01:27

когда янян приземляется в париже, в его арсенале – несколько разговорных фраз по-французски, корявых и неумелых, последние деньги из домашней заначки, три одинаковые белые футболки и тоска, укромным платком обвернувшая сердце; сжала крепче – чтобы не колотилось так сильно. аэропорт – голоса, динамики над головой, смесь из чужих духов и молочно-белый цвет. париж в июле – каменная духота, запах свежих газет, мокрой щебенки и дешевого кофе. балкон квартиры яняна выходит на дом напротив – терракотовую пятиэтажку, разномастные окна, полумертвые от жары цветы в горшках и вечно сохнущее белье. (или никогда не сохнущее?) у яняна впереди – неделя, неделя свободы, солнца, рая и ада, неделя – одиночества. когда лежишь на хрустящем от стирки постельном белье, липнешь к нему всей своей голой вспотевшей спиной, лицом – в кремовый потолок и чужую пыльную винтажную люстру. париж яняну ничего не рассказывает – ни хорошего, ни плохого, – вообще ничего. ему не приходит даже спам в почтовый ящик. его не окликают даже на улицах, хотя, казалось бы, кому его здесь окликать? янян спотыкается о чужую сумку – скорее даже, бесхозный мешок, набитый кистями, грязными палитрами и обрывками бумаги. – осторожнее будь! – долетает ему в спину на родном китайском, и яняна это заставляет взглянуть себе под ноги: на расставленные у бетонного бордюра портреты незнакомых людей, и доработанные, и нет, карикатуры, быстрые скетчи, пейзажи. художник, сидящий на маленьком переносном стуле возле своего детища, – совсем юный парень, одетый, видно, на одной из местных барахолок, о которых янян читал на английских хипстерских блогах. – простите, – отзывается он на французском, но сам с собой шепотом исправляется на китайский: – прости. ренджун – так зовут художника – остался без гроша в кармане и с пристанищем в виде скудной коммуналки с ободранными стенами. платить за эти стены тоже нужно, вот ренджун и пишет – как может, кого видит, просит милостыню испачканными старыми красками руками. янян свои последние карманные отдает на сигареты и ничего не может ему предложить. он прилетает в париж всего на неделю, а ренджун эту неделю проживает, как свою последнюю. как каждую из всех предыдущих. но если он все-таки (каким-то вселенским чудом) протянет до осени, то наверняка облачится в какое-то красивое бежевое пальто, обернет вокруг тонкой шеи шерстяной шарф и будет греть замерзшие руки картонными стаканами с глинтвейном и чаем. это то, что янян представляет себе, но реальность комкает его в ладони, как бумажный чек, потому что в голоде и бедности нет ни красоты, ни романтики, ни эстетики, и это то, что янян понимает слишком поздно, это то, что он понимает, когда поздно ночью возвращается в квартиру последним автобусом и ловит себя на мысли: как же он счастлив, что у него есть это все. все, что может предложить янян ренджуну, – пачка разноцветных дешевых пластырей из дешевой аптеки, потому что у ренджуна вечно чем-то изрезаны руки. стаканчик кофе из автомата, у которого янян полчаса стоял с открытым на телефоне переводчиком. долгие разговоры на китайском, потому что голос яняна ренджуну нравится больше, чем старые записи пекинских выпусков новостей. из-за того, что ренджун слушает их слишком часто, когда остается в одиночестве, в его голове чаще всего проскальзывают слова пожар убийство война голод смерть янян обещает записать ему китайские ромкомы восьмидесятых. в его квартире всю неделю одиноко и тепло. в залитой солнечным светом гостиной танцуют призраки на стенах, янян пробует говорить с ними на французском, пока курит, хотя курить внутри – в объявлении было – нельзя. янян приходит к ренджуну чаще, чем к эйфелевой башне, смотрит на него дольше, чем на триумфальную арку, так страстно мечтает хотя бы об одной его фотографии – и жалеет, когда не находит в себе сил попросить, потому что однажды, в детстве, он уже не успел поймать на пленку чудо до того, как оно исчезло. ренджун в его понимании – что то такое же редкое, как двойная радуга в безоблачном летнем небе, тайный вселенский знак, который, даже будучи немым, умудряется кричать громко и как будто на всех языках мира одновременно. янян не понимает ничего о нем. ренджун редко смотрит в ответ, больше – сквозь, в скетчбук на коленях или в свой холст. повисает молчание, довольно неестественное как для одной из самых шумных улиц города. прохожие мимолетно разглядывают картины у своих ног, а янян очень скоро забывает, что они вообще существуют. его захватывает творец, а не его работа. и вот так молчать с ренджуном, когда можно часами обсуждать все на свете, кажется яняну преступлением. но неделя неумолимо истекает, оставляя за собой очень одинаковые воспоминания. янян не приходит к ренджуну в последний день, не приходит прощаться, потому что знает: если он попросит провести его на самолет, натолкнется, скорее всего, на холодный грубый отказ. а в последнюю ночь он долго и муторно выветривает из съемной квартиры запах своих едких сигарет. самолет поднимается над парижем, у яняна под ногами – целая франция вместе с кусочком дома, оставшимся там. и очень тоскливо. очень тоскливо, да. когда мама обнимает с порога и спрашивает, как там было в париже, янян отвечает, что хорошо. и уходит в комнату – скачивать ромкомы.