Огоньки на зимовье

Николай осматривал прожженные листы тетради-дневника. Перевернув страницу, он наткнулся на рисунок, в котором словно бы узнал призрака прошлого: там был изображен Лукас. Немец представлял собой некий образ высокого, необычного парня в темной мантии. Черты лица на рисунке то ли были размыты снегом, то ли их и не было изначально — девушка хотела сохранить облик Лукаса в тайне или ни разу не взглянула ему в глаза. Быть может, и то, и другое. В любом случае, Коле не довелось толком разглядеть лица немца. При встречах с местными жителями Лукас прятал лицо за широким меховым капюшоном, отчего казался чуднее обычного. Скорее всего, Лукас старался укрыться от непривычного его народу снега, яркого уличного света и холода. Впрочем, Николаю было трудно понять, отчего бы парню вместо этого не надеть шапку. Некоторым жителям все же удалось рассмотреть парня. Слухи по деревне распространялись действительно быстро. Наутро каждый селянин знал о таинственном человеке в темной мантии. Не то, чтобы Лукас в самом деле кого-то волновал — его персона служила людям в качестве объекта для обсуждения за обеденным столом. Кому, как не приезжему незнакомцу, следовало бы «перемывать косточки» в первую очередь? Лесорубы не собирались участвовать в подобных разговорах раньше времени: слегка протрезвев, они решили разобраться в вопросе получше, поэтому взяли инициативу в свои руки. Первой зацепкой в деле оказался дом Тетки Вайгер: если в деревне случалось нечто из ряда вон выходящее, жители припоминали старуху. Избушка семьи Вайгер возвышалась над деревней. Стояла на крупном холме, откуда имелся вид на большую часть поселения. Близ похожего холма жил Николай, однако те холмы располагались чертовски далеко друг от друга. Рядом с домом Тетки было несколько избушек, и треть из их числа пустовала. Внизу, сразу под холмом, стояла замерзшая речка. В давно минувшие года, когда страшная тетушка представлялась молодой и милой, а Николай и вовсе был ребенком, та речка, сохраняя довольно высокий уровень воды, протекала через деревню. Селяне даже построили узкий деревянный мостик, дабы можно было хоть как-то взобраться на холм. А ныне мостик истлел, река измельчала. Если вдруг мост, истрепавшийся за годы верной службы, рухнул бы под тяжестью веса шагающих к избе лесорубов, то люди не смогли бы утонуть в такой речке — попросту разбились бы об ее дно. Трех лесорубов, трезвевших с последней попойки, возглавлял Дима. Ему, как и рабочим, тоже хотелось взглянуть на чужака. Впрочем, у Димы имелись и более личные намерения: он узнал о приезде Лизы и хотел встретиться с ней. Уже который год Димка, сельский Дон Жуан, терпел отказы во внимании со стороны городской дамы. Поначалу он не думал о ней всерьез, но стоило Елизавете проявить твердость своих убеждений, ответив отказом в первый раз, как тот мгновенно приударил за девушкой. И что бы он не делал, какими комплиментами бы не сыпал, так и не сумел заинтересовать Лизу даже спустя несколько лет после знакомства. «А вот у Лукаса это получилось сразу», — подметил Николай. Тропинка к дому Вайгер была заметена недавно утихшей метелью. Вокруг избы Дима не видел чьих-либо следов. С другой стороны, этот факт ничего не доказывал: снегопад был сильный, а хозяева, должно быть, не покидали дом с предыдущего вечера. Уверенным шагом люди подошли к избушке. Приблизившись к двери, Дима размашисто постучал. Ответные действия поступили не сразу. Послышался еле уловимый шорох. Плавная поступь легких, женских ног. Звук скольжения по деревянным доскам нарастал и становился слышен все четче. В один момент показалось, что он стал затихать. — Кто там? — узнавался голосок Лизы. — Это я, Димон! Привет! Открой дверь — нужно поговорить! Некоторое время Лиза хранила тишину. Наверное, рассуждала — стоило ли впускать в дом такого негодяя, как Дима. Лиза достаточно долго знала парня, чтобы начать его опасаться. Момент глухого молчания длился всего несколько секунд. Податливая натура взяла свое. Лиза отошла от двери, и шорохи прекратились. Все стихло. Лесорубы начинали переглядываться, то и дело посматривая на Диму. Тот не знал, что ему делать. Что-то в его голове, должно быть, щелкнуло: он задумался над