Сокровище из снов

      2016-й год. Алтай       София уже неприлично долго смотрела на пустующие боксы для содержания лошадей. Явно давно неиспользуемые и начинавшие ветшать, они всё же были выстроены грамотно: достаточно просторные, с выгоном, с невысокими внутренними перегородками, чтобы животные могли общаться друг с другом, будь они здесь, с правильно оборудованными полами, специальные резиновые коврики, их устилавшие — потёртые и явно побывавшие уже под насыпавшимся обычно сверху песком или опилками — всё ещё выглядели вполне сносно. Но пустынность этого ещё крепкого строения удручала. Тишина давила, не хватало здесь жизни, а точнее — живности. Странно, конечно. Лошадей в конюшне держали, это видно невооруженным взглядом, как и то, что их тут давно уже нет…       Она забрела в эту постройку случайно — Лёшка с почти мученическим выражением лица согласился показать ей свои владения, но отвлёкся, когда его подозвал кто-то из рабочих. И София отправилась осматриваться в одиночестве. Зачем это нужно было ей самой, она не имела ни малейшего понятия. Но вместо того, чтобы действовать наиболее логично и ожидаемо — уезжать домой, она забрала сиротливо притулившийся на постое за кривоватым и ветхим деревянным забором автомобиль и безапелляционно высказала:       — Я тебя подвезу…       Земля Лёшкина с основными фермерскими постройками располагалась за территорией села, ближе к месту впадения местной обмелевшей речушки с унылыми каменистыми берегами в другую, более полноводную реку.       — Что выращиваешь? — тишина в салоне машины становилась уже гнетущей, и редкие Лёшкины фразы из серии «левее немного, там яма» и «объезжай по полю, здесь место без ухабов» ситуацию не спасали.       — Сахарную свёклу и подсолнечник… — нехотя выдавил тот и примолк.       — И всё? — София покосилась на него, но тот гипнотизировал свои сцепленные в замок пальцы, даже по сторонам не смотрел.       Нервничал. Неудивительно, конечно. Мужичок, у которого квартировал Софиин «железный конь», осмотрел их обоих подозрительно, а Софию — с явной неприязнью, с чего бы, интересно? Та сумма, что он содрал с неё за свои услуги обеспечит ему месяц-два безбедной жизни, а если учесть практически натуральное местное хозяйство, то при экономии можно было растянуть деньги на в два раза больший срок. И это при нулевых трудозатратах с его стороны. Чем же она не угодила-то?.. Но Николай Лукич косился на Софию с недовольством, а с Лёшкой разговаривал с нахрапом, словно обвинял в чём-то.       — Нинка прибегала ещё вчера утром. Тебя искала, — сообщил, насупившись. — Думала, может, ты в доме Эштэ решил заночевать пару дней… Давно ж должён был вернуться!       И вновь зыркнул в сторону Софии, окинул взглядом с ног до головы и поджал губы.       — Задержался, — скупо ответил Лёшка и неосознанно отступил от Софии в сторону, будто невербально подтверждая: «Мы не вместе».       Нинка?.. Ну что ж, это ожидаемо. София тоже не одинока, а Лёшка не евнух. Молодой мужик, видный, не узлом же ему завязывать…       И она в который раз глянула на его правую руку — кольцо на безымянном пальце не материализовалось, конечно, но сама она золотым ободком тоже не обзавелась до сих пор. Только что это меняет? Герман всё одно стоял незримой тенью за её спиной…       — Так что прибегала-то? — отвлёк Лёшка мужичка от недовольного созерцательства.       — А… Так у тебя там нелады какие-то, я уж не вникал особливо…       Лёшка отчётливо заскрипел зубами и на Соню глянул так, словно в «неладах» виновата она лично, причём во всех и заочно.       — Понял. Пойду я… — и кивнул как-то непонятно в её сторону, то ли прощался, то ли в известность ставил.       А она увязалась за ним.       И Лёшка теперь явно с неохотой отвечал на её любопытное «и всё?» своим:       — Из основного — всё… Овощи ещё, по мелочи, но это… Действительно, так… баловство больше. Ну и животные. Свиньи, гуси, куры, кролики. Думаю, может, страусов ещё попробовать прикупить. И перепелов. Сейчас это модно… Спрос хороший.       София улыбалась. Лёшка хоть и был мыслями не здесь, не рядом, говорил скупо и задумчиво, но явное удовольствие и капля гордости просачивались всё равно, собирая лёгкие морщинки в уголках глаз — улыбка так и гуляла где-то рядом, на поверхности, готовясь вот-вот проявиться. Она его понимала. Если смог сам, полагаясь лишь на собственный труд, смекалку и выносливость — чем не повод самого же себя погладить по макушке…       Несмотря ни на что, София за него радовалась. Не меньше, чем за себя саму когда-то. Пускай тем памятным летом боролась она не одна, и отстаивала своё право на самостоятельность и независимость большей частью с чужой помощью, но всё же были моменты, когда она готова была сдаться. Просто потому что бесконечно устала, и мир весь вокруг словно смазался и растёкся, как сырой акварельный рисунок…       2005-й год. Новосибирск       — Ты говорил, что для суда желательно бы получить официальный отказ от органов опеки… — Герман и его отец назначили Соне встречу в небольшом кафе неподалёку от клиники.       