01:27

донхек очень хорошо запоминает тот ночной токийский рейс, времени для отдыха никогда не бывает достаточно, но ему совсем не спалось, так что он просто допивал свой холодный кофе и наблюдал за тем, как дрожали во сне марковы ресницы. донхек очень хорошо запоминает, как в какой-то момент марк обессилено прилег на его плечо; марк – охрипший после целых суток репетиций нового верса голос, рваные джинсы, мозолистые пальцы (наконец пошел в зал), почти выветрившийся за день запах дорогого элегантного парфюма, что так чудовищно не шел его в целом пацанскому образу. донхеку (за столько лет – и до сих пор) привычнее, когда марк пахнет картошкой фри или фруктовой жвачкой, а еще морской водой (но так было лишь единожды, на чеджу, куда их привезли на каникулы) и – может быть, иногда – сигаретами, которые курит енхо, потому что марк всегда ошивается возле енхо, через фразу называет его хеном, потому что очень любит это слово, и лежит на жесткой джинсовке, на плече – точно так же, как в том токийском рейсе лежал на донхековом. под ними уже искрилась огнями ночная япония, в море был штиль, на небе – ни облака. первым, как ни странно, проснулся донен, потянулся на сидении впереди, взъерошил волосы, обернулся к донхеку мимолетной улыбкой, словно чувствовал, что он не спал. донхеку не спалось и он боялся дышать, чтобы не спугнуть марка, как хрупкую бабочку, каким-то чудом опустившуюся к нему на плечо. марк проснулся последним и тем самым спустил донхека на землю, когда они все еще были в воздухе свои последние минуты. он зевнул и даже не взглянул на донхека, будто того и не существовало. донхек же, в действительности, на землю спустился, сам отвернулся к окну и выдохнул, и он по сей день может поклясться, что еще не случалось в его жизни момента, когда он мог чувствовать марка настолько близко к себе. нарочный скиншип на сцене, на лайвах, на концертах, да даже в клипах – та еще мусорка, донхек всегда ощущал буквально кожей, как марк нехотя все это делал, как оно было для него просто обузой, работой, да и то – нежеланной халтурой, и донхеку самому хотелось вырваться, отстраниться и убежать в противоположный угол помещения или сцены, потому что лучше уж – никакого марка, чем настолько ненастоящего. тем не менее, одно из воспоминаний, которое он проносит с собой в ручной клади вместе с раздражающим чувством от пересохшей на борту кожи, медовым голосом бортпроводницы и шепотом разговаривающего во сне тэена – марк, в беззащитности своей помолодевший на пару зим, еще не переживший несколько сумасшедших покрасок волос и пирсинга; марк, который будто только вчера впервые прилетел из ванкувера, и с его кожи еще не успел смыться запах местного карамельного солнца. это запомнил донхек. они вышли из самолета, и ночной токийский ветер знатно взбодрил: прямо таки ударил и оттолкнул назад, обратно к самолету, и донхеку внезапно не захотелось совсем ничего, захотелось разве что поскорее приехать в отель, принять душ, упасть в подушку лицом и в очередной раз представить (хотя бы попытаться представить), что марка ли не существовало вообще нигде в мире. марк отошел от него – бросился вдогонку юте, потрепал его по волосам так ужасно небрежно и неуважительно, словно не был ему донсэном, и попросил напомнить несколько фраз на японском; донхек поплелся за ними с маленьким рюкзаком на плече. менеджер подгонял и буквально дышал в затылок. и пока асфальт под ногами был абсолютно таким же серым и холодным как везде в мире, донхек медленно постигал главную истину, осознавал основную причину, по которой он всегда собирал марка по частям и так навязчиво представлял его рядом с собой, даже когда его не было. на самом деле крайне сложно оставаться популярным айдолом, держать осанку и сохранять выражение лица для камер, когда где-то неподалеку всегда вихрем носится человек, превращающий тебя в ребенка. марк делает это с донхеком и сам, наверное, не догадывается. он отошел от донхека и тем самым в очередной раз провел между ними невидимую, но очень четкую черту. донхек – сам не зная, почему – никогда не смел ее пересекать. у кого-то была любовь на расстоянии, а любовь донхека спала у него на плече весь двухчасовой (или сколько там, кто считал?) рейс из сеула в токио, а потом, проснувшись, делала вид, будто донхека не существовало. сколько бы времени ни прошло, а притворяться одиночкой так и остается главной марковой привычкой. сколько бы времени ни прошло, а донхек продолжает на это вестись.