Круговорот

Когда Педро был маленьким, мама часто рассказывала ему сказки. Педро помнит — это были очень счастливые вечера. Свежий запах листвы, умиротворяющий шелест ветра, мамин голос. Тихий, спокойный, плавный точно ручей. Мама часто рассказывала о богинях — неземных, всесильных созданиях. Педро тогда пытался представить — как же они выглядят, эти самые богини? Наверное, они должны быть одеты в белое, и волосы их, тоже белые, непременно должны спускаться до самых пят. Мама говорила — богини могут справиться с любым горем и несчастьем, спасти в любой ситуации. Маленький Педро верил — однажды он непременно встретит такую, воздушную, хрупкую, тонкую и вместе с тем — невероятно сильную. Годы шли. Педро рос, становился сильнее, становился пиратом, становился стражем. Мамы больше не было, как не было и веры Педро в каких-то богинь. Мир оказался слишком грязен и прозаичен, сказка оказалась лишь сказкой. Педро забывает. Забывает, казалось, навсегда и… находит. До невозможного горько и в то же время сладко находит. Все оказывается не совсем так, как он представлял себе, будучи маленьким. На самом деле у богинь рыжие волосы, которые вовсе не до пят, а до пояса. И ходят эти самые богини не в длинных белоснежных одеждах, а в красных мини-юбках. Богини вовсе не кроткие, эфирные существа, богини — женщины с волевым и вспыльчивым характером. А в остальном мама была права — они действительно могут спасти от любой беды, они по-настоящему сильны. Нами. Педро, еще совсем слабый, сидит, привалившись к камню. Чоппер только-только ввел целебную сыворотку — действие снадобья пока что не началось. Педро думает, что он, наверное, все-таки умер. Спасители, которые появляются из ниоткуда в роковой час — так ведь только в сказках бывает. Сказки глупые, сказки лживые, в них нет ни крупицы правды, они кормят разум ложными надеждами. Он не хочет надеяться, он не хочет уверовать, да и открывать глаза тоже не хочет, но все равно видит. Педро видит огненные всполохи вокруг — это она, это ее волосы. Она бинтует раны, носит детей, раздает воду. Кажется, сама жизнь острова Зоя сосредоточилась сейчас в руках Нами — конечно, где еще жизни ловить тепло, как не у девушки цвета солнца на закате. Педро понимает, что его Родина будет спасена. Если кому и вверять ее горькую, тысячелетнюю судьбу, то только Богине. Когда Нами облачается в платье, что являлось сокровищем их народа, Педро кажется, что дышать вовсе не обязательно. Да и не получается уже. Он приходит, чтобы передать Ванде просьбу Мастера Некомамуши — один из стражей сказал, что недавно видел ее в домике, что отдали Мугиварам. Он приходит по делу, но вместо этого замирает, будто вкопанный, в дверях — как мальчишка, как совсем еще юнец. Ему хочется отдернуть себя, но не выходит, а разум, доселе всегда чистый, подернут дымкой. — Педро? — нарушает (или спасает?) странную паузу Ванда. — Что-то случилось? Можешь заходить, мы все равно уже закончили, — Ванда любовно поправляет шнуровку, под которой белеет гладкая, чистая кожа. — Ничего особенного. — Педро глухо сглатывает и заходит внутрь. — Мастер Некомамуши просит, чтобы ты принесла ему документ, что оставил Хаяте-сан. — Точно, документ, — Ванда хлопает себя по лбу и вскакивает, на ходу поправляя дорожный плащ, — совсем про него забыла! Нами, я скоро вернусь! Дверь хлопает, а Педро ловит себя на мысли, что завидует Ванде. Она может касаться ее, а ему это разрешено лишь в мыслях, которые Педро отчаянно заталкивает в самые глубины своего сознания. Она может вплетать крупные жемчужины в ее локоны. Она может брать ее за руку. Ее дозволено общаться с Богинями — ей, но не ему. Педро ловит на себе озадаченный взгляд шоколадных глаз. — Прости меня, Нами. Я сейчас уйду. — Педро неловко пятится к выходу, но на пороге вдруг замирает и оборачивается, отчаянно проклиная себя. — Тебе очень идет это платье. — Спасибо, Педро, — ее широкая улыбка — светлая, как сам день, окончательно рвет его душу в клочья. Он уходит, мягко затворяя за собой дверь, хотя больше всего на свете ему хочется разнести все на мелкие щепки. Он погиб. Он пропал. Он уничтожен с первого взгляда, стоптан в ничто одним словом, ранен до крови одним кивком. И