, а не иначе, если на тебя смотрят, как на керамический горшок с зелёным кустиком в нём.
— У меня уже была бронь здесь, — пожала Соня плечами, — и на удачу оказался свободный двухкомнатный. Повезло, что согласились поменять.
Всё просто. Едва ли она лукавила. Соне это было ни к чему.
***
Утро для Германа началось с пламенного солнечного света, напрочь выжигавшего сетчатку, едва он приоткрывал глаза. Но оно того стоило: разбудившая его Соня сидела, окутанная этим золотисто-алым сиянием на краешке его кровати, и смотрела на него как-то непривычно серьёзно и задумчиво.
— Ты чего? — промямлил он, с трудом ворочая языком.
Во рту пересохло — коварные местные напитки, принятые накануне, давали о себе знать.
— Я стучала, но ты дрых и не отзывался, — с легким намёком на извинения сообщила ему Соня, и вдруг, словно спохватившись, вскочила с кровати.
Но Герман успел раньше. Баскетбольное прошлое, к которому он нет-нет да и возвращался иногда во время тренировок в спортзале, наделило его отменной реакцией, и Сонино тонкое запястье угодило в захват.
— Ты чего? — на этот раз удивилась Соня, а Герман только улыбнулся.
Ему хотелось дёрнуть руку на себя и перехватить стройное девичье тело, прижать его к своему и ощутить все положенные изгибы и выпуклости. Лёгкое одеяло сбилось вниз и открывало вид на его живот под задравшейся майкой и даже на тёмно-серые тонкие боксеры, обтягивающие бёдра. Соня же смотрела ему в глаза. Чересчур старательно и очень уж пристально, не отрываясь. Но нужно было отдать ей должное — смущением от неё и не пахло.
И Герман осторожно вернул свободу хозяйке запястья, отпустив пленённую конечность.
— Плохо спал ночью, — оправдался он по поводу утренней сонливости.
Ему и правда что-то такое снилось, из-за чего он всю ночь то просыпался, то вновь проваливался в забытьё. Кажется, он бродил по амазонской сельве и изнывал от жары и душной влажности. Лианы и гибкие ветви деревьев тянулись к нему и шипели, словно змеи, норовя ухватить за руки, а то и за шею. Чем всё закончилось, он не помнил. Нашёл ли то, что искал, он не знал, но в том, что искал — не сомневался. Смутно припоминалась только внезапная смена тропической растительности на хвойную, а липкой влажности — на горную прохладу. Но это вполне можно было объяснить работой кондиционера, который Герман, кажется, включил, в очередной раз проснувшись среди ночи.
— Нас уже ждёт Алехандро, — крикнула ему Соня из общей гостиной. — У тебя полчаса на душ и сборы, потом завтрак. Самолёт у нас через три часа.
— Да? — удивился Герман, выбираясь из кровати и спешно натягивая шорты. Соня вновь заглянула к нему, и он запоздало смутился — одеяло больше не прикрывало низ живота, а утро давало о себе знать. — И куда же мы летим?
— В Икитос, — ответила Соня, вновь старательно глядя ему куда-то в район переносицы. — Церемония завтра вечером… — она задумалась на несколько секунд, помялась немного и робко предложила: — Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Лима — красивый город. Погуляешь, посмотришь достопримечательности, а я вернусь через три дня, и мы могли бы…
— Мы могли бы не страдать ерундой? — Герман усмехнулся, и на этот раз, впервые, смутилась Соня. — Я не отпущу тебя одну с каким-то сомнительным мучачо на какую-то непонятную сектантскую церемонию…
Это прозвучало как брюзжание, и Соня весело рассмеялась, но Герман не обманулся её весельем — в нём было слишком много облегчения, и это его определённо вдохновляло.
***
В Икитосе — крупнейшем городе перуанской Амазонии — царила тропическая влажная жара, даже в январе средняя температура в этих местах не опускалась ниже двадцати по Цельсию, в мае же тридцать пять выше ноля — обычное дело. Герман щурился на вроде бы облачное небо и изнывал от духоты, Соня же, казалось, не замечала окружающего дискомфорта и сильно нервничала.
В аэропорту Икитоса их встречал очередной необыкновенный перуанец, но особенным он был иначе, чем Алехандро. Тот представил встречающего именем Куэрво, больше похожим на кличку, но оказавшимся фамилией, которую Алехандро и перевёл тут же на английский для них с Соней как «ворон». На ворону тот и походил. Чёрные, маленькие, близко посаженные глаза, птичьи черты лица, и подвижность — вертлявость даже. Говорил Куэрво исключительно на испанском и работал в Икитосе моторикшей.
