Сокровище из снов

      2016-й год. Алтай       Это была волчица. Щенная. Исхудавшая, с клочковатым мехом шкуры — сходил зимний волос — с длинными набухшими сосками, свисавшими до земли.       Это была волчица, и они забрели на её территорию. Где-то поблизости, в какой-нибудь норе или скальной щели её ждут волчата, а люди, вторгшиеся в святая святых, могут навредить её детям.       «Опять всё упирается в потомство», — подумалось Герману, когда за его спиной догнавший его Алексей хрустнул веткой.       Волчица прижала уши к голове, оскалилась и зарычала…       — Ох, бля… — выдохнул сзади Герин попутчик-провожатый.       И Герман был с ним совершенно солидарен. Он иногда смотрел канал «Дискавери». В передачах о живой природе рассказывали о том, что волки в большинстве своём мирные звери, хоть и хищники. Если на территории их обитания достаточно пищи, к человеку они не подойдут даже под страхом смерти, а нападать не будут тем более. Но самок, вскармливавших потомство, это никоим образом не касалось. Такие особи, ведо́мые материнским инстинктом, рьяно защищали подход к гнезду и волчатам.       — Отходим, — тихо проговорил Алексей, и Герман вновь с ним согласился. — Резких движений не делай только, хорошо?       «Какая уж тут резкость», — хотел сказать Гера, но у него так затекли ноги от неподвижности и напряжения, что он боялся в них запутаться, позорно повалившись на землю.       — У тебя есть что-нибудь? — сквозь зубы спросил он. — Нож, может?       — Я сказал, тихо. Спиной не поворачивайся, — отбрил его Алексей, и добавил: — Есть. Двигай, давай.       Но они делали что-то не то. Может, отступали не в ту сторону? Хотя вариантов особенных и не было — либо туда, откуда пришли, либо вперёд, прямиком на волчицу. Зачем они сошли с тропинки? Да, её основательно развезло и немного завалило — первые следы обвала, на которые они наткнулись, громоздились как раз у них на пути — и они решили немного срезать через бурелом. Зря. Перелезть через камни и мусор не составило бы особого труда, их толкнул в обход страх того, что неустойчивое нагромождение начнёт сыпаться прямо у них из-под ног. Пусть бы сыпалось… Но что уж теперь.       Волчица рычала и припадала к земле, они пятились от неё, но она не желала их отпускать. Она шла следом. Может, гнала их со своей территории, подальше от волчат, может, решила ими пообедать…       Алексей снова ругнулся, и Герман, посмотрев через плечо, проследил его взгляд и замер. Ну, а это должно быть счастливый папочка волчьего выводка. Крупный матёрый волк с серой гладкой шкурой и тёмными подпалинами на вытянутой хищной морде. Алексей плавно переступил с ноги на ногу, Герман уловил это движение периферийным зрением, волк же последовал примеру волчицы и тихо угрожающе зарычал.       Да что такое здесь творится?! Поведение у зверей было совершенно нетипичное, просто из ряда вон, но Герман тут же мысленно отмахнулся — он не зоолог, откуда ему знать, что действительно типично, а что нет? Алексей вон совсем не выглядит удивлённым, он предельно сосредоточен и держит в руке армейский штык-нож. Но самое смешное в этой ситуации было то, что на линии удара обоих животных — не Алексей, а именно Герман. Алексей чуть позади в стороне, у него оружие, пахнущее металлом — угрозой — и он вполне может кинуться бежать, прикрытый буреломом и лапником, пока Германа будут рвать на куски… Он здоровый — чёрт бы побрал их трофимовский рост — и достаточно крупный, чтобы представлять интерес в качестве сытной добычи…       Вот тебе и волчья пасть, что мерещилась во сне накануне поездки сюда. Хорош герой — приехал вызволять девушку и сгинул сам…       Герман фыркнул и неосознанно дёрнулся. И это послужило сигналом к действию…       Волчица осталась в стороне, возможно, именно это дало Алексею пространство для манёвра. Если бы на Германа кинулись оба зверя, тот мог бы и не успеть. Но на Геру напал волк, а волчица, кажется, рыкнув напоследок, развернулась и скрылась за горным выступом, из-за которого они двое только что вышли, пятясь, преследуемые ею. Может, зверюга добивалась этого изначально, загоняя добычу в сторону более сильного противника, который имел больше шансов порвать чужаков. Либо она просто выгнала их за какую-то одной ей ведомую границу, предоставив разбираться с непрошеными гостями внезапно оказавшемуся поблизости самцу. Кто знает. Но это дало фору Алексею и спасло Германа. Волк стоял от жертвы дальше, чем волчица, и уж точно дальше Алексея. Оба — человек и животное — начали двигаться синхронно. Герман же успел всего лишь отпрянуть назад — ему не хватало тренированности и особых навыков, коих у Алексея было в избытке, он это понял по двум их коротким и совершенно непродуктивным для него спаррингам в селе и на горном склоне.       