Сокровище из снов

      2016-й год. Алтай       — То есть как — она поехала за мной? На хрена? — Лёшка, растерянный и потерявшийся в собственных предположениях, эмоциях и мыслях, беспомощно хлопал глазами, глядя на перепуганную Нину и скрипящего зубами Германа, и при этом не знал, что ещё дельного можно спросить. Через минуту наконец сообразил, некрасиво накинувшись на, по сути, ни в чём не виноватую Нину: — Ты почему её не остановила?! Почему не пришла и не сказала мне?!       Но сам себя и окоротил, замолчав. Он и так её чуть ли не переговорщиком в стан «врага» послал. Её — искренне Лёшку любящую и уважающую безмерно. Что он творит вообще? Как затмение какое-то.       — Я не понимаю, почему мы до сих пор сидим здесь, вместо того, чтобы идти на поиски?! — Герман подал голос практически впервые за последние минут двадцать, до этого цензурная речь ему, видимо, никак не давалась.       — Ночью? — рявкнул Лёха. — Хочешь тоже шею свернуть?..       — Что значит «тоже»?! — Германа всё-таки прорвало, он подскочил и попёр на Лёшку.       Выражение лица у него было совершенно невменяемое, он явно сходил с ума уже даже не от беспокойства, а от ужаса. Нехорошего ужаса, который толкает на бестолковые поступки, приводящие к ещё более худшим, чем есть, последствиям. И Лёшка, не церемонясь, перехватил уже летевший в его челюсть кулак в попытке заломить чужую руку за спину, выиграть необходимое время, привести человека в чувство. Но соперник внезапно оказался не так прост. По всей видимости, с азами самообороны и техники нападения Герман был знаком, и довольно профессионально ушёл из захвата, решил ударить левой рукой, застав своей опытностью Лёшку врасплох, но тот быстро спохватился.       — Уймись, слышишь?! — прошипел он ему в затылок, придавливая Германа к стене. — Она могла с тем же успехом развернуться и уехать домой. Уймись!       Тот потрепыхался ещё немного на чистом упрямстве, решив на пробу взять нахрапом, но, будучи выше и явно сильнее Лёшки по физическим показателям, он не дотягивал по технике. И в конце концов, боль от вывернутого плечевого сустава и проснувшийся здравый смысл уняли гулявшую в нём дурную ярость, сведя её на нет.       — Пусти, — почти ровно выговорил он, отдышавшись, и Лёшка тут же отпрянул, выполнив просьбу.       — Нин, иди домой, — Лёшка устало отмахнулся в очередной раз от кинувшейся было к нему совсем уже запаниковавшей Нины, — мы сами тут разберёмся.       — Может, нужно спасателей вызвать? — робко предложила она и добавила тихо, опасаясь нового всплеска чужой паники: — Можно поднять Фёдоровну, она откроет почтамт, позвоним…       — Нин, иди к Тёмке, а? — Лёшка пресёк инициативу в зародыше, сыграв на самом святом — материнском инстинкте, хотя четырёхлетний Артём, скорее всего, давно спал под присмотром своей бабушки, бывшей Нининой свекрови. Та, редко видя единственного сына, давно затерявшегося в городе и уже обзавёдшегося новой семьёй, всю энергию вкладывала во внука, помогая растить его Нине, вернувшейся после развода домой, в село. — Иди, я серьёзно!       Лёшка подтолкнул Нину к выходу из дома и последовал за ней, с намерением проводить. Она понуро вышла на крыльцо, после — в наполненную запахом озона и сыростью ночь. Небо, едва освободившееся от облачной пелены, вновь отгородилось ею от земной суеты, противопоставив ей свою — тучи тёмным потоком несло к северу, вслед ушедшей грозе. Ветер гудел, трепал ветви деревьев близкого леса. С горной вершины неожиданно донёсся волчий вой — протяжный и какой-то тревожный, чётко слышный даже на фоне прочих природных звуков.       Лёшка всмотрелся в тёмную каменную массу, выделявшуюся своим неподвижным абрисом поверх небесного смятения, и прислушался — откликнется ли кто на одинокий зов? — но ответило волчьему голосу только лишь завывание ветра в вышине.       — Спокойной ночи, Лёш, — Нина тихо попрощалась и отступила в ночную темноту.       До её дома ходу было минут пять, а дом Варвары Петровны — бабушки Тёмы — стоял с ним рядом, к обоим жилищам вела одна из двух улиц, до которой отсюда также было рукой подать по хорошо протоптанной тропинке. Заблудиться абсолютно нереально даже в такой темноте. Но Лёшка поймал Нину за руку, останавливая, намереваясь пойти с ней вместе через минуту, а пока притянул ближе, обнял крепко, прижав к себе, ткнулся носом в пахнущие ромашковым отваром волосы.       — Нин, прости меня… — тихо покаялся он. — Я не звал её, это какой-то абсурд, но…       Нина прерывисто выдохнула ему в ключицы, обдав тёплом кожу, и Лёшка поёжился, с опасением ожидая слёз и истерики, обид, но Нина прижалась к нему и обняла в ответ, вцепившись пальцами в рубашку на спине, постояла так немного, словно напитываясь впрок его теплом и близостью, и отступила на шаг назад, мазнув щекой по его подбородку. Кажется, она придержала себя в последний момент, не потянулась за поцелуем.       — А если с ней действительно что-то случилось? — спросила тихо, почти робко. — Лёш, а если Эштэ?..       — Нин, давай не будем паниковать заранее, — оборвал её Лёшка сквозь зубы. — Скорее всего, она меня не нагнала и уехала домой. Мы всё обсудили уже, не о чем нам было больше разговаривать, я вообще так и не понял, чего она от меня хотела… Столько воды уж утекло…       На самом деле, всё это Лёшка говорил больше себе самому и себя же самого успокаивал. Он боялся даже думать о том, что могли натворить последствия внезапно налетевшей стихии, и что могло случиться с Соней и Эштэ, если первая всё же решила его преследовать и пошла вновь на гору, а вторая попала под удар. Но, в любом случае, до утра никто из них не сможет оценить масштабов происшествия, и выяснить кто, куда и где.       — Не будем, — Нина закивала, едва не съездив ему макушкой по подбородку от переизбытка энтузиазма и отчаянного желания верить в лучшее. — Не будем, да… Может, и правда уехала… Только вот… — и затихла.       От неё исходила тревога. Лёшке не нужно было видеть укрытое сейчас темнотой выражение её лица, чтобы тревогу эту ощутить физически, впитать её в себя и наполниться ею до краёв.       — Что — только?.. — уточнил он резко.       — Только не уехала она, Лёш, — твёрдо выговорила Нина. — Ты её не видел в тот момент. Не уехала она. Что-то её глодало сильно, так сильно, что не давало ей уехать. Ты зря так… Поговорил бы с ней нормально. Не было бы всего этого…       Лёшка сжал челюсть и втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Резануло как по живому, и ужас, тот самый, нехороший, что десятью минутами ранее помутил разум Герману и заставил его кидаться на Лёшку, пуская в ход дурную силу, этим ужасом подстёгнутую, окончательно внедрился в душу, запустил в неё свои мерзкие ледяные щупальца. Он же с самого начала это знал. Знал, что не уедет Соня, знал, что он — Лёшка — ведёт себя как трус, а не как мужчина, поворачиваясь спиной к её нужде, к её невозможности задавить в себе что-то мучающее её, копившееся столько лет. Он просто не хотел ворошить прошлое. Он… боялся. Боялся, что узнав правду, которую так упорно Соня желала до него донести, поймёт, что это он — Лёшка — подвёл Соню, а не она предала его. Что поступи он тогда иначе, всё иначе бы и сложилось.       Лёшка просто боялся, что застарелая боль, так глубоко и основательно закопанная в самых далеких уголках души, вновь просочится на поверхность. Он просто надеялся, что Соне надоест стучаться в бетонную стену, и она уберётся восвояси, к своей цивилизованной, чистенькой, обеспеченной жизни. К своему, как теперь подтвердилось, юристу, который почему-то до сих пор не муж, но уже почти.       — Я понял, — выдавил он и пожал тёплую Нинину ладонь. — Ты иди, Нин. До утра всё равно ничего не решить. А я… Мы с Германом этим пока… покалякаем… Иди…       На этот раз Нина обняла его сама. Безмолвно, но доходчиво, даря ему поддержку. И Лёшка без колебаний нашёл губами её податливый рот, эту поддержку принимая, а в ответ будто говоря — я с тобой, и это не изменится, что бы ни случилось…       2005-й год. Новосибирск       — Скажу тебе по секрету, — Танин дядя, представительный мужчина слегка за сорок, поздоровался с Лёшкой крепким рукопожатием и сразу же приступил к делу, — в этом году в нашей области лишили аккредитации ещё один вуз, совсем. У твоего срезали только один факультет. И ещё более по секрету — военкоматы в курсе ситуации, потому-то и назначают дополнительные призывные мероприятия. Государственный план по призыву, знаешь ли, штука серьёзная…       Лёшка его не перебивал. В том странном апатичном состоянии, что пришло на смену его бурной жажде деятельности, он вообще старался лишней энергии не расходовать. Ибо не видел для этого веских причин.       