Сокровище из снов

      2016-й год. Алтай       Место здесь было особое. Правильное место. Старая Берёза тихо скрипела узловатыми ветвями, встречая Эштэ, привечая как родную, едва ли не кланяясь, но ощущение этой покладистости было обманчивым. Каждое дерево так или иначе является частью — ветвью — Мирового Древа, которое человеческому существу никогда не покорится. Помочь и охранить может, но склониться добровольно… Даже просто найти «своё» дерево, от которого без последствий можно взять древесину на обруч для бубна, сложно, нужно выбирать очень и очень тщательно. Но Старая Берёза — хорошее дерево. Когда Эштэ была девочкой, в него ударила молния. Прямо у Эштэ на глазах. Гроза была страшная, дивная была гроза, небо злилось на людей, полыхало. Вода накатывала волнами, то прибывая, как морской прилив, то отступая, хлеща чуть тише, по косой. Эштэ собирала травы и заплутала в горах. Должно быть, её запутали духи, иначе она успела бы выйти к дому прежде, чем небо разверзло тёмное мятущееся нутро и вылило на горы целое море. Но тогда Эштэ не увидела бы молнию, которая ударила в Старую Берёзу и не осознала бы своей сути.       Старая Бёреза — кривое и причудливое дерево, просто слишком приметное на открытой поляне среди малопроходимого бурелома — переломилось и изогнулось, выпростало корни из земли, потянувшись ими — старыми и полумёртвыми — к небу, и по весне поросло зеленью.       Эштэ же ушла в горный аил, когда-то принадлежавший согбенному и сморщенному, словно старая брюква, старику-травнику. Ушла на целый год. Так было нужно.       Так что это было хорошее место. Место Эштэ. Она огляделась, поджав губы. Чернеющее в траве зольное пятно кострища, лежанка из лапника, неаккуратно пропаханная колея от перетащенного бревна. Она подошла к Берёзе и погладила её по заскорузлой, в шишковатых наростах и плесневых древесных грибах, коре, прильнула к ней щекой. Эштэ могла бы проговорить вопросы вслух, только зачем? Для такого разговора нужно нечто иное. Придёт вечер, наступит ночь, и она разведёт здесь огонь и возьмёт свой бубен.       Некоторым из них — сильнейшим и избранным из избранных — ни к чему бубен и прочее из того, чем Эштэ привыкла упрашивать духов. Но она слаба. Она не смогла бы провести человека нужным путём — потому и Лёша никак не найдёт свою тропинку, мечется, цепляется за ветхие клочья воспоминаний, и девочка мается из-за того. Держат друг друга, сами о том не зная, рвут души в клочья, делая несчастными себя и других. Но нарыв — за столько-то лет большой он сделался да болезненный — готов прорваться. Девочка-то уж сама себе поможет — теперь, Эштэ и нужно всего лишь подтолкнуть да направить, на это её сил хватит. А парень… Парень за девочкой так и потянется. Ему не впервой.       Эштэ улыбнулась, погладила вновь древесный ствол и медленно направилась в сторону аила. Теперь уже недолго осталось, настанет вечер, и Эштэ вернётся, запалит огонь и присмотрит, чтобы беды не случилось. Хватит с них уже больших бед. Ответили и за отцов своих, и за себя, их время настало. Время хороших мыслей и правильных поступков.       2005-й год. Новосибирск       Соня свесилась с дивана вниз головой, неловко вывернулась из-под придавившей её Лёшкиной руки, едва не свалившись и не ткнувшись макушкой в линолеум пола, но добралась, наконец, до причины своего пробуждения — телефона, вибрирующего и играющего на минимуме звука полифонию «Депеш Мод». Смотреть на дисплей не требовалось — именно эта мелодия обозначала входящий от Германа. Соня отчего-то выделила его. Как самых близких — Сашку, маму, когда та ещё могла ей позвонить, отца — спорный статус близости после всего случившегося, но всё же, — Лёшку… И Германа.       — Да, — приглушённо обозначилась она в динамик и покосилась на Лёшу.       