В следующий момент небо над головой и почва под ногами для Германа поменялись местами, ему показалось, что в бок его двинули кузнечным молотом, его отнесло в сторону, отшвырнуло даже, он врезался всем телом в близкий каменный выступ, кажется, напоролся ребром то ли на древесный сук, то ли на острый скальный обломок и, совершенно оглушённый, остался лежать на земле, силясь прийти в себя как можно быстрее. Страшно пока не было, наоборот, одолевала злость, почти бешенство, на собственное краткое бессилие. Герман никак не мог сориентироваться в пространстве, его чересчур сильно приложило о камень, настолько, что из лёгких вышибло весь воздух, а в голове помутилось, и потемнело в глазах. Он возился в грязи, ветках и мелких камешках, царапавших кожу, тычась во все стороны, как слепой щенок, не в состоянии подняться.       По ощущениям, это продолжалось много часов, и вот тогда пришёл страх — что, если он ударился головой, не заметив этого, и ослеп? В состоянии аффекта люди могли по нескольку часов ходить со сломанным позвоночником, может, и он тут дёргается в предсмертных конвульсиях с пробитой башкой. Он замер, пытаясь отдышаться и прийти в себя, и тогда сквозь громко бухающий в ушах пульс наконец расслышал звуки ожесточённой борьбы, где-то неподалёку. Зверь рычал, а человек болезненно вскрикивал и отчаянно матерился. Получается, с момента падения Германа и прошло-то не больше минуты-двух…       Адреналин хлынул в голову, проясняя её, закололо всё тело, Герман с трудом, но достаточно быстро поднялся, рука сама собой ухватила попавшуюся под ладонь увесистую дубинку из сломанной еловой коряги. Бок рвануло болью, но он этого практически не заметил, слишком был сосредоточен на схватке, развернувшейся перед ним.       Волк подминал человека, который из последних сил пытался не пустить ощеренную пасть к беззащитному горлу, изорванные рукава лёгкой ветровки свисали рваными, тёмными и тяжёлыми от пропитавшей их крови лохмотьями. Ножа у Алексея в руках не было, но и времени его искать у Германа не было тоже.       Ему казалось, что он движется бесшумно, сбивал с толку бешено грохочущий пульс и звуки жутковатой потасовки, однако волк уловил его приближение шагов за пять, шарахнулся в сторону и оскалил выпачканную в человеческой крови пасть.       Что за исчадие ада попалось им на пути? Герман со всей ясностью понял, что кинься сейчас волк на него, он не уверен, что сможет хоть что-то сделать. Герман никакой игрок в бейсбол, а крупный хищный самец весом килограммов под сорок — не резиновый мячик, обмотанный шерстью, такую подачу судьбы он вряд ли отобьёт. Алексей же пока подняться был не в состоянии, возился где-то сбоку и шипел от боли. Может, не только руки ему погрызло это животное, может, волк вообще бешеный, с чего иначе вдруг такая неадекватная и настойчивая агрессия.       Но внезапно из-за деревьев послышалось приглушённое тявканье, чем-то отдалённо напоминающее собачье. Волк встрепенулся, ощерился в последний раз и попятился, а после развернулся и стремительно скакнул в сторону звука, исчезая в буреломе, будто его и не было.       — Какого хрена это было… — прохрипел Герман через паузу и вздрогнул, не сразу узнав свой голос.       Складывалось ощущение, что он сорвал связки, говорить было больно, горло драло.       — Ты так орал, что напугал бы даже алмыса, не то что какую-то собаку… — Алексей тихо фыркнул и, кажется, подавил очередной стон.       — Что ещё за алмыс? — озадаченно уточнил Герман и посмотрел на него сверху вниз.       Алексей уже сел, но держался в таком положении с явным трудом, баюкая погрызенные конечности и буквально на глазах белея, словно лицо его посыпали мукой. С разодранной ткани на штаны, ветровку и майку, на землю — капала кровь. Причём капала довольно шустро. Герман сглотнул — только этого не хватало, если эта мохнатая тварь погрызла его провожатому какую-то жизненно важную артерию, Герман сейчас останется на горном склоне в компании трупа и пары чокнутых волков без средств связи и оружия, — кстати, где нож?..       — Людоед это… из детской сказки, — тихо ответил Алексей и как-то жалобно попросил: — Помоги, что ли, надо кровь остановить…       Герман кивнул и бросил палку.

