01:27

лукас думает: «да ебал я это все». легче ему не становится. да и, наверное, не должно. и покрываются тонкими извилистыми трещинами эти стеклянные стены, которые он так старательно выстроил вокруг себя за каких-то семь дней. замкнулся, как аквариумная рыбка. как пчела в банке. вы, кстати, знаете, почему для банок с пчелами не нужны крышки? пчелы просто не смотрят вверх; они никогда не знают, что свобода – где-то совсем близко, на расстоянии одного ничтожного порыва. и ясное-ясное небо с этого пыльного стеклянного донышка видится так отчетливо, так ярко, так волшебно, что невольно даже в жизнь влюбляешься. и когда замечаешь, какой он прекрасный, этот мир, то и уходить не хочется. но приходится. у тэна острые плечи. и улыбка острая, такая немного коварная, как будто у него клинок в рукаве рубашки длинной; сама рубашка словно больше на размера три, но да, лукас все еще чувствует – острые плечи; правда, острые, как самые настоящие лезвия. ключицы вместо пепельниц. – вот только не начинай, – просит тэн сразу же, стоит только лукасу открыть рот. – но… – замирает он, и на этом все заканчивается. а хотел ведь как-то по-человечески: не пчелой в банке, не аквариумной рыбкой, а хотя бы птицей; беспризорной голодной птицей, которая на руки не пойдет, даже если очень захочет. ей кусок хлеба дороже, чем любая нежность. ну а для лукаса тэнова нежность – вся пища, пускай грязью испачканная, в лужах вывалянная, сто раз водой дождевой намоченная. и такая противная, зябкая, что даже страшно: – согрейся, – приказным. – мне тепло, – и лукас трется носом о воротник его рубашки. но все же он думает, что ебал он это все, и думает так до самой последней, финальной черты. а финальной чертой оказывается то, как тэн, такой весь мелкий, худой и слабый, лезет под его огромную распахнутую куртку: руки в рукава, острый кончик холодного носа в потайной кармашек у самого колотящегося сердца. лукас будто котенка домой несет. у тэна волосы насквозь промокшие и пахнут дождевой водой. май все вокруг растормошил окончательно, да так, что даже кроны деревьев проснулись, да крыши старых бесцветных (безрассветных) домов. финиш. черта. лукас бьется ногами о изрисованный бетон, пока в ответ обнимает тэна (все еще маленького, почти ребенка) совсем не бережно, совсем не нежно. грубо. и целует в макушку. – сейчас ливень сорвется. «и я сорвусь». тэн смеется ему в ключицу хриплым смехом, смехом палача, сумасшедшего. – тогда донесешь меня на руках. лукас даже успевает усмехнуться, а он вдогонку: – здесь тепло. однако ни тэн, ни лукас не говорят ни сейчас, ни позже о том, что на самом деле значит это тихое, слабое и нежное-нежное «здесь». здесь, то есть, под курткой? здесь, то есть, в объятиях лукаса? здесь, то есть, на улице, в бесшумном переулке, вечером, в мае? здесь, то есть, дома?