Тот спал очень тихо, распластавшись на спине, повернув голову к стене и выставив напоказ крепкую шею. Его солнечная смуглость в ночном сумраке терялась, и кожа смотрелась светлой, будто подсвеченной изнутри, и гладкой. Она таковой и ощущалась, когда он был с ней… и в ней. Гладким, сильным, гибким и твёрдым. Жарким. Желанным. Соню продрало острым спазмом, хлестнуло по внутренностям и запекло в животе. Она не получила особенного удовольствия от самого соития, но даже при этом понимала, что дело это вполне поправимо с течением времени: Лёшины ласки непосредственно до самого процесса и долгие томные поцелуи и поглаживания после доказывали это со всей ясностью…       — …София… Ты меня слушаешь?.. — голос Германа звучал уже несколько раздражённо, и Соня осознала, что отвлеклась не по делу.       — Да, слушаю. Что случилось?       Герман примолк, и его молчание даже сквозь динамик телефона ощущалось слегка озадаченным.       — Ты пропала куда-то, — осторожно начал он. — Твой отец рвёт и мечет, даже нашёл в себе силы нормально пообщаться с моим… — тут Герман как-то скептически хмыкнул, и Соня прикусила губу, представив «нормально» в понимании отца. Ничего адекватного, если подумать, и Герман продолжил, подтверждая Сонины мысли: — Он обвинил нас обоих в пособничестве твоей дурости, чуть ли не в похищении и ещё много в чём…       Он устало выдохнул в трубку. Соня прикинула, который сейчас час, очевидно было, что время перевалило глубоко за полночь — за окном царила непроглядная душная тьма, луна, как прибитая, плыла ещё высоко в чернильном небе, подсвечивая ближайшие облака, но до земли не доставая. Скорее всего, видал Герман в гробу эту возню с девчонкой, навязанной ему отцом и чьим-то завещанием, что бы он там о ней ни думал, и как бы ни сочувствовал. Альтруизм хорош до поры до времени, пока им не начинают откровенно злоупотреблять.       — Герман, прости, пожалуйста, я у подруги ночую. Нужно было вас с отцом предупредить… — Соня опасливо покосилась на Лёшу, ей показалось, тот проснулся. — Домой я пока не вернусь. Пусть отец успокоится немного.       Герман вновь вздохнул, но отвечать не торопился, а Соня, подобрав ноги и пристроив щёку на острые коленки, внимательно вглядывалась в мерно вздымавшуюся Лёшкину грудь. Хотелось прикоснуться к тёплой коже ещё раз, но не хотелось его будить. Глаза Сони привыкли к окружающей темноте, и она хорошо различала линии поджарого ладного тела. От этого зрелища всё ещё было тяжело и сладко внизу живота, но больше щемило в левом межреберье, и уже не сладко, а тревожно. То ли предчувствие — гнетущее и неотвратимое — на неё давило, то ли не верилось до конца, что всё это случилось, и её так жаждут и так любят.       Лёшка выстонал это «люблю», когда, совершенно ошалелый и взмокший, вдавливался в её живот, всем телом вздрагивая от наслаждения.       Только вот — что дальше?..       — И что дальше? — Герман словно прочитал её мысли, и Соня вздрогнула от его слов. Тот в свою очередь отчётливо подавил зевок и продолжил: — Соня, раз уж ты решила выбрать взрослую линию поведения, давай её и придерживаться. Бегать — не вариант. У нас решение суда на руках, твои подписи теперь необходимы везде и всюду, мой отец обязан снять с себя полномочия и официально переложить их на твои плечи. И, честно говоря… У меня просто нет возможности ждать, пока семейство Фоминых разберётся между собой… Послушай…       — Кроме подписей, что ещё от меня требуется? — она почему-то готова была вспылить. Сама не заметила, насколько ощутимо дёрнуло её это «нет возможности» Германа. В конце концов, не она его втягивала в эту историю, а его фраза Соню будто упрекала в том, что она вообще попалась на его пути.       Герман вновь взял паузу, то ли раздумывая над вопросом, то ли и вовсе засыпая — чем чёрт не шутит.       — Не бегать от проблем, в первую очередь, — приглушённо выговорил он. — У меня всего неделя, потом мне нужно будет… уехать в Москву на некоторое время…       — Командировка? — испуганно уточнила Соня.       