***

      Аил уже схоронился за деревьями, когда Соня столкнулась с ними нос к носу. С двумя мужчинами, которых меньше всего на свете ожидала увидеть вместе.       Смертельно бледного, с синюшным отливом вокруг жёстко сжатого рта и прищуренных глаз, грязного, в подранной в лохмотья ветровке, с руками, перевязанными странными тряпками, подозрительно напоминавшими части порванной на лоскуты уже целенаправленно и более-менее ровно другой ветровки — Лёшку тащил… Герман. И был последний не менее бледен, грязен, подран и лохмат, до кучи щеголяя живописно стёсанной кожей на правой скуле и разбитой, распухшей уже губой.       Соня лишилась дара речи. Двое дохромали до неё и остановились, Герман осторожно отпустил и опустил Лёху на землю, и тот осел тяжело, привалился спиной к древесному стволу и хрипло задышал, жадно втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. У него опасно закатывались глаза, похоже, он из последних сил пытался не съехать в обморок, но давалась ему эта борьба откровенно тяжело.       — О, боже… — выдавила Соня и прикрыла дрожащие губы ладонью, и уже в неё, глухо и еле слышно добавила: — Боже мой…       Герман стоял согнувшись, уперевшись одной рукой в колени, другой придерживая левый бок. Он тоже всё никак не мог отдышаться и на Соню упорно не смотрел, в отличие от Лёшки. Тот, в свою очередь, буквально ел её глазами, смотрел и смотрел, и, кажется, не мог насмотреться, всё шарил взглядом по её лицу. Это было странно. За все прошедшие дни с момента их нечаянной встречи на этом горном склоне он лишь искоса поглядывал на неё, отворачивался, когда Соня пыталась эти вороватые взгляды исподлобья зацепить своими. Будто физически не мог глянуть прямо, словно чего-то боялся. А сейчас смотрел открыто и жадно.       — Сонь, до этого… аила далеко ещё? — запинаясь, прервал их зрительный контакт более-менее отдышавшийся Герман.       И Соня очнулась.       — Да, господи, да… То есть… Нет…       — Шагов сто… осталось, — медленно выговорил Лёшка и начал как-то неуклюже заваливаться набок, кажется, теряя сознание.       — Ох, чёрт… — выдохнул Герман. — Сонь, помоги.       Они оба осторожно, стараясь лишний раз не травмировать перевязанные Лёшкины руки, подхватили его с двух сторон, помогли подняться и потащили в сторону аила. Выходило не очень. Герман и Соня значительно различались ростом и силой, хоть Герман и брал бо́льшую часть Лёшкиного веса на себя, но тот, отчаянно скрипя зубами и безуспешно давя стоны, тащился еле-еле, у него подгибались ноги от боли и потери крови — тряпки, намотанные на предплечья, были тёмные и сырые, от них гадостно пахло солью и железом. В итоге Соне приходилось принимать на себя не намного меньшую часть Лёшкиного веса, и их троих мотало из стороны в сторону. Последние шагов двадцать Герман тащил уже практически бессознательного Лёшку сам, от Сони стало совсем мало толку.       Эштэ уже ждала их на пороге, будто знала, что они близко. Молча пропустила Германа с его ношей внутрь, глянув на него цепко, как когда-то впервые смотрела на Соню — вскрывая и выворачивая наружу нутро. И чему-то своему улыбнулась.       — Вон на лавку его тащи, — спокойно приказала, а Соне велела: — Снаружи побудь, нече тебе на это смотреть. Потом ещё насмотришься…       И опустила матерчатый полог, отгораживаясь от внешнего мира и Сони.       Солнце уже зацепилось за горную верхушку и стремительно скатывалось с небосвода, как проколотый воздушный шарик, когда Герман не вышел, а буквально вывалился из узкого дверного проёма, запутавшись в занавеси. Соня всё это время бродила в отдалении, она банально боялась подходить ближе, боялась услышать или увидеть что-то плохое, означавшее, что они бессильны перед ситуацией. И к Герману она бросилась, как корабль к маяку в безлунную ночь — на всех парусах. Тот посмотрел на неё совершенно дикими глазами, он был бледный, с оттенком в зелень, у него тряслись пальцы.       — Жалко, что я не курю, — удивительно спокойно, в противовес общему состоянию, пожаловался он. — Это кошмар… Тварюга его погрызла до костей, руки вообще в мясо… Нужно идти в село, вызывать спасателей…       Он замолк. Теперь начало трясти Соню, и Герман чертыхнулся и потёр руками лицо, тут же вымазав его чем-то не до конца стёртым с ладоней.       — Сонь, прости, я идиот, — повинился. — Успокойся, — он хотел было обнять её, даже потянулся, но вдруг передумал на полпути. — Нормально всё будет, эта Эштэ… Не знаю, что она конкретно делает, но ему стало полегче, кровотечение остановилось, и вообще… Где телефон твой, кстати?       — Батарейка села ещё вчера днём, — тут же отозвалась Соня. — Что случилось? И как ты сюда попал?       После этих слов Гера окончательно закрылся, лицо его разгладилось, стало пустым и равнодушным, чужим. Он пожал плечами и осторожно ответил:       — Просто приехал… А случился волк. Здоровая зверюга, защищал волчицу и гнездо, видно. Я-то стоял ближе к нему, но Алексей…       Герман замолк и нахмурился.       — Сонь, решать что-то нужно, темнеет уже.       И Соня вдруг поняла, что решать что-то бесполезно. Складывалось стойкое ощущение, что всё уже решено за них, и все их трепыхания и телодвижения только вредят. Соня вот пошла в горы, вместо отъезда домой, Герман приехал за ней, потому что устал ждать, Лёшка ему помог, потому что, скорее всего, не мог иначе, и все они сейчас за это расплачиваются. Подобное ощущение фатализма уже было у Сони раньше, одиннадцать лет назад, когда события, цепляясь одно за другое, медленно, но верно толкали окружающую действительность в пропасть.       — А Эштэ что говорит? — спросила Соня, чтобы сказать хоть что-то.       Её не это сейчас интересовало. Её взгляд постоянно съезжал в сторону аила. Краем сознания в этот момент она понимала, что ведёт себя странно — даже учитывая сводящий с ума страх за Лёшку, в остальном она была мнимо спокойна, будто кто запер на ключ все другие эмоции. Любопытно, что будет, когда замок сломается под их напором?       — Эштэ сказала, чтобы ты шла к нему, — глухо отозвался Герман, и тут же, словно по команде, отведя матерчатый полог, Эштэ выглянула в вечерние сумерки и рявкнула:       — Что ждешь?! Почему не идешь внутрь? — глядя прямиком на Соню.       Соня зашла. Она постояла в дверном проёме, привыкая к полумраку внутри. Источником света в аиле служили только ярко-алые угли в очаге, в воздухе стоял тяжёлый густой запах крови и каких-то трав. Если бы после у Сони спросили, как пахнет боль, она знала бы, что́ на это ответить. Лёшка лежал на широком топчане, служившем Эштэ кроватью. Соня подошла к нему и дотронулась до прохладного влажного лба, смахнула с него непослушную прядку мягких волос, осторожно и бережно пригладила её.       Наконец-то… Она так мечтала прикоснуться к нему всё это время, так хотела вспомнить это уже совсем забытое ощущение прикосновения именно к нему. Она невесомо потрогала нос и щёки, провела мизинцем под нижней губой, погладила кончиками пальцев шрам на беззащитном горле, открытом сейчас из-за слегка склонённой набок головы, и торопливо стёрла пару своих слезинок, заставивших Лёшку поморщиться. Не прикосновения его разбудили почему-то, а её слёзы.       Он смотрел на неё снова. Медленно рисовал взглядом её портрет на её же коже, уголок его губ слабо подрагивал, пытаясь растянуться в кривой ухмылке, и Соне показалось, что все эти годы, протянувшиеся между ними, исчезли. Неумолимое время хлынуло вспять, сметая лишнее и наносное — ложь, боль, ошибки и непонимание. Всех этих бесконечных лет не стало, были только они — Соня и Лёшка — как когда-то давно в маленькой комнате чужой квартиры. Только они, и никого больше…       Соня склонилась над ним, коснулась, и Лёша ей ответил своим прикосновением. Никого больше, кроме них… Соня вдруг выпрямилась, будто очнулась от наваждения, и посмотрела в сторону двери. Герман стоял, спрятав сжатые кулаки в карманах штанов, прямой и спокойный, и просто смотрел. Лицо его походило на гротескный, навсегда застывший слепок с причудливой ретушью. Он просто смотрел, а потом моргнул и отвернулся. И неспешно отошёл в сторону, укрывшись за стеной аила, оставляя Соню с Лёшкой наедине.       