Собственно, практически все в этом городе передвигались на мотороллерах, мотоциклах и мопедах. Пока Куэрво вёз их по узким запруженным улочкам, наводнённым двух- и трехколёсной техникой, Германа оглушили звуки рычащих моторов и повсеместный людской гомон.
Икитос так же, как и любой крупный город развитой страны, можно было назвать человеческим муравейником, но особую, порой ужасную и грязную до отвратительности, но не менее привлекательную атмосферу стран третьего мира сложно было с чем-либо спутать. Повсеместная бедность и неустроенность местного населения, сосуществующие с кричащей роскошью отелей и мест отдыха для приезжих, бросались в глаза и порой заставляли стыдиться собственной сытой жизни.
Куэрво сопроводил их маленький отряд лишь до выезда из города — дальше их путь лежал в сельву, к месту жительства шамана, который должен был проводить церемонию, и спустя почти шесть мучительных часов, включавших сплав по Амазонке и путешествие по удушающе влажным джунглям, они прибыли в лагерь.
— Мы здесь задохнёмся, — удручённо посетовал Герман, оглядывая крошечную комнату с низким потолком и москитной сеткой вместо пары стен.
— Я предлагала тебе остаться в Лиме, — Соня с наслаждением стянула рюкзак и размяла плечи.
Герман же проигнорировал её шпильку и принялся опробовать койку, та была по-походному узкой и выглядела скудно: сбитое из досок основание, жёсткий матрас, подозрительного вида постельное бельё и грубоватое тонкое покрывало. Сойдёт на одну ночь, если не раздеваться и лечь поверх всего этого.
— А с едой и гигиеной здесь как? На ужин — змеи, вместо душа — река? — Герман обернулся, чтобы увидеть реакцию Сони, но ответом ему было лишь тихое дыхание спящей девушки.
Она лежала на своей койке, свернувшись калачиком и по-детски подложив под щёку ладошки. Губы слегка приоткрыты, ресницы трепещут. Герман проследил взглядом плавный изгиб талии, острый выступ плеча и полукруг бедра, и у него отчаянно зачесались ладони — так захотелось проследить кожа к коже эту извечно притягательную линию. Но он всего лишь присел рядом на корточки и, уперев локти в колени, уткнулся носом в сцепленные ладони, долго смотрел, безмятежно и бездумно, пока не начали затекать ноги, и прежде чем подняться, аккуратно отвёл со щеки прядку тёмных волос. Соня вздохнула и сморщила носик, а после… улыбнулась, едва-едва и мимолётно…
Сельва дышала, трепетала и оглушала. Когда Герман вышел из их с Соней «апартаментов», чуть не запутавшись в москитной сетке, она придавила его биением жизни и тьмой, а ещё — запахами. Ночь, прогнавшая солнце, пощадила отчасти обитателей этого участка девственной природы, принеся с собой толику прохлады. Влажность никуда не делась, но она хотя бы чуточку меньше норовила обварить заживо.
Запах… Странный и резкий, вызывавший тошноту, тянулся откуда-то сбоку, из-за угла рядом стоящей постройки, принадлежавшей, по словам Алехандро, непосредственно шаману. Герман пошёл по ниточке аромата, как мышь — напарник незабвенных спасателей Чипа и Дейла — на запах сыра, и наткнулся на веранду сбоку домика хозяина. В темноте тлел огонёк, он то разгорался ярко, то вновь почти затухал в унисон стрёкоту насекомых, образуя странную цветомузыку живой природы. Запах тянулся от этой искры, и, подойдя ближе и основательно присмотревшись, Герман различил человеческий силуэт. Кто-то сидел на веранде и курил трубку. Он хотел было спросить что-то, но в этот момент дверь домика распахнулась и в неярких отсветах из комнаты внутри показался Алехандро.
— Герман! — тут же углядел он ослепшего вновь от внезапного, хоть и тусклого освещения подопечного. — Я хотел Вас звать. Ужин. Где Софи?
— Она заснула, — медленно ответил Герман, проморгавшись и зашарив взглядом по веранде. Кроме Алехандро, на ней никого не было.