он сломан, и привычный быт его сломан, и мир вокруг тоже сломан. Ничто уже не будет как раньше. Педро рад познакомиться с ее капитаном, Мугиварой Луффи. В Китовом лесу ему уже довелось видеть его в деле и понять, насколько силен этот мальчишка. Ему, наверное, можно доверить охранять Богиню. Наверное. Педро еще посмотрит и подумает. Разговор команды с Пекомсом выходит не из приятных — слишком много всего обрушивается на их спасителей. Растерянность, огорчение, страх, боль — все эти эмоции почти осязаемы, они повисли густым туманом отчаяния в воздухе. Педро стоит на подоконнике, обдуваемый вечерним, прохладным ветром. Он видит тревогу, которая плещется в ее глазах, и готов собственными руками удушить Пекомса, Луффи, Санджи и всех остальных — лишь бы она перестала волноваться. Только бы не видеть, как обессилено ссутуливаются ее плечи, а руки безвольно лежат на худых бедрах. Только бы снова увидеть ее улыбку. Барабаны бьют тяжело, весело, искры от костра взлетают вверх и мягко тают в воздухе. Пахнет мясом, выпивкой и любимой лазаньей Мастера Некомамуши. Пахнет свободой. Сегодня все должны забыть о той боли, что пришлось вытерпеть. Должны забыть, как кровь их струилась по массивным, деревянным крестам. Должны забыть безумные глаза того, кого нарекли «Засухой». Сегодня пир для спасителей. Педро наблюдает со всем со стороны, с высокой ветки дерева. Ему не хочется делить с ними радость, саке и веселую песню. Он вообще не понимает, как может Мугивара Луффи веселиться в такой момент. Ее нигде нет — не пришла. Не может, не хочет, а может просто… Педро срывается с высоты и бредет по лесу, отодвигая ветки. Педро бредет вникуда, но законы природы не обмануть — на излюбленной им мелкой опушке он натыкается на нее. — Педро? — похоже, она не ожидала встретить здесь кого-то знакомого. Прическа растрепана, а в уголках глаз до сих пор болезненная краснота. — Прости, если помешал. Это мое любимое место. Я часто прихожу сюда. Почему ты не на празднике? — Мне… Не хочется, — она тяжело опускает белый лоб на скрещенные на коленях руки, позволяя рыжему морю упасть на траву. — Прости, — Педро прикусывает губу и ощущает на языке соль, но это мелочи по сравнению с той солью, что лежит на его сердце. — Могу я чем-то помочь? — Нет, спасибо, — она вымученно улыбается, но глаза выдают ее с потрохами. — Тут ничем не поможешь. Санджи-кун ушел. Педро срывается и на всех порах летит к Мастеру. Он знает, что нужно. — Это потому, что Санджи наш спаситель. Это потому, что я лучше других знаю Пекомса, — говорит Педро, причем больше сам себе, чем Некомамуши, но большой кот с дурацкими повадками и мудрым, справедливым сердцем делает вид, что верит ему. Большой рюкзак лежит на полу, и Педро стряхивает в него с полок те немногие вещи, что были в его доме. Выключает свет, задергивает занавески, запирает ключом ящик обшарпанного деревянного стола. Возможно, он уже не вернется сюда. Никогда. Входная дверь тягуче, неприятно скрипит — Ванда. — Пришла пожелать тебе удачи, — она опирается о косяк, и Педро чувствует, как ее взгляд впивается в его спину. — Спасибо. — Ты ведь… — голос Ванды звучит растерянно, она говорит сбивчиво, ей явно трудно подбирать слова. — Ты отправляешься с ними из-за нее? Из-за Нее. Она. Педро оборачивается. — Я иду с ними, чтобы хоть как-то отблагодарить их за то, что они для нас сделали, — рюкзак перелетает за плечо и легко шлепает по спине. — Увидимся, Ванда. — Ты ведь сам понимаешь… Она, ты… Ты ведь понимаешь, Педро… — Понимаю. — он выходит на улицу и закрывает дверь. Ванда видит, как нервно трясется ключ в замочной скважине. — Береги себя и остальных. — Ванда смотрит ему вслед, пока спина в зеленом плаще не исчезает среди листьев. Педро мог бы отправиться за ней хоть за Ван Писом, хоть на край света — куда угодно, вот только ей не надо. Не его, и его никогда не будет. Она хочет спасти своего накама. Она спасет — Педро точно знает. Непременно спасет, проложит верный курс до Рафтеля, нарисует карту мира — Педро ни секунды не сомневается. Ее история останется в памяти потрясающей, яркой, даже, по-своему, великой, она покорит сердца людей. Вот только места для него в этой истории никогда не будет.