тем, чтобы оставить затею и покинуть холм Тетки Вайгер. Эта мысль вряд ли понравилась бы остальным. Дима глядел на дверь и переминался с ноги на ногу. Он не собирался отступать. Уже хотел было повторно постучаться, как вдруг за дверью зазвенела связка ключей — Лиза была хорошо воспитанной и не могла вот так выпроводить гостя. — Привет, — неуверенно сказала девушка. Только теперь она видела остальных мужчин, лесорубов. — Привет. Давай поговорим. Девушка все еще сомневалась. Любой диалог с этими людьми был ей до ужаса противен. Она утомленно вздохнула. — Ну… хорошо. Пойдем. Конечно, ей не было нужды выходить из дома, особенно с местным пройдохой и раздолбаем Димкой. Но приглашать таких гостей в дом не хотелось еще сильнее. Пришлось выйти — только так можно было бы поскорее избавиться от этого человека. Лиза была одета в теплую вязаную кофту. От девушки пахло свешескошенной травой и мандаринами. По какой-то нелепой причине от нее всегда пахло травой, молоком или фруктами. Дима высказался, мол, Лиза в очередной раз потрясающе выглядит, да и вообще, кофта сидит на ней просто восхитительно. Лиза проигнорировала льстеца, но, впрочем, увлеклась, и за выслушиванием комплиментов не заметила, как далеко они, двое, успели отойти от домика Вайгер. Лесорубы не тратили времени зря. Они четко знали, за чем пришли. Пока Дима отвлекал свою пассию, мужчины пробрались в избушку. В избе было не очень темно — распахнутая настежь дверь позволяла свету добираться до самых дальних участков помещения. Виднелась печь, и даже потускневший ковер, который висел на стене гостиной. Особенно хорошо проглядывалась кухня — она находилась у входа. За столом в центре кухни сидел Лукас. Он был одет в свободную крестьянскую рубаху на подвязках, а его мантия висела неподалеку. Лукас завтракал — ел гречневую кашу. Бросив взгляд на входную дверь, он заметил гостей. И тут же узнал их лица. Лесорубы не могли быть до конца уверены в том, что нашли нужного человека, ведь черты его лица прежде оставались в секрете. Смуглая кожа парня выдавала в Лукасе иностранца — ни один сибиряк не смог бы так загореть за минувшее лето. На носу была небольшая «греческая» горбинка. Под носом — излишне толстые губы. Особо запомнились длинные темные волосы с пробором посередине, которые еле скрывали рубец от ожога на щеке. В целом, Лукас показался лесорубам вполне нормальным человеком, и если бы не мантия с окрашенным мехом, что висела неподалеку, то, вероятно, в этот раз местные жители спутали бы немца с кем-то другим и ушли бы ни с чем. Лесорубы, не разуваясь, подошли к столу. Один из них отодвинул тарелку с кашей подальше от Лукаса и оперся на стол рукой, другой отыскал табуретку и сел рядышком, преграждая путь к отступлению. Все было готово для принужденного диалога. Тот, кого Коля называл Никитой, встал у стола, надменно скрестив руки на груди, и начал разговор: — Ну, здравствуй, пар… Лукас неожиданно вскочил с места. За считанные секунды он опрокинул сидящего рядом лесоруба Василия с табурета, подхватил тарелку с кашей и швырнул ее в лицо Никиты. Рабочие, недолго удивляясь, среагировали: они схватили немца под обе руки и выволокли на улицу, за калитку, за дом. Швырнули Лукаса в сугроб, пока тот не опомнился. Они оскорбились его поступком. Борис, самый крепкий из трех мужчин, приподнял немца над землей, схватив за воротник рубахи, и начал с силой трясти, будто бы пытался привести в чувство. Лукас молчал. То ли от страха он потерял дар речи, то ли наоборот, старался не подавать виду, что боялся. Только пытался вырваться — сопротивлялся, отталкивал нападавших с тыловых сторон, крутился-вертелся, беззвучно тряс ногами на весу. Что выглядело забавно, учитывая незавидное положение парня. С перевязанных кистей рук Вайгера слетали комки от бинтов. Василий получил оплеуху — Лукас сам не заметил, как задел лесоруба. Но в ответ мужики разошлись еще сильнее: снова опрокинув его на снег, схватили парня за волосы и погрузили лицом в сугроб. Холодная белоснежная пелена накрыла Лукаса. Все как-то померкло. Он вдруг перестал чувствовать руки-ноги — остался только мороз, щипающий кожу лица. Уши заложило снегом. Свело челюсть. Он лежал пластом на снегу. Позвать на