Именно сегодня это её ничуть не напрягало — визит к брату и разговор с врачом на этот раз подарили исключительно положительные эмоции и вселили надежду. Предпосылки к скорому выздоровлению проявились в последнюю неделю уже чётко и основательно. Значит, Сашку вскоре должны были вывести из комы, оставалось лишь запастись терпением и ждать, и на этот раз ожидание предполагалось радостное.       — Органы опеки запросят разрешение родителя или законного представителя, то есть отца… — Герман задумчиво ерошил волосы, отчего они смешно топорщились в разные стороны.       Хорошее Сонино настроение заставляло её замечать эти мелочи и поминутно давить в себе желание пригладить чужие непослушные пряди.       — Соня, может, тебе всё же стоило бы побеседовать с отцом? — Герман наконец всецело сосредоточился на ней и даже хмыкнул, заметив её веселый интерес к своим вредным привычкам.       Волосы пригладил и нахмурился для порядка.       — Возможно, и стоило бы… Но думаю, что лучше обойтись без этого… — она представила примерную реакцию отца на её своеволие и поёжилась.       Он и так начал задавать вопросы. Соня пять дней в неделю стабильно пропадала вне дома, при этом отключая телефон. Это напрягало периодически пытавшегося дозвониться до неё Соболева, а отца и подавно. Пока удавалось отнекиваться подготовительными курсами в университете, что, кстати, было абсолютной правдой: определившаяся с учебным заведением и специальностью, Соня честно отсиживала четыре академических часа по вечерам три раза в неделю. Ключевые слова — по вечерам. С утра и до двух пополудни она не менее честно отрабатывала в конюшне, и была безумно благодарна Петровичу и, что уж греха таить, Тане — за то, что её пускали в один из гостиничных номеров, вымыться и переодеться перед отъездом на учёбу.       — Не хуже ли будет, если поставишь его перед фактом? — Дмитрий выглядел откровенно уставшим.       На встречу он опоздал, упомянул лишь вскользь, что не ладятся дела с очередным рабочим объектом. Герман получасом ранее объяснял Соне, что фирма отца получила приличный заказ от города и в качестве стороннего подрядчика работала на городские электросети, а это оказалось сопряжено с бюрократией и разнообразными чиновничьими препонами гораздо больше, чем при взаимодействии с частными заказчиками.       Соня разглядывала Трофимова-старшего и всё вспоминала сухой текст, выписанный ровным и красивым маминым почерком. Дмитрий при второй их встрече отдал ей плотный конверт — тёмно-зеленый, без пометок и каких-либо опознавательных знаков, больше похожий на те, в которые принято запечатывать поздравительные открытки. И Соня откровенно разочаровалась, тут же достав из него сложенный вчетверо плотный лист бумаги и вчитавшись в написанное от руки. В письме мама всего лишь просила доверять человеку, выбранному ею в качестве душеприказчика, и в который раз повторяла то, в чём Соня и так не сомневалась ни секунды. Мама, конечно, её любила, и очередное напоминание о столь внезапной и невосполнимой Сониной потере лишь вновь заставило её мучиться от болезненной пустоты в душе, с этой потерей связанной.       На самом деле, чем больше её затягивала эта история с наследством, тем больше ей мерещились едва ли не вселенские заговоры. Она просто не могла понять, по какой причине мама внезапно так основательно озаботилась собственной кончиной. Конечно, никому невдомёк, когда и на каких рельсах Аннушка разольёт подсолнечное масло, и всем давно известно, что человек «иногда внезапно смертен»… Но всё равно выглядело это весьма подозрительно. Завещание было составлено за два месяца до маминой смерти. Составлено не просто на будущее, а с некоторыми нюансами, предполагавшими возможность трагедии в самое ближайшее время. Трагедия, собственно, в ближайшее время и случилась, и это заставляло Соню задумываться над ситуацией слишком глубоко, вплоть до впадения в паранойю.       Не могла же мама, в конце концов… А мог ли отец?..       С Трофимовым на эту тему она рассуждать не желала. Что бы мама к нему ни испытывала, какие бы отношения их ни связывали — это всё ещё были, и навсегда ими останутся, её чувства и мысли, часть её жизни. Соня же до сих пор к двум, по сути, малознакомым ей людям — Дмитрию и Герману — относилась с определённой долей насторожённости. Нечего лишний раз распространяться… ни о чём. Это дело внутрисемейное, пока не доказано обратное, а трофимовская причастность к их семье — как бы то ни было — весьма посредственна. Пока.       