— А кто… — только он хотел было спросить о странном ночном призраке, как сзади его окликнула Соня.
Заспанная и растрёпанная, она вынырнула из-за угла и направилась к ним. С ней сразу же заговорил Алехандро, затянул их обоих внутрь домика, и Герман уже через пару минут забыл, что, собственно, он хотел узнать… И так и не вспомнил после…
***
Шаманская церемония, получившая название от растения, из которого перуанские шаманы делают специальный напиток для погружения в себя или в мир духов — «это кому как», — выразился Алехандро, и Соня утвердительно кивнула, соглашаясь с ним, — свершилась в итоге без неё. На церемонию угодил тот, кто собирался посмотреть на действо просто из любопытства, не участвуя, но случилось иначе.
Шаманом оказалась сморщенная, высушенная местным климатом старуха неопределимого возраста — ей с равным успехом могло быть как семьдесят лет, так и двести, сразу и не разберёшь, и последние лет сорок либо сто сорок она вряд ли воочию наблюдала цивилизацию, кроме разве что редких и особенно настырных туристов-гринго, вроде них с Соней. Герман просто хотел посмотреть. Его мучило почти детское любопытство — настоящий индейский шаман, шутка ли, и настойчивость Алехандро, с которой тот тянул Германа — не Соню — куда-то вглубь сельвы, к очередной хижине-навесу, раздражала и немного настораживала.
Под низкой крышей с опорами из четырёх брёвен, в импровизированном очаге, выложенном булыжниками, пылал огонь. Это угнетало — вокруг и так духота, к чему лишнее отопление, но, видно, антураж обязывал.
Они трое встали напротив сидевшего на низкой лавке человека — свет от огня должен был освещать его лицо, но тот, напротив, бросал на здешнего хозяина неясные отсветы и тени, мешая обзору. Алехандро вдруг тихо сказал что-то по-испански, но ответили ему на другом певучем языке, Герману не знакомом. Голос говорившего при этом скрипел как несмазанная телега, намекая на почтенный возраст собеседника. И Герман, заслушавшись и засмотревшись, пропустил момент, когда Алехандро аккуратно, но жёстко толкнул его — не Соню — под навес, ближе к огненному теплу.
— То есть как — мне нельзя? — услышал он позади Сонину растерянную речь, и тут же отвлёкся, разглядев наконец согбенную старуху, замотанную в пёстрые тряпки, с курительной трубкой наперевес. Чёрные провалы глаз её, как два колодца, утянули Германа, зацепили крючьями. Он вздрогнул, когда понял, что шаманка заговорила, настолько погрузился в этот взгляд. На ухо тут же зашептал неизвестно как оказавшийся рядом Алехандро, переводя индейскую речь.
— Она говорит — ты уже начал свой путь. Раз начал, тебя можно вести. Ты пойдёшь и не испугаешься, значит, не будет вреда, будет польза. Ты готов? — кажется, последнее он добавил от себя, и Герман с удивлением обнаружил себя сидящим у огня с чуть треснувшим пластиковым тазиком в руках и рулоном беленькой перфорированной туалетной бумаги.
Он уставился на эти оплоты цивилизации, нелепые и совсем неуместные в этом царстве теней, и повернулся к Алехандро.
— Может быть плохо, — тот жестами указал на тазик и приложил руку к животу, в районе желудка.
Герман кивнул. Говорить не хотелось, хотя какая-то мысль, маячившая на границе сознания, никак не давала покоя и побуждала спросить, вопрос только всё не приходил в голову.
Что-то сказали с той стороны костра, и Алехандро вновь затараторил, переводя:
— Ей ещё рано. Ей нельзя. Она не выбрала путь. Ей будет во вред… — и подскочил с низкой лавки, метнувшись к шаманке.
Рано так рано — Герман успокоился. Ему сунули в руки какую-то плошку, похоже, глиняную — содержимое её даже в ночном полумраке выглядело отвратительно. Месиво из непонятных трав, залитое буро-зелёной жижей, запах не менее гадостный, чем вид, а вкус… Господи, зачем он это выпил?..
И Герман провалился во тьму.
***
Поверхность реки была цвета дёгтя. Она не отражала неба, посоленного крупинками звёзд и скупо освещённого полной луной. Лента воды стремилась по своим делам, норовя сдвинуть Германа, лишить его равновесия. Он зашёл в реку по икры и угнулся, уперев ладони в коленки. Кажется, он стоял так уже долгое время, дышал и всё не мог надышаться, не мог выпутаться из тьмы, вернуться к реальности, свыкнуться с ней, поверить, что выбрался, что смог это пережить и не сойти с ума.
