01:27

донен впервые берет в руки скрипку в шесть. он заранее знает, что у него не получится. о музыке так просто читать в книгах, но так сложно заниматься ею, дышать ею, жить ею. намного легче, когда за спиной нет этого груза из тяжелого черного чехла со скрипкой и напрасных чужих ожиданий. а донен от себя ничего не ждет. ни техники, ни умения, ни страсти. он с детства не видит, не знает, (не помнит?), каково это – любить кого-то или что-то так сильно, сильнее, чем самого себя. он не любит скрипку, не любит свои несуразные тонкие руки – как две обледеневшие негнущиеся веточки в жуткий январский мороз. лед и тучи. лед и холодное серое небо, неприветливое, недоброжелательное, а донен плетется по узкой мощеной дороге на свой первый концерт, и старинные здания по обе стороны от него так сильно давят на тощее мальчишеское тело, заставляют буквально не хотеть дышать, не иметь возможности, упасть на колени и сдаться – прямо здесь, на замерзшую лужу, вот так. сеул в январе немеет. становится каменным, мертвым, ледяным. / ренджун первый раз в жизни сбегает с занятий. – да ладно тебе, нам ничего не сделают, – подговаривает его ченлэ, набрасывающий на голову свой огромный капюшон. – давай лучше в снежки поиграем! и он смеется, и ренджун смеется тоже, а потом к ним еще вываливается из дома заболевший донхек, закутавшись в самый большой колючий теплый страшный шарф, и хрипит, поддакивает, голыми руками (дурак дурак дурак) пытаясь слепить невесть что из липкого и вязкого, как пластилин, снега и запустить это аккурат ренджуну в предплечье. ну хотя бы в предплечье. они сами не замечают, как, играя, добегают до здания филармонии, скользят вдоль белых-белых стен, перешептываются, поднимают голову к небу и не видят ничего, кроме монотонного серого месива, которое ко всему прочему грозится вот-вот на них свалиться. ренджун сам не замечает, как – ай. как, отвлекшись, случайно обгоняет всех и налетает на какого-то парня. разлепив, наконец, глаза, ренджун стаскивает с головы шапку и нервно как-то мнет ее в замерзших ладошках, глядя на мальчишку напротив, мальчишку с инеем на ресницах (кажется ли?) и на кончиках прядей таких темных-темных как уголь и черные чернила волос. – надо быть осторожнее, – тихо бормочет он, снова опуская голову. ренджун невпопад замечает, что одна из белоснежных стен филармонии сама по себе напоминает огромный холст, на котором можно нарисовать что угодно или написать целый роман. о путешествиях, приключениях, о любви. даже о музыке. даже о классической музыке, как бы это ни было скучно, даже о… – пройти дай, – и незнакомый мальчишка сам его огибает, устремляясь прочь. ренджун оборачивается чисто рефлекторно и видит у него за спиной небольшой черный чехол. «музыкант?» – кажется, ты прошел нужное здание, – совсем негромко роняет он вслед, но мальчишка слышит и останавливается. останавливается всего на мгновение, а потом все равно стремительно уходит вниз по крутой дороге. ренджун хмыкает и замирает, долго-долго глядя ему вслед, пока мрачный незнакомец (высокий, тощий и бледный, как сама смерть) не исчезает за одним из дальних поворотов. – нашел! – ренджун едва ли не подпрыгивает на месте, когда ченлэ хлопает его по плечу. – ты не уходи так далеко, нам еще донхека домой тащить, он там от насморка еле живой. ренджун усмехается. чего не сделаешь ради очередной шалости, да? / донен выступает в небольшом актовом зале неприметной серой школы, и ему аплодируют вяло, но аплодируют, и он даже находит в себе силы откланяться, прежде чем нырнуть за кулисы и попытаться не задохнуться от страха и ненависти, кошмарной ненависти к самому себе за то, что он вообще отважился на это. перепортил себе жизнь музыкой в четырнадцать. ладно, на самом деле, намного раньше. он мог бы стать врачом, или космонавтом, или юристом, или открыть свою фирму, или что угодно, но он не. и это самое отвратительное. вместо того, чтобы делать что-то полезное, спасать человеческие жизни, мировую экономику, просто мир и себя, себя спасать в первую очередь, он предпочитает бесполезно перебирать струны голыми пальцами в темноте тесной комнатки, а потом (не) спать и бесшумно плакать, нехотя, но вдыхая запах лавандового кондиционера для белья с цветастой наволочки. ненависть ненависть ненависть. и мальчик, который случайно врезался в донена на улице, почему-то сидел в последнем ряду. дрожащий, с красным носом и румянцем на щеках, еле-еле обнимая себя руками, он все время смотрел, не отрываясь ни на секунду, и было в его глазах что-то такое, что донен мечтал увидеть в глазах своей матери каждый раз, когда брал в руки скрипку и начинал играть. удивление? восхищение? радость? донен пьет противный лимонный чай, который на вкус как растопленные в кипятке леденцы от кашля, из пластикового стаканчика и неодобрительно поглядывает на лежащую в углу скрипку, согреваясь в гримерке после концерта. зима выдалась лютая. солнце не проникает в эту промерзшую комнату ни единым лучиком света. но вдруг открывается дверь, и – можно войти? – спрашивает тот самый румяный от мороза мальчишка, потирая нос.