Соня всё более склонялась к той мысли, что, выгори дело с её юридической дееспособностью без лишних осложнений, — учитывая вероятную реакцию отца, это, конечно, маловероятно, но всё ж таки не невозможно, — и Герман будет номером первым в списке из возможных кандидатов в личные юристы. Несмотря на молодость и не такой уж богатый опыт, он был очень основательным и вдумчивым, и, судя по всему, грамотным. Даже Соня это понимала. Впрочем, едва ли у неё существовал выбор — Герман был как первым в списке, так и единственным. К кому ещё она могла обратиться без опасения стать очередной пешкой во взрослой игре? И вот Герману и, соответственно, его отцу в этом вопросе она почему-то доверяла — не до конца, с опаской, но больше, чем кому бы то ни было другому.       — Лучше бы, конечно, просто дождаться моего восемнадцатилетия, — Соня вздохнула. — Но…       Она замолкла. Как им объяснить? Исповедаться в смешанных чувствах, которые вызывал в ней Соболев?       Она его побаивалась. Но это чувство страха было очень интересным: по-простому оно называлось «хочется и колется». Анализируя и раскладывая по полочкам все отрицательные эмоции, связанные с одобренным отцом кавалером, она понимала, что рождались они от определённых внешних катализаторов: всего двух, если быть точнее — отца и Сашки. Соне претило откровенное навязывание ей отцом его же реалий, чаяний и надежд. Её рассматривали не иначе, как разменную монету в торговой операции, причём, по сути, с самыми добрыми по отношению к ней намерениями. При всей своей пресловутой чёрствости едва ли отец настолько бессердечен, чтобы собственную дочь без зазрения совести сдать с рук на руки откровенному чудовищу.       Да и не представлялся Соболев таковым. Чудовищным.       Взрослым, успешным, матёрым — да. Самую чуточку опасным — без сомнения, куда ж без этого с его состоянием и деловыми качествами, но и это пока не отталкивало, лишь держало в тонусе. Интересным внешне — его уверенная манера держаться и преподносить себя оставляла приятное впечатление. В дополнение к этому Соболев был начитанным, обладал чувством юмора и умел ухаживать, конечно, когда не напирал и не слишком откровенничал. И собирая все эти характеристики, Соня с завидной периодичностью размышляла — вполне возможно, что отец прав, и Роман мог бы стать неплохим мужем при условии, что Соня, с помощью того же Германа, не будет давать себя в обиду посредством финансовой и юридической независимости.       Однако и в этой теории маячили свои исключения. Вполне живые. И, как Соня уже смела надеяться, вскорости здоровые. Этими исключениями были её брат и Лёшка. Сашке она верила, как себе, Лёшка же…       Если бы не было Лёшки, она, вполне возможно, смирилась бы с судьбой и пустила всю эту историю на самотёк, сделав в итоге, как хочет отец. И даже мнением Сашки поступилась бы. Но простой парень-конюх с каждым днём всё более плотно и основательно затмевал собой Сонины беды и трудности, занимал её мысли, цеплял взгляд. Она прекрасно понимала теперь, почему Петрович так его ценит, отчего Таня при виде его так широко улыбается, а Сонино глупое сердце на крошечную долю секунды замирает, когда он мимолётом смотрит в её сторону. Такие, как Лёшка, уходят добровольцами на войну, лезут в горящий дом, чтобы спасти ребенка, когда другие всего лишь стоят рядом и размахивают руками. Такие, как Лёшка, любят преданно, один раз и навсегда. И Соне так хотелось, чтобы эту преданность и любовь подарили ей, потому что сама она уже точно влюблена до беспамятства…       Какой уж тут Соболев…       — Но мне нужно право решать за себя самой, — она наконец очнулась от своих размышлений, сообразив, сколь долго тянется её задумчивое молчание, и с изрядной долей благодарности отметила, что её при этом не торопили. — Я могу поговорить с отцом, но не уверена, что последствия, наоборот, не затянут всю процедуру. Сомневаюсь, что он воспримет это положительно. Это самодеятельность… К тому же Вы со мной связались через его голову… — Соня глянула на Дмитрия, и тот кивнул, нехотя соглашаясь. — Он Вам не верит, более того, он неоднократно высказывался весьма категорично в Ваш адрес. И в данном случае он будет везде видеть подвох…       — А если опустить тот факт, что мы как-то участвуем в ситуации? — тут же предложил Герман.       Трофимов-старший отрицательно покачал головой и откинулся на спинку стула, со вздохом глянув на часы.       — Что в лоб, что по лбу, Гер, — категорично отрезал он. — Всё равно это всплывёт, и тогда он непременно решит, что я под него копаю с целью отъёма средств, которые мне не сдались вовсе…       Герман подумал, но в итоге поморщился и кивнул.       — Допустим, — согласился медленно. — Соня, а теперь давай так. Я понимаю, что тебе сложно пока вникнуть во всё это, и других проблем хватает… Если мы получим положительное решение суда, твои дальнейшие действия? Что ты планируешь делать с активами? Передашь их в собственность отцу или…       — Или, — Соня перебила, не раздумывая. — Я читала про доверительное управление. Возможно ли составить временный договор на данную услугу? Например, до окончания мной университета. И прописать какие-либо ограничения по управлению… Чтобы я всё равно была в курсе дел и…       Теперь очень схожим с отцовским движением отклонился назад и Герман, посмотрев на Соню с одобрением.       — Молодец девчонка, а? — тут же вставил веское слово старший Трофимов и тоже разулыбался.       — Разумеется, можно! — кивнул следом Герман. — Логичный ход. Я изучу этот вопрос более плотно, постараюсь предусмотреть подводные камни и подготовлю предварительный вариант договора. Согласна?       Соня, конечно, не возражала, только глянула на Дмитрия, который вновь косился на часы.       — Ладно, дети, мне пора, — он ожидаемо поднялся. — Гер, обговорите вопрос с судом…       — Бать, иди уже, разберусь, — Герман отмахнулся, а Соня угнулась тут же, чрезвычайно увлёкшись узором деревянной столешницы.       Это трофимовское «дети» прозвучало так гармонично и… по-домашнему. Соня в этот момент очень живо представила детство Германа.       Мама, помнится, частенько таскала Соню с Сашкой в городской парк, когда они ещё жили в квартире поблизости. Соне тогда было лет десять, возраст странного пограничья — вроде бы уже и не совсем маленькая, но ещё и не подросток. Ей нравились эти вылазки, а вот Сашка ими начинал тяготиться — брату было двенадцать, и его пограничье заключалось в «уже почти подросток, но всё ещё ребёнок». Ему было скучно, но Соня на очередной их прогулке заметила, с какой въедливой жадностью он смотрит на семейную пару с двумя детьми. Отец семейства — невысокий и коренастый мужчина, чем-то напоминавший и телосложением, и типом внешности их отца — посадил на плечи маленького сынишку, который дрыгал ножками и был готов, должно быть, вот-вот заверещать «иго-го». Старший — парень лет пятнадцати — шёл рядом с матерью, но постоянно дёргал отца. Сашка, накручивавший на велосипеде по аллее, даже приостановился тогда и проводил их взглядом, а до сидевшей рядом с мамой на лавочке Сони долетели обрывки разговора старшего мальчика с отцом. Соня мало что разобрала, они непонятно разговаривали о каком-то ремонте модели то ли самолёта, то ли ещё чего-то в этом роде, но смысл был, по сути, прост: сын советовался с отцом, и тот с удовольствием ему втолковывал что-то, несомненно интересное им обоим.       И сейчас, вспоминая эту картинку из детства, Соня не сомневалась, что на месте того мужчины с успехом мог быть и Трофимов-старший, а мальчишкой, что взахлёб высказывал тому свои мысли — Герман.       Дмитрий Трофимов был настоящим отцом. Такие по вечерам мастерят что-то с детьми, играют с ними в прятки и читают им книжки. К таким можно прийти со своей бедой, точно зная — что бы ни случилось, тебя поймут и помогут. Потому что это родные люди, и никак иначе… Соне и Сашке не хватало этого чувства единения и тепла. Даже мама, без сомнения любившая их, постепенно отдалялась, всё больше уходя в свои проблемы, а теперь и вовсе её не стало…       — Эй…       Соня вздрогнула. Крепко же она задумалась — Герман выжидательно смотрел на неё, положив ладонь на её руку, привлекая к себе внимание, а его отца уже давно не наблюдалось в зоне видимости.       — Да… — Соня смутилась. — Задумалась, извини…       — Ничего… — Герман отнял руку и сдавил пальцами переносицу. — Так… м-м-м… как насчёт завтрашнего дня? Сможешь утром подъехать в суд? Напишем заявление.       Она отрицательно качнула головой.       — С утра я на работе, потом на курсы. Давай в пятницу?       Герман перелистнул пару страниц в ежедневнике, что лежал на столе на протяжении всей беседы, задумчиво постучал ручкой по плотному разлинованному листу, исписанному мелким убористым почерком.       — В три сойдёт? — уточнил, наконец.       — Конечно, — Соня кивнула. — Может, заедешь за мной, заберёшь с работы? — робко попросила через паузу.       Герман привычным жестом, которого, похоже, и сам не заметил, сунул тонкую пластиковую палочку шариковой ручки за ухо и вздохнул. Соня с улыбкой рассматривала его — эту ручку, нервно потирающие правую бровь пальцы, задумчивый взгляд. Наверное, дома он сидит на стуле, подогнув одну ногу под себя и запустив пальцы в пряди волос. Домашний и хмурый. Он ей нравился всё больше. И всё больше ей хотелось ему безоглядно довериться.       — Хорошо, — вздохнул он. — Постараюсь. Должно получиться. У той остановки, где я тебя высадил тогда, идёт?       Он поднялся, перехватил сумку на длинном ремне, утрамбовал в неё ежедневник и вдруг, придирчиво оглядев Соню, неожиданно ей подмигнул. Осклабился заразительно и выдал:       — А ты и правда молодец… Я о тебе, честно скажу, думал хуже…       — Ну спасибо… — выдавила Соня ему в спину, обтянутую тонким голубым хлопком рубашки, и улыбнулась.       Всё же ей несказанно повезло, что Трофимовы появились в её жизни.