Её, похоже, бросали в самый разгар семейной «холодной войны». Не то чтобы Герман был ей обязан, но Соне стало страшно, и чужое прикосновение заставило её придушенно ойкнуть и едва не слететь с кровати — занимавший все её мысли до сего момента Лёшка, упорно маячивший на задворках сознания весь разговор, внезапно исчез из поля зрения, будто его и не было рядом, стоило ей представить, что она останется совершенно одна. Без Германа…       Без Германа, значит, одна…       — Ты чего не спишь? — хрипло со сна и довольно громко спросил Лёшка, погладив её по лодыжке.       И начавший было что-то отвечать Герман вдруг осёкся. Соня даже представила, как он прищурился, вслушиваясь, и поджал губы. Он всегда так делал, когда ему что-то не нравилось или раздражало.       В самом деле, откуда она всё это знает, почему мельчайшие подробности мимики и повадок совершенно чужого ей человека так врезались в память? Сколько она с ним общалась — четыре раза, пять?.. Зачем ей всё это знать?..       Но Соня молниеносно подалась вперёд и ладонью зажала Лёшке рот, покачала головой, прося тишины, и тот нехотя откинулся навзничь, блестя в темноте глазами и сосредоточенно хмуря брови.       — Ты не одна? — тут же нашёлся и Герман, и Лёшка ощутимо напрягся, вслушиваясь в отчётливо звучащий из динамика в ночной тишине мужской голос.       — М-м-м… — неопределённо высказалась Соня, но Герман раздражённо перебил её.       — Не суть, в общем, — он кашлянул. — Завтра мы можем встретиться? Обговорим ещё раз детали и вместе поедем к твоему отцу. Я не стану вмешиваться, ты поговоришь с ним сама. Я просто подстрахую, — тут он как-то неопределённо промычал, словно подбирая слова. — Судя по нашей сегодняшней беседе, страховка не помешает…       И Соня подумала — уж не начал ли отец махать кулаками? Он мог бы. Тем более, что от Трофимова-старшего уже практически ничего не зависит — он действительно обязан снять с себя все полномочия в адрес Сони, а Герман… Он помогает пока исключительно за «спасибо», между ними устная договорённость. Даже не между ним и Соней, а между Германом и его отцом. И младший вполне имеет право отступить и не лезть в это дело, без каких-либо для себя последствий и неустоек. Собственно, именно этим он и собирается заняться — отъезд в Москву может быть фикцией. Отговоркой. К чему Герману встревать во внутрисемейную возню, которая, ко всему прочему, может плохо для него закончиться? Фомин не последний человек в городе, а Соболев и подавно развернулся в областных масштабах, и, кстати, Герман насчёт Соболева в курсе лишь отчасти. Соня не распространялась о пикантных подробностях и том, насколько отец жаждет видеть того в зятьях, лишь намекнув на возможное замужество по договорённости между женихом — гипотетическим — и Фоминым. Всё о Соболеве знает только Лёша…       Соня вновь очнулась от размышлений, уставившись на сердитого и откровенно дёрганого кавалера. И отвела взгляд. Лёшка был едва прикрыт краем простыни в самых интересных местах. Он отвлекал.       — Завтра я поеду на работу в конюшню. Заедешь за мной к двум часам? Поговорим и потом к отцу.       В трубке глубоко вдохнули и выдохнули, помолчали какое-то время, а после обречённо ответили:       — Конечно. Без проблем. Могу, правда, опоздать — у меня встреча с клиентом. Дождись меня, хорошо? — и еле слышно, явно для себя, Герман добавил: — И я очень надеюсь, что меня не попрут с работы…       — Герман, мы могли бы тогда… — спохватилась Соня, но тот уже отключился.       Пару минут они играли с Лёшкой в гляделки, впрочем, Соня этого и не замечала, смотрела, не видя, и напряжённо размышляла над только что случившимся разговором. Поэтому первым не выдержал Лёша. Сделал молниеносный выпад вперёд, опрокидывая Соню на скрипучий матрас, подминая тяжестью и теплом тела, лишая любой возможности связно мыслить, отвлекая, отнимая остатки воздуха горячей ладонью, бесстыдно забравшейся под подол футболки — единственной на данный момент Сониной одежды.       — Я сейчас спрошу один раз… — он казался предельно серьёзным, только вот пальцы его осторожно и крайне бережно, оставив мгновенно поджавшийся от прикосновения живот, скользнули к самому сокровенному, осторожно поглаживая и нажимая. — И, скорее всего, ты ответишь мне предельно честно, поскольку я мастер допросов… — он с большим трудом удержался от улыбки, когда Соня рвано выдохнула и попыталась выкрутиться и сбежать. — Кто это был и нужно ли мне из-за него волноваться?..       Он всё же улыбнулся, умудрившись увернуться от Сониных зубов — ей так хотелось цапнуть его за губу или в крайнем случае за нос.       — Итак?.. — очередное аккуратное движение пальцев, и Соня закатила глаза и сдалась.       — Это юрист, — выговорила едва слышно. — Просил встретиться завтра. Какие-то дела по маминому завещанию…       — А почему ночью звонит? — Лёша прихватил губами нежную кожу шеи под самой челюстью.       — Ну… — Соня теряла последние мысли и дар речи от его действий. — Он…       — Он?..       — Да хватит уже! — она захихикала и попыталась спихнуть Лёшку, но едва ли у неё это получилось бы, слишком разными были весовые категории.       Он поцеловал её. Должно быть, и для него в этот момент человек, деливший с ним ночную темноту, был важнее окружающего мира…       2016-й год. Алтай       Чего София ожидала от собственных откровений, она толком и не знала. Но абсолютно точно не этого.       Лёшка сидел, расслабленно привалившись спиной к подоконнику кухонного окна, пристроив локоть на стол, застеленный цветастой, кое-где слегка поцарапанной ножом клеёнкой. Ладонь его почти полностью закрывала один из завитков орнамента, опоясывавшего аляповато нарисованные цветочные букеты — пёстрые и пышные, и Софию это отчего-то раздражало. Хотелось убрать дымившую чайным паром кружку, отобравшую собой ещё пару мудрёных линий, и скинуть тяжёлую ладонь с загрубевшей на пальцах кожей и неаккуратными ногтями.       Это нервное. И досада на его невозмутимость, почти что скуку — это тоже нервное. Конечно, она нервничала, когда рассказывала, а он сидит, будто набрал в рот воды и все ему нипочём.       — Ты ничего не хочешь сказать? — София с огромным трудом сдержалась, чтобы не повысить голос.       Едва ли её собеседник это оценит, скорее, выгонит её и отправит восвояси, в очередной раз напутствуя советом стереть из памяти его личность и их общее прошлое. Лёшка в ответ только дёрнул плечом и убрал наконец руку с клеёнчатых завитков, подхватил кружку и шумно — совершенно точно намеренно, насмехаясь — хлебнул содержимого.       — Что ты хочешь от меня услышать? — спросил. — Что я честный и благородный трубадур и денег этих не брал?       — А ты их брал? — у ошарашенной Софии кровь отхлынула от лица, совсем как четыре года назад, когда она получила отчёт от детективного агентства. — Я подумала… — попыталась она оправдаться, но Лёшка вдруг резко поднялся и махнул рукой, прерывая её.       Отвернулся к окну и выглянул в серое, влажное от перепада уличной температуры утро, будто там могло быть что-то более интересное, чем-то, что творилось здесь и сейчас.       Не могло. И не было. Эти судорожные движения и жесты вернули Софию на одиннадцать лет назад, смахнув всё чужое и незнакомое, появившееся в нём — Лёшке — за эти годы. Его — такого — она помнила и знала. И он сейчас был в бешенстве. И он абсолютно точно её ненавидел.       — Брал, — несмотря ни на что, удивительно ровно сообщил он, не оборачиваясь. — Я не честный трубадур и уж точно не герой. Принцессу я бы не потянул. А деньги далеко не лишние, — он говорил обманчиво спокойно, буднично даже, словно иного варианта развития событий не допускал вовсе, подтверждая каждым своим словом рассказ отца и все факты, что так настойчиво маячили перед глазами всё предшествующее этой их нечаянной встрече время. — Но знаешь… — он повернулся наконец лицом к Софии, — неудивительно, что ты тогда поверила отцу. Это как-то… логично? Как очень уместное завершение совершенно неуместного эпизода в твоей жизни. Если я был практически нищ — а по сравнению