помощь не получилось бы при всем желании. На какой-то момент Лукас даже задержал дыхание. Совсем перестал дышать. Подпираясь забинтованными ладонями о землю, немец пытался приподняться. Ничего не получалось: его держали не только за волосы, а еще и за шею. Лесорубы не могли понять причины поступка иностранца: затевать драку было ни к чему. Тем не менее, что было, то было. А они не прощали агрессию даже землякам, и, мол, что уж говорить, если заявлялся какой-то чужак и распускал руки. Схватка проходила тихо, без шума и криков. Лесорубы, разозлившись, собирались умертвить Лукаса. И тут рабочим не свезло. В какое-то мгновение хватка лесорубов ослабла. Лукас сделал рывок. Уперся затылком в кулак противника. Попытался снова — и на этот раз вынырнул. Вышло так, что уши немца оказались чуть выше уровня сугроба. Его слух уловил пока еще неразборчивый чужой голос. Впрочем, нет, голос принадлежал знакомому человеку. Тогда Лукас понял, что время действовать. Немец напряг мышцы рук, оперся о землю и «взлетел» над сугробом — выпрыгнул из-под хватки селян. Отряхнулся. Сделал два шага в сторону, встал в какую-то нелепую стойку, отдаленно похожую на боксерскую. Приготовился к драке. Лесорубы не пытались его остановить. Они даже не смотрели в его сторону. Размахивая руками, на них летела озлобленная Тетка Вайгер.  — Кыш! Проваливайте! Все это время старуха Вайгер находилась дома, в избе. И в момент, когда Лукас лежал, зажатый, в сугробе, она направлялась на кухню. Проходила мимо окна, заметила потасовку. В несколько шагов добежав до входной двери, хрипло заревела с порога ругательства, которые могли знать только подобные ей пожилые люди: — «А ну, отродье, прочь отсюда! Чтоб духу вашего тут не было!». Тогда мужики и обернулись. Услышали ее, замерли от испуга. Лесорубы, как и многие жители деревни, верили суевериям о Злобной Ведьме Тетке Вайгер. Они захотели бежать. Убраться подальше от дома, из этой деревни, страны, куда угодно, лишь бы не встречаться взглядом с пронзающими душу глазами Тетки. И они действительно побежали. Борис умудрился напоследок столкнуть Лукаса в сугроб. — Мы еще вернемся, фриц! — кричали они Лукасу. — Давайте-давайте, улепетывайте! — отвечала старуха вослед. Под шумок к ним затесался Дима — теперь он заметил потасовку и решил покинуть холм вместе с лесорубами. Он изначально был против рукоприкладства, о чем позже высказал мужчинам, но, по его словам, оставаться «у той ведьмы» было неуместно. Тетка Вайгер подошла, заметно прихрамывая, к поднявшемуся со снега Лукасу — годы забирали свое. Встала напротив и хмуро посмотрела ему в глаза. «…Она смотрела на Лукаса снизу-вверх. Покалеченный, избитый паренек пошатывался, виновато уставясь себе под ноги, и не мог позволить себе взглянуть на тетушку. Она в свою очередь со стороны казалась беспомощной перед ним. Если бы не ее мрачная слава, несдобровать было бы всем нам — сколько мужчин в своем уме испугались бы престарелую безобидную женщину? А эти лесорубы на вид вроде бы имели силу сразу нескольких мужчин. Тетушка заговорила с Лукасом на немецком. Слава Богу, я приблизительно понимала, о чем они обычно разговаривали. Не то, чтобы я намеренно подслушивала… Ах. Сколько знала Лукаса, он не был общительным человеком. Ни разу не активничал. Часто слушать их разговоры мне не приходилось. „Ты в порядке?“ — тихо спросила тетушка. Он ответил положительно (что было не совсем правдой, и опекунша понимала это). Но тут же добавил, мол, — „быстро приду в норму“. Затем тетушка возвратилась в избу и решила нагрузить меня работенкой: предложила Лукасу отведать моего успокаивающего чая, приготовленного на травах. Он, вроде, не отказался. Наверное, ему понравился диковинный вкус чая с листьями ежевики. А вкус и правда был замечательным… Тогда я забежала на кухню (ни тетушка, ни ее родственник меня все еще не замечали!) и поставила чайник. Думала, что нужно поскорее помочь Лукасу. Честно говоря, я тоже заметила, что ему сильно досталось. Просто парень оказался скромным, хорошим. Решил отмолчаться перед опекуншей... Да и я тоже хороша! Все из-за моего поведения! Зачем ж доверилась этому дураку, Диме? Знала ведь, что ничего приличного из нашего разговора не выйдет!»