2016-й год. Бийск       Жара властвовала над городом, плавя асфальт, накаляя воздух и выжигая траву. Июнь только сегодня разменял свою вторую неделю, а казалось, что лето длится уже не меньше года, так было утомительно знойно.       Соня, вроде бы всегда хорошо переносившая жаркие дни, сейчас от них почему-то изнемогала неимоверно, и скорому отъезду из этого чужого ей города отчаянно радовалась. Тогда, почти неделю назад, на горном склоне дальнейшие события закрутились стремительно. На рассвете их, заночевавших в аиле, нашли спасатели. Нина, не выдержавшая неизвестности, вызвала МЧС по стационарному телефону в почтовом отделении. Их троих — Соню, Германа и Лёшку — сняли со склона Бутачихи через два часа после начала поисков.       Герман практически сразу уехал в Новосибирск. Он не просил объяснений и не затевал сцен ревности, он осторожно, чтобы не причинить боли, похлопал Лёшку по плечу и выдал ёмкое и весомое: «Спасибо!». Потом долго не отводил взгляда от Сони, всматривался тяжело, и казалось, вот-вот что-то должен был сказать, но так и не произнёс ни слова. Кивнул только и повернулся к ним обоим — Соне и Лёшке — спиной.       Лёшку переправили в медицинский центр в Бийск, где врачи только разводили руками — при столь глубоких повреждениях мягких тканей получить в анамнезе целые сухожилия и незадетые крупные артерии было чудом. То ли Лёшка так умело прикрывался от хищника, то ли зверь до странного аккуратно кусал, чуть ли не выбирая, куда вонзить зубы.       Сейчас Лёшка уже почти пришёл в норму, на завтрашний день была назначена выписка — перевязки и уколы ему мог делать и сельский фельдшер, а швы были саморассасывающиеся, смысла находиться в стационаре не было, и Лёшка не меньше Сони предвкушал возвращение домой.       — Тук-тук, — Соня зашла в палату.       Лёшки на месте не было, зато был его сосед, Анатолий Сергеевич, грузный седой мужчина, весьма впечатляющей внешности и массивности и такого же необъятного радушия.       — О-о, Софиюшка пожаловала. А орёл твой улетел. Неймётся ему, видишь ли. То душно, то скучно…       Соня рассмеялась. Мужчина ей нравился, и ко всему прочему он скрашивал Лёшкино пребывание здесь — друзья по несчастью ладили, всё не так тяжко было «орлу» находиться в четырёх стенах.       — Здравствуйте, Анатолий Сергеич. Я Вам с Лёшей сока вкусного принесла и Ваших любимых конфеток к чаю, — Соня пристроила пакет на тумбочку возле кровати. — Он во дворе гуляет?       — Там-там, милая, воздухом пошёл подышать, томко ему на одном месте-то сидеть. Ох, спасибо за гостинцы, что ж ты умница-то, повезёт же кому-то… — мужчина закопался в пакете, не замечая, что Соня уже вышла.       Лёшка сидел на скамейке во дворике позади больничного корпуса и щурился на медленно клонившееся к горизонту солнце. Он выглядел отдохнувшим и умиротворённым, счастливым.       — Привет, — Соня присела рядом и клюнула его в шершавую щеку.       Он улыбнулся и с наслаждением вздохнул, потянулся, немного поморщившись — швы на руках и повязки, должно быть, доставляли дискомфорт.       Пару минут они просто наслаждались относительной тишиной и покоем, оба рассматривали любопытных голубей и тех немногих пациентов и посетителей, которые также вышли в сквер, чтобы прогуляться и побеседовать без лишних свидетелей.       — Кто первый? — спросил наконец Лёшка.       — Давай уж я, наверное, — с готовностью отозвалась Соня.       — Девочки вперёд? — он усмехнулся в ответ. — Ну начинай тогда, а то меня скоро загонят в палату.       Соня задумалась. Начать… Если бы это было так просто. Сколько они уже откладывали объяснение? Не так и долго, если считать со дня встречи на склоне горы, но если вспомнить, сколько лет прошло с их последней встречи тогда, в прошлом — получается, целую маленькую жизнь. Эту маленькую жизнь мог бы прожить их ребёнок, но судьба, да и… Соня решили иначе…       Тот осенний день ей запомнился обрывочно. Вспышками и отдельными яркими моментами. Всё остальное же было как в тумане. Соня пришла домой поздно вечером. Она не смогла бы вспомнить, где бродила всё это время. Просто где-то… Перебирала в памяти моменты и воспоминания, мысли и предположения.       «…нам обоим это ни к чему…»       Сначала ей хотелось куда-то бежать, кому-то звонить и что-то доказывать, оправдаться, объяснить. Но чем больше она погружалась в это смятение, тем больше понимала — так нельзя. Никому это, действительно, не нужно. Ни Лёшке, ни ей самой в том числе. Ни к чему.       — Ты с ума сошла?! — отец встретил её практически в дверях дома и стянул с неё промокшую верхнюю одежду. — Ты где шлялась?       Соня вяло отбивалась, но объяснить ничего не пыталась. Не было сил. Оказывается, она промёрзла до костей, пальцы от холода не гнулись, язык не ворочался.       Отец, похоже, впервые в жизни по-настоящему растерялся и совершенно не понимал, что ему с такой Соней делать. Он, кажется, звонил в «скорую», поднимал с постели уже закрывшуюся в своей комнате недавно нанятую женщину, которая теперь на постоянной основе жила в доме, занималась уборкой и готовила. Соню крутили, переодевали, растирали и грели. Врач из приехавшей бригады «скорой» сделал ей какой-то успокоительный укол и только развёл руками, — что он мог ещё предложить беременной девушке?       Вся эта суета не помогла. К утру у неё начался жар и кашель. Что сыграло решающую роль в Сонином решении? Её состояние как физическое, так и моральное? Ощущение, что она в западне, что завтрашнего дня просто не существует, все её «завтра» — словно слились в одно бесконечное серое пятно, и не было в этом пятне ни единого просвета. Или всё же последней каплей стал отец со своим очередным досье и просьбой «подумать о будущем»?       — Посмотри на себя, — выговаривал отец Соне.       Её упекли в очередной стационар по договорённости с Аркадием Васильевичем, и Соня кашляла и лежала под бесконечными общеукрепляющими и лечебными капельницами в одноместной палате, которая на этот раз действительно стала для неё тюрьмой. Она даже ела здесь, а не в общей столовой, дабы не распространять бациллы.       — Ты же прозрачная уже, сквозь тебя стены видно, — продолжал отец. — И где твой пацан, а? Где он?       Раскашлявшаяся Соня внезапно затихла и неожиданно резко выпалила:       — Так и скажи мне, где он?! Ты же такой всеведущий!       Отец слегка опешил от её напора, но быстро сориентировался и ухмыльнулся. Пугающе и даже, наверное, гадко. Он поднял с пола кожаный портфель, расстегнул и, к Сониному ужасу, достал из неё очередной файл с бумагами.       — Я не хотел тебе говорить, — и на его лице проявилось почти искреннее сожаление. — Но иначе ты, видимо, не сможешь принять верное решение. Прости, но ты действительно ошибалась насчёт него. В твоём возрасте это простительно, самое главное — вовремя одуматься.       Он кинул бумаги на её постель и, погладив Соню по макушке, молча вышел.       Соня наконец отвлеклась от воспоминаний. Лёшка не торопил её, сидел и ждал, когда она найдёт в себе силы для разговора. До заката было ещё далеко, воздух обжигал сухим душистым теплом, вокруг царило безветрие. Даже природа, казалось, затаилась в ожидании развязки.       Соня начала говорить. Она говорила о той судьбоносной встрече Лёшки с её отцом, говорила про клинику Аркадия Васильевича, доброго и сочувствующего доктора, отказавшегося делать Соне аборт и отчитавшего отца как мальчишку, несмотря на их давнее знакомство. Про осложнения, которые у неё обнаружились, про своё глупое молчание и сводящую с ума боязнь услышать о том, что ребёнок этот Лёшке не нужен. Про отцовское досье на Лёшку, про слишком запоздавшую и провальную попытку поговорить с ним, про Таню и про Лёшкино письмо.       — Когда я заболела и попала в больницу, срок был уже крайний. По собственной дурости заработала бронхит. Мне начали колоть антибиотики, самые щадящие, но на одиннадцатой неделе беременности в этом всё равно не было ничего хорошего…       Лёшка её не перебивал, но она всё равно взяла передышку. Сейчас, конечно, вспоминать было проще. Может, потому что события эти наконец-то озвучивались самому главному адресату. Тому, кто должен был узнать всё это ещё тогда. Одиннадцать лет назад. Лёшке же, наоборот, приходилось несладко. Он сидел согнувшись, пристроив локти на колени — аккуратно, стараясь сильно на руки не давить. По побелевшим скулам ходили желваки, и смотрел он прямо перед собой прищуренными глазами, остановившимся взглядом, в одну точку.       — В итоге отец меня, так сказать, добил. Он притащил очередное «досье». Документы на банковский вклад. На твоё имя. Триста тысяч. Состояние у меня и так было ужасное. Но после этого…       Лёшка резко выдохнул и распрямился, откинувшись на спинку лавки.       — И куда же я свалил с этими деньгами по версии твоего папаши? — уточнил он резко у затихшей Сони. — Я же должен был куда-то деться, правильно? Раз меня не было в городе…       Соня долго не отвечала. На этот раз возможность собраться с мыслями давала она. Лёшке.       — Вот это я хотела спросить у тебя, — робко пояснила она. — Потом, уже гораздо позже, я обращалась в детективное агентство. Чем больше я всё это обдумывала, тем менее правдоподобным всё выглядело. Но я, наверное, слишком долго тянула. Отец и в то время был человеком влиятельным, а уж через несколько лет… В общем, данные из агентства с его данными не расходились…       — Скорее всего, когда они начали копать, ему сообщили, — кивнул Лёшка и устало потёр лоб.       Соня была с ним согласна. Как иначе можно было объяснить такое завидное единодушие в даче ложных показаний?       — Тогда, в две тысячи пятом, меня забрали в армию, — сказал Лёшка. — В октябре. Помнишь, тогда ещё вторая Чеченская шла. Не боевые действия, конечно, но там было… сложно… Меня распределили в погранвойска, на границу с Дагестаном. Мне Таня потом сказала… Ну… У неё дядька с этим был связан — отсрочки, распределение в определённую военную часть за деньги… Юридическая помощь, в общем…       — Тебя не случайно туда отправили, да? — ровно проговорила Соня, и Лёшка качнул головой, соглашаясь.       Что ж, на это Соня и рассчитывала. Что-то подобное и предполагала.       — Я прослужил год и подписал контракт. Нужно было помогать родным, а деньги платили неплохие даже по тем временам. Со второго срока меня комиссовали по ранению. Вот и всё. Дальше ты знаешь.       Лёшка как-то стеснительно, немного по-детски, улыбнулся. Он как всегда с трудом говорил о подобных неприятных вещах, опять, получается, отчаянно не договаривая.       — Если бы я знал, Сонь, поверь, если бы я знал, что… — продолжил он как-то бессильно и в то же время с тоскливой яростью массируя виски.       От заполнявших его эмоций, которые выплескивались через край и задевали даже Соню, он, должно быть, позабыл и о повреждённых руках. Соня ласково перехватила его ладони, и он опомнился, скривился от боли, осторожно устроил ноющие конечности на своём животе.       — Так документы по вкладу были липовые? — спросила Соня уже больше для проформы. То, что никаких денег отец Лёшке не давал, и так было яснее ясного. А тогда на ферме он, не желая оправдываться, с большой долей вероятности сказал то, что Соне хотелось услышать. Но волновало и ещё кое-что:        — А письмо твоё? Я так и не поняла до конца, что тебя сподвигло на столь показательный жест?       Лёшка вдруг порозовел лицом, то ли от смущения, то ли от злости. Вновь подался вперёд, задумчиво разглядывая мощёные плиткой дорожки и бодро шагающих по ним муравьёв. Ему меньше всего хотелось сейчас рассказывать о том промозглом осеннем дне, когда он приехал в Бердск. Конечно же, он поехал. Несмотря ни на что, он всё ещё верил Соне и совсем не доверял её отцу.       Причудливое стечение обстоятельств: возле огромного, как океанский лайнер, здания медицинского центра тогда стояла его Соня, прижавшаяся к этому белобрысому юристу Герману, а тот очень бережно обнимал её в ответ. Лёшка смотрел на них до последнего, пока оба, наконец разжав эти трогательные объятия, не скрылись в дверях здания, облицованного бежевой керамогранитной плиткой. Он промёрз до костей, но стоял, хоронясь за плотно насаженными елями, и ждал, пока Герман этот выйдет обратно, должен же он был когда-нибудь выйти. Ему же нужно было уезжать обратно! Он и вышел. Почти через два часа, расслабленный и улыбающийся, сел в свою чёрную «Хонду», и укатил в сторону Новосибирска.       — Дурацкая выходка, не спорю, — Лёшка невесело рассмеялся, чувствуя неловкость и от воспоминаний, и от необходимости о них говорить. — Но твой отец умел убеждать. Меня он убедил в том, что ты выходишь замуж.       Соня кашлянула, пытаясь скрыть растерянность.       — За Соболева, наверное?       — Я тоже предположил, что за него. Но нет… Твой отец думал на десять шагов вперёд, и Соболева, видно, отмёл, как наименее правдоподобный вариант. За Германа…       Паззл окончательно сложился. Их обоих обвели вокруг пальца, талантливо манипулируя и со снайперской точностью ударяя по самому больному. Только вот обвинить во всём случившемся отца было, конечно, весьма заманчиво, но Соня и раньше не сомневалась, что тот приложил к произошедшему руку не только в известном и очевидном. Какая разница, как именно это случилось. Если бы дело заключалось только в этом — было и прошло, отпусти и живи дальше.       — Ты знаешь… — медленно начала Соня, и Лёшка, озадаченный её тоном, посмотрел насторожённо, — там на горе, во время грозы, Эштэ мне рассказала одну сказку…       Она задумалась, подбирая слова, приводя мысли и чувства к общему знаменателю.       Лёшка терпеливо ждал, смотрел и тоже вроде бы о чём-то думал.       — Что за сказка? — всё же уточнил он.       — Про то, как на Алтае появились волки, — с готовностью отозвалась Соня.       — А, — усмехнулся он в ответ. — Да, интересный народный фольклор. И что? Сказка как сказка.       Но Соня воодушевлённо потрясла головой и проговорила:       — Я тоже так подумала сначала, но потом… Понимаешь, я всё пыталась это приладить к нам с тобой. К тому, что случилось. И думала: вот Сюмелу-пай это, наверно, отец, а я тогда кто? А ты? А кого записать в собаки? — она как-то невесело усмехнулась.       И ведь действительно думала об этом, но никак у неё не получалось на обычных людей навесить однозначные ярлыки. У Сони был гнедой конь. И себялюбие у неё тоже, без сомнений, было, а иногда банально не хватало той же человечности. Но и несчастным загнанным на высокий тополь ребёнком ей тоже довелось себя ощутить. И были у неё защитники, которых она оставляла позади… Да и все герои этой истории, как и любой другой, так или иначе сумели примерить на себя все эти роли. Странно было бы предполагать иное, надеяться на однозначность и бесповоротность клейма, которое ставят на ком-то, загоняя в рамки.       — Насчёт того, что все мы одинаково виноваты в произошедшем, я понял, — вклинился Лёшка в Сонины размышления. — Виноваты, не спорю. И тогда, и сейчас мы должны были просто нормально поговорить, но каждый из нас нянчился со своими обидами, подозрениями и страхами… Мне жаль, Сонь. Правда, мне очень, очень жаль. Не потому что не сложилось у нас, я не уверен, что получилось бы и будь для этого все условия, ведь никто не знает, как обернётся… — он глубоко вздохнул, прикрывая глаза, давясь всем этим, узнанным и осознанным, надавил кончиками пальцев на глазные яблоки до ярких точек на внутреннем веке. — Мне жаль, что у тебя…       Соня махнула рукой, прерывая его. Она была очень беспечна. Спокойна. Она выглядела умиротворённой и таковой же себя чувствовала.       — Не получится — усыновим, — сказала. С некоторых пор мысли о невозможности получить нечто очень сокровенное её уже не так огорчали. — У меня есть кое-что более важное, — и она улыбнулась, вспоминая приснившееся ей накануне залитое ослепительно-ярким солнцем одуванчиковое поле.       — Кстати, — тут же нашёлся Лёшка, спросил с улыбкой: — А тебя не потеряет твой, который почти?       Соня хотела ответить, но не успела. Лёшку окликнули, и они оба обернулись, увидев шедшую к ним по мощёной дорожке Нину.       — А вот и гости пожаловали, — Соня смотрела на Лёшку, искренне любуясь теплотой и счастьем в его взгляде, обращённом к этой женщине. Соня здесь определённо была уже лишней, и она легко поднялась, подбирая со скамейки свой рюкзачок. — Я пойду, Лёш. Завтра мне рано выезжать.       Лёшка тут же обернулся к ней, посмотрел снизу вверх, оглядывая внимательно и пристально, словно запоминая. Потом встал и осторожно пожал Сонину ладошку.       — Теперь всё, — сказал спокойно, не спрашивая, а ставя точку, такую нужную им обоим, такую желанную и долгожданную. — У тебя всё будет хорошо, я уверен.       Соня кивнула.       — Спасибо, что спас его, — тихо поблагодарила она его и погладила ладонью по плечу, пытаясь выразить всю глубину своей благодарности.       На самом деле, у неё не было таких слов, которые бы в полной мере эту благодарность описали, но Лёшке это, похоже, и не требовалось. Ему не нужны были дифирамбы за то, что он считал правильным, само собой разумеющимся. И Соня улыбнулась ему в последний раз, поздоровалась с подошедшей к ним Ниной и пошагала к автомобильной парковке у больничного здания, оставляя любящих друг друга людей вдвоём. Теперь действительно всё.       Впрочем, почему всё? Напротив, теперь у них обоих — у Сони и у Лёшки — всё только начиналось.