***

      Если бы не визит к Сашке в клинику и встреча с Трофимовыми, Соня, конечно, с удовольствием осталась бы на конюшне до вечера. Она так и не пообщалась толком с Яном — Лёшка, скорее всего, с подачи Петровича и с его же молчаливого согласия, отправил Соню в помощь Татьяне, которая именно сегодня отмечала свой девятнадцатый день рождения, и, по всеобщему голосованию их небольшого коллектива, никак не могла отвертеться от вечернего празднества с коллегами.       — Мне, в общем-то, помощь не нужна! — огорошила её Таня, когда Соня отыскала девушку на территории. — Сама справлюсь!       Соня только плечами пожала и уже было развернулась по направлению к денникам — Лёшка сейчас там, доделывает то, что она не успела, так может, сподобится на пару слов, пока она будет помогать ему, — но Таня вдруг сменила гнев на милость.       — А вообще, погоди… — она задумчиво закусила губу и прищурилась. — Идём-ка… Кое-что всё же нужно…       И бодро пошагала в сторону гостиницы. В ней среди подсобных помещений располагалась и маленькая кухня для сотрудников, смежная с небольшой комнаткой: кушетка да телевизор с креслом, еще небольшой шкаф — вот и всё, что в том закутке помещалось; в кухне же притулилась электрическая плита, старенький холодильник, чайник и даже — эка роскошь — микроволновка, подарок от какого-то спонсора. Всё это богатство вечером поступало в безраздельное пользование их сторожа — вечно слегка подпитого мужичонки из посёлка, а утром и весь последующий день использовалось сотрудниками.       Таня утянула Соню в кухоньку и сунула ей в руки объёмный пучок зелени:       — Вымой и порежь! — приказала она.       А сама начала резать мясо для шашлыка. Минут десять они обе стучали ножами в гробовой тишине. Соню это не напрягало, ей было о чём подумать. Таня же, вздохнув пару раз, вдруг явно не выдержала и выдала:       — Вот скажи, зачем это тебе, а? Адреналина не хватает, или поглумиться захотелось?       Соня едва не оттяпала себе полпальца, ойкнула, уставившись на капельку крови на подушечке — острое лезвие всё же вспороло кожу — и только спустя минуту сообразила, что в комнате теперь уже тихо до звона в ушах.       Татьяна бросила нож и стояла, уперев в бока кулачки, разглядывая Соню очень уж презрительно.       — Я не совсем понимаю, о чём ты… — это она, конечно, покривила душой — примерно понимала, что уж, но уточнить не мешало.       — Не понимаешь, да? — девушка усмехнулась. — Совсем?       — Нет, не понимаю, — метафорическое таскание соперницы за волосы не такая уж и редкость — на Сониных глазах в гимназии такое случалось, и Соня всего лишь пожала плечами и отвернулась, не желая Тане помогать и самой подбрасывать варианты.       Спокойствие оппонента выводит из себя гораздо сильнее крика и возмущения, так что Таня выплеснет всё сама.       — А мне кажется, ты всё очень хорошо понимаешь!       — Тань, послушай… — начала Соня, прерывая затянувшуюся после Таниной фразы паузу — та, высказавшись и притомившись в ожидании Сониной реакции, глядела очень уж свирепо. В конце концов, если у Сони действительно больше нет шансов, наживать врага ей ни к чему.       — Нет, это ты послушай! Ты водила его за нос, изображала из себя этакую неприступную девочку. Юная, невинная… Это я могу понять, мы все этим пользуемся так или иначе. Но зачем, объясни ты мне, дуре, зачем он тебе нужен? Неужели в твоём окружении смазливых пацанов не хватает? Или что? Сельской экзотики захотелось? Только не похожа ты на зажравшуюся, да и рановато для этого как-то, не думаешь?..       Выплеснула… Лучше бы Соня выговорилась сама.       — А тебе не приходило в голову, что он мне действительно нравится? Что я его рассмотрела и оценила? Он же замечательный, он…       — Тогда зачем ты хахаля своего взрослого сюда приволокла, если ты такая умная да глазастая? — спокойно перебили Соню и даже фыркнули в конце снисходительно и с жалостью.       И Соня осела на табуретку, благо та оказалась совсем рядом — крохотное пространство кухни не предполагало большого расстояния между предметами мебели. Осела и спрятала лицо в ладонях. Как обезьяна, она, получается, сама себя перехитрила… Хотя и хитрить-то не собиралась, как могла, пыталась оградить Лёшку. Не вышло.       — Думала, никто ему не скажет? Зря! Народ глазастый, и посплетничать…       — Это ведь ты ему сказала, да?.. — Соня ощетинилась, а Татьяна замялась вдруг, увидев раскрасневшееся Сонино лицо и заблестевшие в глазах слёзы.       — Я… — подтвердила нехотя. Попыталась что-то добавить, но Соня вновь перебила.       — Зачем? Ты же понятия не имеешь, что происходит… — она махнула рукой, когда Таня вновь попыталась открыть рот. — Я знаю, как это выглядит, можешь мне не рассказывать, но ты, повторюсь, не знаешь и сотой доли… Тебе не приходило в голову, что мы с ним сами могли бы разобраться?       — Это как же? — вспылила Таня. — Он влюбился бы в тебя по уши, а ты выскочила бы замуж за того банкира? Да ни за что я не поверю, что ты, — и она с сарказмом выделила обращение, ткнув в её сторону пальцем, — планировала что-то серьёзное с деревенским пацаном!       — Да откуда тебе знать! — вдруг заорала Соня, подскакивая с табурета, окончательно потеряв терпение. — Кто тебе вообще право давал…       — Тань, вы чего тут орёте?.. — в кухню вдруг заглянул Толик — один из местных конюхов, и девушки примолкли на мгновение, от неожиданности обе вздрогнув.       — Иди отсюда! — заорали синхронно, очнувшись полминуты спустя, и Таня долбанула об косяк дверью, с грохотом захлопнув её за отпрянувшим назад парнем.       А потом вдруг захихикала и после рассмеялась в голос. И Соня, поначалу посмотрев на неё с огромным недоумением, обрушилась обратно на табуретку всем своим не особенно выдающимся весом, и засмеялась вслед.       — А ведь ты к нему неравнодушна, да? — Таня с трудом успокаивалась, даже икнула пару раз от смеха, плеснула в кружку воды и сделала несколько глотков.       — Это мягко сказано… — Соня протянула руку и забрала кружку себе. — Зачем ты ему сказала? Я же не хотела…       — Да сам он видел, — Таня как-то стушевалась и снова застучала ножом о разделочную доску, кромсая оставшееся мясо. — Его тогда Петрович вызвонил. У нас жеребчик один есть — знаешь, наверное, Колосок зовут — очень уж норовистый, повредил копыто, камень острый в подкове застрял. Слушается он плохо, а Лёха как заговорённый, потреплет по шее, пошепчет, и конь — шёлковый… Вот и приехал он, а тут ты…       — Бывает же так, ей богу… — Соня провела пальцами по лбу и головой покачала. — Теперь понятно, что он от меня так шарахается. Неудивительно. Я бы и вовсе разговаривать не стала, а он вон какой терпеливый…       Таня очень по-взрослому ухмыльнулась и оглядела Соню таким взглядом, словно та была пятилеткой, рассуждающей о квантовой физике.       — А то ты не поняла до сих пор, с чего это он терпит? — ядовито выговорила. — Он малый опытный, поверь мне, я его уже три года знаю. Да не красней ты, тебе не десять лет, в конце концов. В общем, он знает, что к чему и что почём, а тут как дурак. И только круглая дура могла до сих пор не понять, чем здесь пахнет…       Они замолчали. Соня даже встала снова к столику и дорезала зелень, после ещё и пошинковала луковицы, похлюпав от души носом.       — И что мне теперь делать? — спросила тихо, не выдержав.       Таня методично мешала обеими пятернями мясо в большой кастрюле, распределяя равномерно зелень, лук и специи. Вымыла после руки и долго вытирала полотенцем, задумчиво глядя себе под ноги.       — Рассказывай, что у тебя творится. Думать будем.       Соня замялась. Такого внезапного поворота событий она ожидала меньше всего — зачем это Тане? Или она таким образом от соперницы пытается отмахнуться — выведает, извратит да так и перескажет, сдала же она её уже однажды. В том, что это Таня ткнула Лёшку носом в Сонину встречу с Соболевым, та не сомневалась почему-то ни секунды — только она могла видеть их сугубо интимное общение в соболевской машине…       — Не щурься, — вдруг выдала Татьяна, прерывая Сонины сумбурные размышления. — Морщины себе заработаешь раньше времени. И нечего на меня так кровожадно смотреть. Я тебе не враг, если ты не врёшь и у тебя действительно мысли не только о том, чтобы развлечься… Мне твой Лёха без надобности. У меня жених в армии, осенью дембель, вернётся — мы поженимся. Так что рассказывай, подумаем, что можно сделать.       Соня всё-таки щурилась еще с минуту, наплевав на угрожающие ей морщины, а после начала говорить…       Сейчас, возвращаясь вновь на конюшню, успевая примерно к середине праздника, она с улыбкой вспоминала, как Таня, выслушав её и покачав головой, выдала ошарашенно:       — Да, подруга, прямо индийское кино у тебя выходит, не иначе… Так я не поняла, брат-то твой… Ну… — и замялась, глянув в итоге сочувственно.       Соня тогда только плечами пожала. Это со стороны индийское кино, а внутри всего этого — ощущения, как в хорошем хорроре: не знаешь, откуда в очередной раз ждать подвоха. Вот и сейчас ждала, напрягаясь, как струнка, до последней жилки, до ломоты в мышцах. Таня её выпроводила почти сразу после окончания откровений, строго-настрого наказав вернуться к вечеринке, отмахнувшись при этом от робкого намёка на подарок. Соня всё равно купила ей по дороге недорогой кожаный браслет с парой серебряных подвесок — Таня постоянно таскала кучу подобных тематических фенечек. Деньги на общий подарок она, впрочем, тоже сдавала, так что это был чисто символический показатель её благодарности, даже если Таня и не сможет ничем помочь.       Вечеринка уже шла полным ходом, когда Соня добрела до того самого кострища в лесочке за гостиничным зданием.       Запах шашлыка слышался уже среди дач и стал совсем уж одуряющим, заставлявшим судорожно давиться слюной при подходе к лесочку. Цикады стрекотали оглушительно, хоть вечер был ещё ранний, но и солнце уже заваливалось на щербатую линию горизонта и так и норовило побыстрее сбежать, напоследок прожарив основательно и землю, и всех на её поверхности. Цикады своей трескотней то ли высказывали возмущение влажной, вновь предгрозовой жарой, то ли, наоборот, радовались — дождя давно уже не было. А может, и подпевали. Кто-то там, среди изнывавших от зноя деревьев, играл на гитаре и пел. Соня шагала и улыбалась, вслушиваясь в знакомый голос:       Я не знал, что любовь — зараза,       Я не знал, что любовь — чума.       