с твоим достатком слово «практически», в принципе, можно забыть — то на деньги я просто обязан был позариться. Странно было бы, если бы вышло иначе… Ну, знаешь, этакий ушлый деревенщина, альфонс… Бля, как же отвратительно…       — Лёш, я… — София попыталась вновь, но он поднял на неё совершенно пустой и отрешённый взгляд:       — Что сделано, то сделано, теперь это уже никому не навредит, если ты хочешь, чтобы я вернул эти деньги твоему отцу или тебе…       — Да пропади они пропадом эти деньги! — София сорвалась на крик, не выдержав его спокойного сухого тона. — И ты вместе с ними!       Ей самой хотелось биться головой о стену, ей хотелось вцепиться ему в лицо ногтями и разодрать эти чёткие линии скул, выцарапать эти невозможные болотные глаза. Ей хотелось, чтобы он мучился так же, как и она все эти одиннадцать лет невозможности двигаться дальше, острой горькой ненависти к себе и к нему, бесплодных попыток оправдать его, оправдать и себя тоже за чудовищную, ужасную ошибку!       — Ты хоть понимаешь, что́ я из-за тебя потеряла?! Ты хоть представляешь, что было тогда со мной?! Ты! Ты первый, кому я доверилась! Я верила тебе, а ты меня продал!       — Ну… Мне пришлось… — вяло оправдался он. — Эти деньги мне… очень пригодились… Сумма для меня в то время огромная…       София не дала ему продолжить:       — Огромная… — она расхохоталась, а после вдруг затихла и угнулась, спрятав в ладони пылающее уже жарким румянцем ярости лицо. — Бог ты мой… Одиннадцать лет…       Тишина в кухне какое-то время нарушалась лишь редким лаем дворового пса и храпом Николая Лукича, доносившимся с веранды.       — Я тогда получила от мамы наследство, — добавился и её тихий голос. — Земля. Много. И в центре города, и на окраинах. Недвижимость. Два офисных здания, поэтажно сдававшихся в аренду. Акции отцовской компании, оформленные при жизни на неё. В то время, как ты меня… продал, даже от одного этого здания общая сумма арендной платы, пусть без вычета налогов и прочих платежей, была на порядок выше твоей чёртовой огромной суммы! — последние слова она буквально выплюнула ему в лицо, вглядываясь, впиваясь в него глазами, надеясь на всплеск эмоций — жадность, разочарование, упущенные возможности, сожаление о них.       Но нет… Он смотрел на неё спокойно и устало, и криво улыбнулся, выслушав её эмоциональную речь.       — Я рад за тебя и никогда не сомневался, что у тебя всё будет хорошо.       — И всё? — как-то наивно переспросила София в ответ. — Даже не посетуешь на собственную неудачу?       — Даже не скажу, что продешевил, — он покачал головой и ожесточённо растер лицо ладонями. — Ты ведь этого от меня ждёшь?       Она именно этого от него и ждала. Со злобной и гадкой мстительностью, вовсе ей не свойственной. Непонятно, что́ это вдруг всколыхнулось в ней и подняло голову, что за отвратительные черты характера выплывали наружу, они не её, они более свойственны отцу, и в меньшей степени Сашке, но уж никак не ей. Или она всё же гораздо больше Фомина, чем ей хотелось бы? Кто, как не наследница своего жёсткого, эмоционально суховатого отца, пошла бы тогда в эту ненавистную клинику? Мама бы не пошла — София это точно знала, предай её любимый человек хоть десять раз, мама боролась бы до последнего, использовала бы все шансы, даже самые крошечные и фантастичные… А София смирилась, поверила, утонула в своём горе и сдалась…       — Сонь, я не стану оправдываться, — вклинился в её мысли Лёшка, — это уже никому не нужно. Серьёзно. То, что мы встретились — это какой-то совершенный абсурд, нелепость. Случайность. Представь, что мы две параллельные прямые теперь, мы больше никогда с тобой не пересечёмся. У каждого своя жизнь. Тебе давно пора домой. К мужу…       — Он мне не муж, — глухо перебила его София.       — Да неважно, станет им, значит…       — Не… — попыталась она вновь, но он вдруг рявкнул:       — Замолчи! Хватит! Если тебе так нужно взращивать в себе комплекс жертвы, дело твоё, но без меня, пожалуйста!       