01:27

цветной подсолнух на чужом предплечье марк рассматривает долго и вдумчиво всякий раз, как цепляется за него взглядом. он не знает, почему его так привязывает к нему, так приклеивает, почему он разглядывает ярко-желтые лепестки, не особо отчетливо контрастирующие с тронутой загаром кожей, и сердце его пронзает странный холодный голод. болезненный, почти до привкуса крови во рту. – хватит пялиться. марк знает, что хватит. но он не может не. – ты никогда не рассказывал. – нечего рассказывать. енхо перерастает в мимолетное недовольство, отворачивается к стене и натягивает тонкое летнее одеяло к самому подбородку. марк тычется носом в его голую спину, пахнущую кондиционером для белья. енхо нарочно выворачивается так, чтобы подсолнуха на руке не было видно. обычно он не скрывает смысла и предназначения всех своих татуировок. обычно он даже советуется с марком, прежде чем сделать новую. но эта. эта – точно какая-то особенная, и особенность эта марка привлекает ровно в той же мере, в которой и отпугивает. \ в их вселенной это в порядке вещей – делать татуировки, посвященные былой потерянной любви. у марка кожа девственно-чистая, потому что он никогда не влюблялся и не разбивался об эту любовь до такой боли, что хотелось себя живьем искромсать. он думает, что если однажды потеряет енхо, то выберет местечко, где вгонять иглу под кожу без предварительной анестезии будет больнее всего. \ с тех пор, как он набивает на руке маленький подсолнух у угрюмого ворчливого татуировщика, енхо не может оторвать от него взгляда всякий раз, как принимает душ или видит себя в зеркале. татуировка уж больно напоминает ему человечка: тонкий стебелек, острые листья, насыщенно-желтые лепестки, сердцевинка, всегда повернутая только к солнцу, увековеченная. подсолнух не отворачивается от ярких лучей и не скукоживается в мусор, ересь и ерунду, даже когда енхо выключает свет в их с марком спальне. когда они занимаются любовью, марк целует его повсюду, но подсолнуха губами касаться не смеет. \ марк напивается в тесном уютном пабе своего армейского товарища и долго лежит у енхо на плече, плавно поглаживая кончиками пальцев татуировку. он знает, что в каком-то смысле не имеет на это права. он знает, что упущенная любовь – дело исключительно индивидуальное, личное, и енхо расскажет все сам, когда захочет и если захочет. маленький ярко-желтый подсолнух никуда не девается из марковых мыслей, даже если сам енхо исчезает из его поля зрения. он красивый, думает марк. он красивый, но какой в этом смысл, если однажды енхо сделали очень больно. \ марк всегда был готов сражаться и воевать за свою любовь, даже если не видел противника. маленькая татуировка под его шершавыми от сигарет пальцами чувствуется пряным теплом и уколом боли. марк (наверное, нарочно) надавливает на нее больнее и крепче, пока енхо нависает над ним и тяжело дышит, прежде чем склониться и поцеловать в шею. они все еще не обсуждают это, но каким-то образом марк догадывается: однажды в жизни енхо было яркое-яркое солнце, что в один момент погасло, предварительно оставив несводимые ожоги на всех, кто нежился в его лучах, но енхо все равно предпочел увековечить на себе этот свет. сквозь эту вуаль немого траура енхо марк и сам влюбляется в гипотетическую идею человека, который в теории мог бы оставить на ком-то такой нежный и в то же время клеймящий след. я никогда не сделаю тебе больно, – вот что шепчет марку подсолнух, когда он прижимается виском к чужому плечу, тяжело дыша на развороченной и помятой постели. марк не представляет, как должен выглядеть человек, разбивший твое сердце и при этом оставивший такой нежный и безболезненный отпечаток. солнечный ожог. цветочную пыльцу. июнь. \ марк мягко прижимается к подсолнуху губами и закрывает глаза. его губы будто вспоминают что-то, чего никогда не чувствовали. енхо начинает носить только длинные рукава.