Подошла и прищуренным глазом       Хулигана свела с ума.       Есенинское залихватское — переложенное на музыку. Кому он это поёт? Кому признаётся?       Соня шагнула на полянку и тут же отступила обратно в скупую тень куцего леса, прислонилась плечом к древесному стволу. Никому он не пел и никому не признавался. Невидяще смотрел в практически белёсый огонь костра, еле видимое пламя над сухими дровами обозначалось больше маревом раскалённого воздуха, чем красно-жёлтыми всполохами. Лёшка смотрел в огонь отрешённо и задумчиво. Длинные пальцы правой руки мелькали над струнами, левой — зажимали гитарный гриф, встрёпанные пепельные волосы топорщились и вихрились, и у Сони внезапно мелькнуло воспоминание о Германе, беспрестанно измывавшемся над своей шевелюрой всего парой часов ранее на встрече в кафе. Мелькнуло и кануло в небытие, потому что не о Германе ей сейчас хотелось думать. Как там пишут в книгах — дух захватывало и сладко замирало сердце? Можно было и так описать её состояние, потому что дышать ей вдруг стало трудно, а на глаза почти навернулись слёзы — Лёшка вскинул взгляд и на долю секунды, совсем крошечную, запнулся, увидев её. Поморщился и с задиристой ухмылкой закончил:       Пой же, пой! В роковом размахе       Этих рук роковая беда.       Только знай, пошли они на хер…       Не умру я, мой друг, никогда.       И Соня улыбнулась ему в ответ и шагнула навстречу свету. И её не смутило то, что значение последних строк недвусмысленно указывало ей на дверь. Потому что взгляд всегда честнее, а глаза Лёшкины сейчас признавались ей совершенно в обратном. Сквозь досадливое недоверие и жадное нетерпение проглядывало то самое, про которое Таня говорила — «а то ты не поняла, почему?» И оно — это просачивающееся, рвущееся наружу, было таким настоящим и необъятным, что Соне стало жарко, плеснуло горячей кровью под кожей щёк и шеи, начало тлеть в подвздошье, мешало внятно осознавать окружающее и окружающих.       Её усадили на древесный ствол, тот самый, сухой и белёсый от дождей и солнца, плеснули в обычный гранёный стакан терпкого красного с резким запахом винограда и сунули в руку тарелку с шашлыком и куском чёрного хлеба.       Лёшка пел что-то ещё, задевая её локтем и даже поглядывая иногда искоса, с прищуром. Она не слушала слов, только голос, потому что в слова сейчас вдумываться хотелось меньше всего, даже если голос этот пел нечто символичное, обращённое именно к ней — Соне. Слишком много у неё сейчас в душе было сумбурных желаний и чувств, а в голове — разрозненных мыслей, и хватало её лишь на блуждающие улыбки и осознание глубокого и всепоглощающего ощущения того, что сейчас, сию минуту — «всё хорошо». И сейчас, сию минуту, она этому «хорошо» верила, как никогда.       До той самой минуты пока, обогнув угол гостиничного здания и бесцеремонно вломившись в Сонино безмятежное сиюминутное бытие, не замаячил в общем поле зрения… Соболев.       И Соня оказалась последним человеком в этой разношёрстной компании, кто его заметил. Первой была Ольга — одна из тренеров — она ткнула в бок Татьяну, и та изменилась в лице, зыркнув сначала на Соню, почти впавшую в транс рядом с рассказывавшим очередной анекдот Лёхой, потом и на него. Их взгляды пересеклись, и Таня скосила глаза на незваного визитёра. Лёха же моргнул и уставился на него следом. И только Соня — последняя — вдруг сообразила, что вокруг неё наступила оглушающая и какая-то живая тишина. Она — тишина — и вытянула её из блаженства и ленивых размышлений о хорошем.       — София Витальевна, добрый вечер, — послышалось вкрадчивое откуда-то сверху и справа, и Соня замерла, перед этим крупно вздрогнув, словно получила пригоршню льда за шиворот.       Уставилась на Романа, растерянно моргая, после на Лёшку опасливо — что скажет он, если видел и знает, но тот, в свою очередь, внимательно смотрел на мужчину, сжав челюсть до белых бескровных пятен на скулах.       — Ни Ваш отец, ни я не можем до вас дозвониться. Кажется, у Вас сегодня нет занятий на курсах, так?       Соня сглотнула и выпалила от неожиданности:       — Вы-то откуда знаете?       Соболев хмыкнул и оглядел притихших зрителей, с интересом наблюдавших за разворачивавшимся спектаклем, отдельно приостановился на Лёхе — Соне показалось, или тот действительно придвинулся к ней чуть ближе, скользнув вдоль поверхности бревна и даже немного развернулся, выставляя вперёд левое плечо, как бы прикрывая Соню спиной от чужого насмешливого взгляда, пока что прожигавшего дыру исключительно в нём.       — Ваш отец меня просветил насчёт Вашего расписания… — Роман ответил ей, но смотрел всё ещё на Лёшку, со спокойной усмешкой во взгляде, в котором так и светился намёк на разные весовые категории — где Лёха, и где Соболев… Он едва ли этими категориями и мериться будет — не его стиль, придавит парня, как блоху.       И Соне стало страшно до сухости в горле и дрожи в коленках: он сможет же, она не сомневалась в этом.       — Мне пора! — она подскочила, как ошпаренная, и хотела уже прошмыгнуть и мимо Лёшки, и мимо так не вовремя и не к месту объявившегося Соболева.       Отца, который, скорее всего, и надоумил того своими далеко идущими чаяниями, и Соболева, такого догадливого, поехавшего искать её на конюшню — она откровенно ненавидела сейчас. Но бегство она всё же посчитала на данный момент единственным возможным вариантом. Что бы ни сподвигло Лёшку на лояльность к Соне сегодня, после подобного явления конкурента во всей красе едва ли он будет дальше разбираться, что к чему. Ей, наверное, останется только уволиться.       Герман её прибьёт… Господи, да причём тут сейчас Герман, у неё жизнь норовит обвалиться по всем фронтам…       — Ой… — она едва не улетела носом в землю.       Лёшка в самый последний момент выставил свои длиннющие ноги в местами подранных рабочих джинсах, лишая Соню возможности пройти напрямую, и пока она металась взглядом по сторонам, ища пути к отступлению, медленно поднялся, вовсе заслоняя ей обзор и проход. Собой.       — София Витальевна пока не планировала уходить.       Голос его прозвучал спокойно, ни разу не дрогнув.       — Лёш! — предостерегающе окликнула его Таня, и, честно сказать, Соня была ей благодарна.       Она бы и сама это сделала, если бы ей сейчас не было так страшно, что перехватывало горло. Отец с ней церемониться не будет, если узнает все подробности, а договариваться с Соболевым о сносной легенде… Чем это ей обернётся? Ей было страшно! За себя. Но за Лёшку всё-таки больше.       — Алексей… — невидимый из-за Лёшкиного плеча Соболев откровенно насмехался. — Кажется, София Витальевна несовершеннолетняя. Все ещё. Насколько мне известно…       — Именно, — без улыбки отрезал Лёшка. — И Вы ей не отец. Насколько мне известно…       — Лёш, — наконец не выдержала Соня и тронула его за плечо. — Все нормально. Это отцовский знакомый…       — Помолчи, — бросил он ей вполоборота.       И Соня смогла мельком разглядеть, как Соболев удивлённо выгибает бровь и смотрит с насмешливым интересом, но и с лёгким уважением во взгляде. Вроде бы говоря: «Надо же, какой щенок борзый попался…»       — Так и Вы, Алексей, ей не брат, — медленно и с удовольствием вернул он Лёшке. — Пропустите девушку. Её дома ждут, — и уже Соне: — Виталий Иванович немного рассержен на Вас, София. Час назад у него была встреча с душеприказчиком Вашей матери, и потребовалось Ваше присутствие. А дозвониться до Вас не смогли. Что с Вашим телефоном?       — Лёш, пусти, — тихо попросила Соня и уже основательно ухватилась за его руку.       На самом деле, она вполне могла бы обойти его, перешагнув бревно, на котором они сидели, но почему-то подобный вариант казался ей абсурдным. Соне нужна была гарантия, что Лёшка не полезет чесать кулаки о соболевскую физиономию — она замечала пару раз у него красноречиво содранную кожу на костяшках — ей нужно было, чтобы он отпустил её добровольно, без эксцессов. Такое сложно будет замять и уладить, не потому что Соболев осерчает вдруг, а потому что у них обоих — у отца и Романа — появится рычаг давления и повод запереть её дома. Хотя не то чтобы у них его не было сейчас или до этого…       — Ты не пойдёшь никуда, — отрубил Лёшка. — Я сам тебя отвезу. Такси вызову.       Ну конечно. И отдаст за него половину зарплаты. И у неё ни за что денег не возьмёт. Так уже было. Когда она пыталась отдать ему свою зарплату — пусть и крошечную, но с уверенностью, что для него это тоже деньги, да и он их определённо заслуживал больше, — Лёшка посмотрел на неё, как на вошь. И прошёл мимо, весь подобравшийся, словно доведённый до крайней точки кипения зверь перед прыжком. Таня тогда, свидетельствовавшая неподалеку, фыркнула и бросила ей: «Вот дура!» И Соня с ней согласилась.       И сейчас была согласна с Таниным взглядом, буквально кричавшим — не геройствуй, дурень!       — Лёш, не надо, — озвучила их единое мнение Соня. — Правда, всё в порядке. Я тебе позвоню завтра…       И она наконец протиснулась мимо него, развернувшегося к ней боком и колюче вглядывавшегося ей в лицо.       — Это вряд ли… — тихо хмыкнул Соболев, но расслышала это исключительно Соня, подошедшая к нему на расстояние вытянутой руки. — Было приятно пообщаться, — выговорил он уже громко, оглядывая тихо и недоуменно переговаривавшийся народ, но обращаясь несомненно к Лёшке. — Очень приятно… — и он усмехнулся напоследок и всё же мазнул взглядом по парню, добавляя: — Но надеюсь, не свидимся больше.       Намекнул на дальнейшие Сонины перспективы откровеннее некуда…