Он честно названивал на Сонин номер телефона все выходные и начало недели. Даже ночью — он ужасно плохо спал. Не то чтобы он сильно нервничал, скорее, отчаянно старался не поддаваться лишней панике. Просто слишком много было мыслей из серии «а что, если», и они толклись и толклись в голове, сменяя одна другую, цепляя за собой порой совсем уж фантастичные, полные нереальных и порой не страшных, а больше даже смешных вариантов развития событий, и Лёшка бесконечно думал их, глядя в тёмный потолок немигающим взглядом. После призывной комиссии по подтверждению правомерности отсрочки, где эту отсрочку с него ожидаемо сняли, он предпринял совсем уж дурацкую вылазку в клинику, где лечился Сонин брат. Но и там, вместо необходимой информации, получил в ответ скупое «выписан» от миловидной девушки-регистратора. От ворот поворот хоть не дали, и на том спасибо. Впрочем, немного ему всё-таки повезло. В тот момент, когда он уже неспешно двигался к выходу, ему навстречу через стеклянную дверь в пластиковой раме прошёл парень, судя по всему, Лёшкин ровесник, может, чуть младше. Высокий и очень коротко стриженный, массивный, не из-за веса, а по строению — широкие плечи, рост, крупные кисти. Он мазнул равнодушным взглядом по Лёшке и уверенно, без заминки, направился к пропускному турникету, возле которого дежурил охранник.       — Здравствуйте, — поздоровался звучно с хмурым мужчиной в форменной рубашке с нашитым на нагрудный карман лейблом охранной фирмы.       Тот кивнул и привычно уточнил:       — К кому?       Лёшка уже практически вышел на улицу, но голос девушки-регистратора, так недружелюбно ему ответившей минутой ранее, заставил его передумать и метнуться к стенду с надписью «Информация». Парень, пожелавший пройти внутрь клиники, вызвал у неё нездоровый ажиотаж — не успел он ответить охраннику, как она уже кокетливо выговаривала:       — Ой, Вы же к Фомину, правильно?       — Правильно, — спокойно согласился тот и замолчал в ожидании.       Видно, не особенно он был разговорчивый.       — Так его выписали час назад и увезли, — охранник пожал плечами, глядя на посетителя, а после сдвинул брови на резиново улыбающуюся девушку, которая активно закивала, подтверждая слова охранника.       — Вот ерунда, — беззлобно высказался парень. — И правда. Он же мне говорил что-то про это. А я замотался и забыл…       И он немного беспомощно развел руками.       — В медицинский центр в Бердск его отправили, — с готовностью проинформировала всех окружающих девушка, хотя адресовалось это, конечно, парню, как и улыбка, и весьма однозначный взгляд.       Однако адресат ни улыбки, ни взгляда не заметил, кивнул, выдал рассеянное «спасибо» и направился к выходу.       Лёшка выждал полминуты и выскочил следом. Полученная информация вряд ли могла ему чем-то помочь, но на безрыбье, как говорится… В крайнем случае, если всё станет совсем уж безнадёжно, Лёшка готов был даже заручиться поддержкой Сониного брата, если, конечно, это вообще было возможно.       Сонин номер по-прежнему не отвечал, впрочем, именно сейчас можно было предположить с большой долей вероятности, чем или, точнее, кем она так занята. Лёшка прекрасно знал, насколько брат для неё важен. И тут впервые в Лёшкиной душе подняло голову стыдное чувство досады, вспомнился персонаж из детской сказки шведской писательницы, сварливо вопрошавший: «Малыш, а как же я?!» Занята, и пусть себе занимается, но он же с ума тут сходит, можно было хотя бы сообщение скинуть… Лёшка никогда за собой подобного не замечал, но тут вдруг всколыхнулось нечто уродливое и нехорошее, вспомнились залитые дождём стёкла машины и Соня в чужих умелых руках, смутно видимая сквозь сплошной поток воды, не сопротивляющаяся, даже не делающая такой попытки, Танино «не афиширует» и опять же Сонино послушание перед отцом, вновь не оспоренное ни единой попыткой шагнуть в Лёшкину сторону, а не прочь от него. Если бы в пятницу он не забыл взять телефон, что бы услышал в трубке? Скорее всего, банальное «не приезжай», или «я не могу сегодня». Причём не в первый раз.       — Значит, так, — припечатал Игорь Андреевич, и Лёшка вздрогнул, возвращаясь из воспоминаний и размышлений в реальность. — На самом деле, любые призывные мероприятия правомерны только в период, оговорённый в законе, для осеннего призыва этот период начинается с первого октября. В военкомате подстраховались, прислав повестку раньше. С переводом у тебя как дела обстоят?       Лёшка равнодушно пожал плечами. Дела обстояли откровенно плохо. Ему просто некуда было переводиться. Аграрный университет был единственным вузом в области, готовившим подобных специалистов на бюджетной основе и по аккредитованной государством программе. Соседние регионы он по понятным причинам не рассматривал. В итоге любой выход из этой ситуации опять же автоматически лишал Лёшку отсрочки, выберет ли он другую специальность, либо остановится на той же, но не аккредитованной.       Игорь Андреевич сочувственно покивал.       — Ну что ж, боец, — развёл он руками. — Ничего утешительного я тебе сказать не могу. Единственное, что предложу — место службы на выбор. В городе могут оставить. Ещё в Ярково и в Бердске хорошие части…       Тут Лёшка встрепенулся, зацепившись за название соседнего города.       — Бердск? — тихо переспросил он.       — Туда хочешь? — с готовностью уточнил Игорь Андреевич.       Лёшка рассеянно качнул головой, задумавшись. Сколько Сонин брат проведёт в том медицинском центре? Ну месяц, два — от силы. И Лёшка сомневался, что Соня пробудет всё это время рядом с ним. Он не понимал, зачем она вообще там нужна на постоянной основе, неужели не достаточно профессионально обученного медперсонала? Но, позвонив Лёшке во вторник, Соня высказалась твёрдо и категорично, на все Лёшкины вопросы отвечая сухим: «Так надо, Лёш!»       — Надо значит надо, — рявкнул он в конце концов в трубку, и спохватился сразу же — в динамике настала мёртвая тишина. Он ужасно испугался, что Соня сбросила вызов, чуть не выронил телефон — ладони стали мерзко влажными. Но соединение всё ещё наматывало секунды, даря это ощущение обманчивой близости и неодиночества. — У тебя же занятия в октябре начинаются, — почти жалобно напомнил он ей то, что она, без сомнения, прекрасно знала и без него. — Ты на учёбу собираешься ходить?       Пауза затягивалась, и Лёшка, как бездомный щенок, выброшенный равнодушными хозяевами в стылый осенний холод, едва ли не трясся всеми поджилками, до боли прижимая телефон к уху и вслушиваясь в звук её дыхания. И крупно вздрогнул, когда прямиком в барабанную перепонку ему ударил дрожащий выдох.       — Наверное, Лёш. — Ответила Соня, вопреки Лёшкиным опасениям, ровным и практически не дрогнувшим голосом. — Не зря же я столько времени готовилась к экзаменам, поступала…       Она как-то болезненно хмыкнула.       — У тебя точно всё хорошо? — в последний раз попытался Лёшка.       — Да, — отчеканила она, но спустя несколько секунд добавила с гораздо меньшей уверенностью, — пока да. Я позвоню тебе на днях. Не волнуйся.       И отключилась. Прошла неделя и, видно, Сонино «на днях» предполагало какие-то иные временны́е промежутки, потому что вестей от неё не было, а номер, с которого она звонила, разговаривал с Лёшкой механическим голосом автоответчика.       — …очень престижно. Воздушно-десантные войска. Дисциплина жёсткая, требования завышенные… — Игорь Андреевич, похоже, вещал всё время, пока сам Лёшка терялся в своих невесёлых мыслях. — Хотя… — он пролистал копии медицинского заключения, которое Лёшка по заявлению стребовал в военкомате. — Парень ты здоровый, годен полностью. Кроме этой медкомиссии сам не обследовался? Может, есть какие отклонения всё же, могут и целенаправленно пропустить…       — Да нет… — Лёшка пожал плечами.       