01:27

это как в симс новую семью создать. из себя самого. построить самому себе дом (кривоватый, конечно, немножко, но), самому себе кровать поставить, светильники возле нее аккуратные, ковер там, картины на стенах, вазоны, шторы; и проемы, не забыть дверные проемы! а то замкнешься в картонной коробке, как одно из тех растений, станешь лицом в угол и так невесть сколько простоишь. ничей. гляди – и игра крашнулась. (и ты) все по новой. у ренджуна семья другая. вот джено приходит из зала, весь такой уставший (но гордый), и запирается в душе на целую вечность в сорок минут длиною. через тонкую стенку джемин рисует. у него свобода воли вообще самая большая, им даже управлять не нужно, даже говорить ничего в спину его широкую; эти его угловатые, абстрактные, полувзрослые девятнадцать – маслом на холсте, разноцветными пятнами. а вот ренджун. комнатное растение. от того, что он читает некоторые книги снова и снова, пыли меньше на их форзацах не становится. ренджун даже думает, что, может быть, книги нужно не просто читать, а (как там говорят?)… впитывать? как губка. он пробует, щурит глаза, до боли в костяшках впивается пальцами в коленки, на которых лежит очередной томик какой-то сомнительной прозы, но в итоге все равно не может читать между строк. наверное, это какая-то особенная магия, которую не каждый может постичь. вот у джемина получается. // это магия. связь. они связаны. ренджун не понимает как, не понимает, поддается ли это какой-то науке и логике, может ли это быть реальностью или реальностью во сне, но факт остается фактом во всей своей неопровержимости. по ночам он кочует из кровати в кровать, будто умалишенный, не свой, сирота с коконом холодного одеяла в руках (эдакий sleepwalking, знаете?). джемин во сне мило сопит, иногда даже уголок подушки кусает, и ренджун к нему прикоснуться боится, отодвигается на самый край, расправляет плечи, взглядом в потолок устремляется; улыбка. джемин кажется чем-то неприкасаемым; и настолько волшебным, что даже страшно. а к джено он идет ровно в четыре утра, потому что у джено глаза океаном странным плещутся, почти как у сумасшедшего, и сумасшедше он красивый; потому что не спал, потому что опять работал всю ночь, потому что у него на подоконнике подыхает остывший кофе, принесенный джемином еще вечером. потому что ренджун может залезть ему на спину, вцепиться, как ребенок, уткнуться носом в шею и сидеть так вечность и вечность, пока рассвет из окон не начнет щекотать веки, пока джено не оторвется, наконец, от своего планшета и не предложит немного подремать. тогда-то они и уснут, но выспаться все равно не смогут. утром на кухне у ренджуна замерзнут лодыжки. а джено четыре сигареты убить успеет, пока будет завариваться чай. и потом джемин застанет их двоих целующимися. – о господи, ты только не съешь его. ренджун тихо смеется куда-то в чужой кадык; так, что едва слышно хрипеть начинает. потом он оборачивается и видит джемина, который с серьезным видом намеревается приготовить завтрак, но выглядит так нелепо в этих своих нежно-розовых пижамных штанах, которые больше размера на три, что ренджуну хочется смеяться громче. – лучше тебе не злить его, – шепотом советует джено. и, проходя мимо сосредоточенного джемина, мимолетно обнимает его со спины. // пятна от красок на джеминовых запястьях всегда отдаленно напоминают джено цветы. правда, он не знает, как об этом сказать. он не чувствует себя способным на такие странные слова, на такую сумбурную нежность, пускай даже жизненно необходимую временами. но вот джемин снова у холста – босой, сосредоточенный и, как всегда, сонный. заканчивает очередную картину. с виду так остается еще чуть больше двух дней (джено в этом немножко разбирается). он долго стоит в дверном проеме, даже не считает секунды, а просто смотрит, потому что боится пройти вперед, обжечь дыханием чужое плечо и хоть что-нибудь сказать. страшно как перед расстрелом. – ну не молчи уже, – вздыхает джемин, не отрываясь от своего занятия. джено даже вздрагивает. – говори. – мне нечего. – врешь. и уже позже, за захлопнутой оглушающе дверью, джено топит в себе это тихое и слабое, это неокрепшее и нерожденное, горькое и сухое, трещинами покрытое и пулями насквозь пробитое «я люблю тебя». расстрел. оружие. пули. окровавленная стена. ренджун такой тихий, как слабый полуночный дождь, что моросит по пыльным окнам. кап, кап, кап… джено поднимает голову, и улыбка его получается хоть и измученной, но абсолютно искренней. «и тебя тоже». – я ему сказал, чтобы он отдыхал хоть иногда, а он не слушает, – вздыхает ренджун, немного неуклюже, как ребенок, усаживаясь ему на коленки и обнимая его за шею; как будто боится упасть и айсбергом разбиться о пол. – как всегда. – ты его кормил? – он же не рыбка. сам поест. // – блять, я так устал, – красноречиво изрекает джемин в конце недели, и ренджуну даже нечего добавить. они берут пиво на троих и идут на крышу. джено присоединяется к ним чуть позже, и тогда они долго болтают о всякой ерунде, которая успела произойти за неделю; у джено – на работе, у джемина – дома, у ренджуна (как ни странно) – в школе. и один только ренджун сидит по-другому, свесив ноги с крыши, над проезжей частью, над шумом и пылью городских улиц. одно неосторожное движение – и соскользнет вниз. и пока он увлеченно (искры в глазах) рассказывает очередную дурацкую историю, джемин мимолетно и незаметно кладет одну ладонь ему на поясницу, осторожно придерживая. джено додумывается сделать то же самое в следующую секунду. и так их пальцы переплетаются.