Удовлетворил свой интерес сполна — нагулялся по аду…
За его спиной послышался характерный плеск воды. Соня безмолвной статуэткой встала рядом, Герман видел стройные, белёсые в темноте ноги, уходившие под светлую, высоко подобранную ею юбку, видел тонкие пальцы, судорожно сжимавшие ткань, и распрямился наконец, чтобы увидеть её лицо. Щёки блестели в скупом лунном свете, и Герман, не задумываясь, обнял ладонью её шею и мягко притянул девушку к себе, позволил ткнуться мокрым от слёз лицом ему в грудь. Герман ничего не спрашивал — он прижимал
своё, Соня молчала — она жалась к нему.
Они ушли из лагеря утром, не встретившись больше с шаманкой, в городе распрощались с непривычно молчаливым Алехандро и улетели в Арекипу. Направление выбрал Герман, а Соня беспрекословно подчинилась, она будто вручила себя ему, отдав ему право решать и командовать.
«Белый город» выглядел вполне себе привычно с туристическим шопингом, музеями и достопримечательностями, маленькими тихими отельчиками и ресторанчиками на каждом углу. Они нагулялись в нём, а после на взятом в аренду авто больше недели колесили по перуанским дорогам, наслаждаясь простым и безыскусным отдыхом с обилием фотографий и впечатлений. И вернувшись домой, оба восприняли как само собой разумеющееся тот факт, что Герман зашёл со своим чемоданом в Сонину квартиру, не удосужившись даже заехать к себе. Странно, если бы после жарких перуанских ночей, с которых начала отсчёт Герина «трагедия души», после этой почти что сказки, наполненной прикосновениями, объятиями и сбивчивым шёпотом, случилось бы иначе.
2016-й год. Новосибирск
Герман зашёл в свою пустую тёмную квартиру, хотя мог бы поехать к Соне, но там было не менее темно и пусто, и это угнетало гораздо больше. Здесь, на своей личной территории, к одиночеству он уже привык и не ждал большего, разве что мать иногда наведывалась и журила за пыль и не стиранные шторы.
Герман хмыкнул и набрал вдруг номер отца. Давно пора было с ним поговорить. Ведь тот знал мать Сони, и очевидно, что знакомство это было сугубо интимным.
— Случилось что? — вместо приветствия уточнил отец, взяв трубку практически мгновенно.
Герман даже оторопел немного и робко спросил через паузу:
— Почему сразу — случилось?
— Так обычно звонка от тебя не дождёшься, вечно занятый, — отец явно ухмылялся. — И мать сон плохой видела. Муторно ей… Соня в порядке?
Герман вновь задумчиво замолк. На удивление, Соню отец принял сразу, без лишних разговоров. Мать вот поначалу выдавала нечто неоднозначное, что понять можно было очень уж двояко, но и она как-то постепенно смирилась.
— Бать, что у тебя с Сониной матерью было? — спросил вдруг Герман, хотя поговорить всё же хотел совершенно о другом.
Он хотел спросить совета — не отеческого, а чисто мужского. Почему именно у Трофимова-старшего, хотя мог бы завалиться в бар с любым из друзей и потрындеть по душам, не знал, но казалось это очень уместным и верным.
Отец тоже долго молчал и, как-то очень уж скорбно вздохнув, спросил:
— Не ладится у вас, правильно я понимаю?
— Не то чтобы не ладится… — Герман покачал головой, потом спохватился, понимая, что отец его не видит. — Херня какая-то, честно говоря, творится…
— При матери смотри не ляпни такого, — хмыкнул он. — Приезжай завтра. Поговорим.
Герман улыбнулся. Мать до сих пор лепила ему подзатыльники, услышав хоть одно нехорошее слово из уст единственного сына.
— Можно я сейчас приеду? — почти жалобно спросил он, словно сбрасывая с себя все свои тридцать пять.
Иногда даже ему хотелось побыть рядом с родителями вновь пятнадцатилеткой, у которого из забот — контрольная по алгебре да вопрос, где достать денег на новый велик.
— Приезжай, конечно, мать будет рада, — без раздумий согласился отец. И добавил перед тем, как отключиться: — За рулем аккуратнее.