Со здоровьем у него никогда особых проблем не наблюдалось, в детстве даже болел редко. Вот Васька у них в семье был тот ещё нежный лютик — родился недоношенный, аллергик, лет до восьми мать с ним из больниц не вылезала, да и сейчас малец, как элитный и редкий цветок, требовал повышенного ухода и внимания…       — Ну тогда проблем, я думаю, не будет, — Игорь Андреевич ободряюще улыбнулся.       — Игорь Андреевич, — Лёшка наконец вспомнил, что хотел спросить в первую очередь, — вы сумму-то назовите, а то, может, я зря у вас время отнимаю…       Тот покивал удручённо, сочувственно вздохнул и на чистой стороне одной из бумажек вывел ручкой пятизначную сумму.       — Таня мне сказала, что с деньгами у тебя негусто, — тихо объяснил Игорь Андреевич, заметив, как Лёшка побледнел и стиснул зубы. — Это минимум, Алексей. Свою долю я урезал до чисто символического размера, даже не за работу беру, а за расходные материалы, так сказать. Таня очень меня просила, поэтому… Но чужие я уменьшить не могу, прости…       Лёшка кивнул и сдавил пальцами виски. Голову распирало от боли.       — Ты не унывай, — попытался успокоить его мужчина. — Может, и не стоит оно того. Даже если распределят далеко от дома, ну ничего страшного… Вероятность, что на Кавказ кинут, очень мала. Там уже нет настолько ожесточённых боевых действий, а рядовых и из близлежащих областей хватает. Отслужишь, вернёшься, и всё у тебя наладится…       Он хлопнул Лёшку по плечу, и тот кивнул, вновь уставившись на аккуратно выписанные числа. Тридцать пять тысяч. Это его зарплата на конюшне за четыре месяца, а с вычетом налога — почти за пять… Редкие подработки грузчиком и недавно появившаяся возможность неучтённого заработка посредством тренерской работы, оплачиваемой клиентами мимо кассы, не в счёт, это на повседневные расходы. У него за плечами довесок в виде матери и двух малолеток. От отца мало толку, мать, хоть и тоже пашет за троих, но этого всё равно безнадёжно мало. Он даже у банка не сможет взять взаймы по той простой причине, что одному из них уже должен. В их посёлке уже полгода идёт коллективная газификация домов, и обходится это в разы дешевле, чем отдельная врезка после всех и в одиночку. Лёшке банк давал бо́льшую сумму, чем матери — та хоть и вела как бухгалтер несколько фирм, но в качестве подработки, а официальная её зарплата была даже меньше Лёшкиной, потому и кредит он взял на себя.       — Спасибо, Игорь Андреич, — Лёшка встал и протянул тому руку, спешно прощаясь. — Я подумаю тогда… Вам позвонить, или лучше через Таню?       Игорь Андреевич понимающе кивнул, неспешно собрал Лёшкины бумаги в стопку и, ответив на рукопожатие, вернул их ему.       — Как удобно, Алексей. Можешь и через Таню. Удачи тебе.       На лице у него отображалось явное сочувствие ситуации, но толку-то. Лёшка едва не сорвался на бег и буквально вывалился из его офиса в ещё по-летнему душный воздух. Листва уже щеголяла золотом, трепеща им под сентябрьским ветром, как цыганка пёстрыми юбками и украшенными запястьями. День перешагнул свою середину, и по пешеходным дорожкам маршировали школьники, возвращавшиеся домой с уроков. Лёшка брёл среди прохожих, отчаянно борясь со рвущимся из груди нехорошим смехом. Да, ему сейчас хотелось смеяться — в голос, до слёз, до икоты. Насколько же проще, несмотря ни на какие беды и огорчения, была жизнь тогда, в детстве. Всё было прозрачно и понятно, принималось как должное, и выстраивалось из того, что было в наличии. Никаких недомолвок и «если бы» или «может быть» Лёшка в те времена не припоминал. Получил четвёрку или «пятак» — хорошо, двойку — не очень. Помог маме — молодец, не послушался и сделал по-своему, а после набил шишку — значит, виноват сам. Друг перешёл в драке на сторону противника — сам дурак, понравившаяся девчонка не захотела дружить — подумаешь, фифа какая, других полно…       И Лёшка засмеялся, привалившись спиной к нагретой солнцем кирпичной кладке в какой-то относительно безлюдной подворотне, бездумно запрокинув лицо к не по-сентябрьски голубому небу. Смеялся громко, до слёз и до икоты, до боли в мышцах живота. Отсмеявшись, сполз по стене и сел на корточки. У него всё наладится. Конечно же, у него всё наладится. Вопрос лишь в том, что местоимение, обозначавшее его индивидуализм, очень хотелось заменить на ёмкой и краткое «них».       У них. У них с Соней.