И он стремительно прогрохотал мимо ботинками по скрипучему дощатому полу и хлопнул дверью об косяк.       Комплекс жертвы… Ну надо же…       София поднялась с табуретки и бесцельно побродила из угла в угол помещения, на автомате подмечая мелкие, ей сейчас вовсе не нужные детали. Занавески на окнах — чистые и отглаженные и, кажется, даже накрахмаленные. Ткань не новая, и, скорее всего, занавескам этим лет не меньше, чем самому дому, так кто же так заботливо их облагораживал? Чисто выскобленные разделочные доски, весёленькая подставка под мыло и губку для мытья посуды в виде глиняной, пёстро раскрашенной уточки. Новенькие чехлы на табуретках — абсолютно точно самодельные, аккуратно сшитые вручную крупными декоративными стежками. Чистые кипенно-белые полотенца, заботливо подобранная посуда… И прочее, прочее…       За спиной Софии деликатно кашлянули.       — Доброго утречка… — Нина смотрела на неё от двери воспалёнными явно после бессонной ночи глазами. — Позавтракаете перед отъездом? — добила, особо поднажав интонацией на последнем слове.       София смотрела молча. Сказать ей было нечего, или подливать масла в огонь, ответив: «Да, спасибо, и нет, я не уезжаю»?       Это гадко. А женщина, смотревшая на Софию сейчас почти с мольбой и уж точно с надеждой, не заслуживала гадостей в свой адрес.       Вся эта ситуация отвратительно пахла, да что там, давно уже воняла падалью, и Лёшка ей сейчас это высказал вполне определённо и без обиняков. Но она всё же развернулась к Нине лицом — невежливо говорить то, что она хочет сказать, через плечо.       — Да, мы знакомы давно. Да, у нас что-то было. И закончилось между нами всё не очень хорошо. И лучше будет для нас обоих, если мы выясним до конца некоторые детали. Слишком много осталось недосказанности, из-за которой всё тянется эта история… — София даже развела руки в стороны, словно извиняясь и как бы говоря — неприятно, но что поделаешь?       Она могла бы добавить, что Нине нечего опасаться. Но именно сейчас ей не хотелось хитрить и откровенно лгать — у них обоих, как у неё, так и у Лёшки, перегорело не всё. Кабы перемололось да в муку, он бы не реагировал так остро. А он реагировал. Это его напускное спокойствие — фикция, заботливо и тщательно выкованная годами маска — привычная уже, приклеенная, намертво посаженная на цемент. А внутри… Внутри слишком всего много, не учтёшь. Когда ситуация настолько выводит из равновесия — это до сих пор важно, это всё ещё волнует, без сомнения.       Лгать было бессмысленно, потому и сказала правду, не таясь и успокаивать не стала. И Нина, прекрасно её понимая, улыбнулась вдруг очень мудро и спокойно и выговорила, скорее объяснила, чем спросила:       — А может, стоит просто жить дальше, а не держаться за былое по прихоти?.. Неужто дома никто не ждёт? — София вздрогнула, услышав Нинин вопрос, прорвавшийся к ней сквозь хаос мыслей.       — Ждёт… — отозвалась она на автомате, до конца не выпутавшись из раздумий.       Дома её ждут. Тот же Сашка, ему сложно сейчас, несмотря на команду адвокатов, работающих по делу холдинга — Герины ребята, кажется, подключились не менее рьяно, чем основной семейный юрист и его подчинённые, с которыми работал отец. Её ждут, но как объяснить кому-то, да и себе самой, что порой даже одно недосказанное слово — что уж говорить о событиях, затмивших целую жизнь — тянет назад к истокам, будто всё произошедшее — смола, в которую влетел с размаху, да так и остался на веки вечные в ней. Бабочка в янтаре — разбей камень, рассыплется и бабочка, но не добраться до сути равносильно вечному плену…       2005-й год. Новосибирск       — Не забудь мне…       — Позвонить, да, я помню, — Соня закатила глаза.       — И если ты не позвонишь, я…       — Прискачешь на лихом коне, размахивая шашкой?       Она вздёрнула брови и с улыбкой посмотрела на серьёзного, не в меру обеспокоенного Лёшку, провожавшего её к автобусной остановке. Он нервничал отчего-то гораздо сильнее, чем сама Соня, выглядевшая на удивление благодушной, сытой.       — Нет, — сердито открестился Лёшка от лихого коня и шашки, — Таньку пришлю…       И тут уж Соня всё же прыснула и загоготала совсем невоспитанно, непохоже на себя саму — громко, разинув рот и запрокинув голову, чуть ли не прихрюкивая:       — Хорош рыцарь… — выдавила, — девчонку вместо себя подсылать.       Лёшка её юмора не оценил и напрягся ещё больше. Эта её сытость больше походила на какую-то неуместную разболтанность, которая ему не нравилась, но больше ему всё же не нравился тот, кто ждал его — его! — Соню на автобусной остановке. Заранее, заочно, просто потому что это его Соня, Лёшкина, и нелепая, неуместная, смешная ревность пузырилась в нём, как углекислый газ в минералке — встряхнешь ещё немного, и сорвёт крышку…       — Всё, дальше я сама, — Соня придержала его за руку, останавливая, совершенно не помогая, потому что дорога уже просвечивала сквозь кусты, и Лёшка видел припаркованную на обочине машину — блестящую и обтекаемо-гладкую, хищно-чёрную.       — Не нужно тебе светиться. Это лишнее, — окончательно добила его Соня.       Лёшка заскрипел зубами.       — А то юрист заревнует, что ли? — выдал и едва сдержался, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу — идиот, кто только за язык-то тянул. Но уж очень не нравилась ему перспектива отпустить Соню в эту машину и к её водителю — юрист, маячивший возле четырехколёсной собственности, выглядел не намного старше Лёхи. Года четыре, может, пять лет разницы.       Соня насмешливо покосилась и тут же подалась к нему, ластясь и притираясь стройным упругим телом, потёрлась носом о линию челюсти, отвлекая и привлекая, и очень тихо, практически на грани слышимости, шепнула:       — Перестань… Я люблю тебя, Лёш…       И порскнула вперёд на открытое место, оставив ошеломлённого, пришибленного Лёху на тропинке, в тени кустов акации и сирени.       Он рванулся было за ней, но всё же придержал сам себя в последнее мгновение. Выступил только на пару шагов, отвёл рукой мешающую кустарниковую ветку и прищурился.       Юрист — высокий парень с немного растрёпанной русой шевелюрой — забрал у неё увесистый рюкзак и закинул его на заднее сиденье, прикрыл за Соней дверцу машины и, обогнув капот, сел на водительское место. И наблюдавший за этим Лёшка слегка успокоился. У него был достаточно намётанный глаз, и в большинстве случаев он мог сказать абсолютно точно, имеет мужик виды на конкретную девушку, либо нет. Конечно, сложно было что-то определить вот так, за пару минут, но создавалось ощущение, что этот парень к Соне был абсолютно равнодушен — в опасном для Лёшки плане.       Сама же Соня… Кусты, отделявшие дорогу от территории дачной застройки, показались Лёшке границей между двумя разными людьми. Ипостасями. Рядом с ним шла застенчивая девчонка, уже привыкшая к Лёхе, принявшая его в свой узкий круг избранных, и оттого гораздо более раскованная и бесшабашная, чем могла бы быть с кем-то чужим. «Свойская».       К машине же шагнул кто-то другой. Выйдя на открытое пространство, Соня выпрямила спину, развернула плечи, вся как-то выровнялась, словно балерина у станка — стала в позицию. На ней — такой — не заметны были простенькие тенниски, шорты и футболка — они не брались во внимание, она затмевала собой, этой вытянутой в струнку фигуркой, неброские подростковые одёжки, тогда как шедшая рядом с ним всего-то секунды назад девушка, напротив, пряталась за ними и за образом, возможно, ей вовсе не свойственным… Та, кто села в машину, вполне вписывалась в мир шикарных платьев от модных дизайнеров, смокингов, галстуков-бабочек и светских раутов, до завсегдатаев которых Лёшке было как до Луны пешком…       Он долго и совершенно бессмысленно смотрел на дорогу, бездумно считая проезжающие авто и автобусы, и в голове без конца крутилось Сонино — «я тебя люблю»…       Она его любит… Ей всего семнадцать… Она любит его?..