Огоньки на зимовье

Судя по корешку дневника (а он был довольно толстым), Елизавета стала делать записи чаще, чем когда-либо прежде: события близились к финалу, а между нынешней и последней записью было много текста. Коля не вчитывался в детали. Его интересовало самое важное. По мнению Коли, на следующих страницах девушка описывала быт иностранцев. Возможно, между строк немцы снова творили что-нибудь необычное, но Николай продолжал листать. Он жаждал добраться до кульминации. По правде, ему наскучило чтение. В последний раз он читал книги, скажем, лет пятнадцать тому назад. В зрелые годы навык чтения применялся им лишь редкими вечерами, когда становилось скучно. Он брался за сканворды. Коля считал, что сканворды помогали ему сохранять здравомыслие и заодно развивать эрудицию. Иногда он читал мелкие газетенки, которые поступали в его почтовый ящик и которыми он растапливал печь. Газеты ежедневно приносил почтальон. Николай продолжал мельком пролистывать дневник. Скоро его взгляд остановился на очередном рисунке — новогодней елке. Рисунок не походил на карикатуру и, в отличие от самых первых картин, был прорисован тщательно. С дотошной «правильностью» изображались веточки, обвешанные шариками, елочными игрушками. Можно было заметить хвойные иголочки. На макушке возвышалась ярко-красная звезда, которая хранилась у Тетки, должно быть, еще с советских времен. По зарисовке Коля определил, что девушка счастлива — наступало Рождество. «В Германии, как и во многих европейских странах, Новый Год отмечается совсем не так трепетно, как Рождество. Для немцев Новый Год — смена числа в календаре, да и только. Зато Рождество отмечается в соответствии с традициями. Лукас оказался не самым ярым приверженцем традиций, хотя как раз он и предложил провести вечер двадцать четвертого декабря за богато накрытым праздничным столом. Он попросил меня об этом лично. Доверился мне. Я не подала вида, что польщена (хотя, кажется, кровь прилила к лицу, и в тот момент я немного покраснела). Должно быть, он обсуждал Рождество со своим чудным другом, Хардом, и тот тоже согласился на небольшой праздник. Днем немцев нигде не было видно. Позже выяснилось, что по совету тетушки они ходили в лес за „живой“ елочкой. Срубили елку, поставили около избушки. Поплотнее закопали стволом в сугробы. По прибытию Лукас окликнул меня — позвал ее украшать. Откуда-то из подполья тетушка Вайгер достала елочные игрушки — широкую зеленую коробку. Обхватила ее своими дряблыми руками, сдула слой пыли с поверхности коробки, направилась к елке. Я предложила помощь, но тетушка мне отказала. Спросишь, почему она так поступила? Думаю, что тетушка хотела в лишний раз убедиться, что еще на что-то способна. Вечером мы и впрямь собрались за столом. Я сварила всем цельные картофелины, подала их в красивейших блюдцах. Заодно положила в одну большую миску жареные свиные сардельки — я слышала, что немцы обожают свинину. Говорили мы исключительно на немецком — все-таки, отмечали их праздник, а они, тем более, совсем не знали русского языка. Я еще не расспросила Лукаса на тему случая с печкой и огнем. Даже сейчас, за столом (особенно сейчас!), не рисковала задавать свои странные вопросы. Немцы общались на только им понятные темы: Райнхард шутил и делился историями, что произошли в Берлине за время отсутствия друга, а Лукас в ответ кивал и скромно улыбался. Он периодически глядел на подаренные мной опекунше часы, дожидался полуночи. Тетушка иногда встревала в разговор, добавляла что-то от себя, как бы подмечая некоторые моменты из рассказа. Сложилось впечатление, что и она не очень понимает, о чем болтают немцы. В основном, говорили они. На кухне было тепло и шумно. Все мы радовались, улыбались. Я в первый раз услышала, как смеется Лукас. Боже, дневник мой, как нам было уютно… Хотелось бы, чтобы вечер продолжался подольше. К сожалению, застолье оборвал глухой стук в дверь. Я сперва решила, что послышалось, хотя сердце вдруг прихватило со страха — кто мог явиться к нам в гости чуть ли не в полночный час? Я перевела взгляд на своих новых друзей. Успокоилась, увидев, что Райнхард не прекратил балаболить — он не слышал стука. Вот только… Мне не послышалось. В дверь постучали снова. На этот раз напирали сильнее. Лукас, обратив внимание на стук, замолчал, встал из-за стола и двинулся к двери. — Не ходи, — прошептала тетушка. Ее голос дернулся, будто бы сорвался. На какой-то момент она позабыла, что немец не знает русского языка. Метель, кружившая по двору, обсыпала округу снегом. Праздничную ель замело. За дверью, опираясь об ее угол, стоял хорошо знакомый тебе негодяй, Дима. Он вряд ли знал, что мы отмечали Рождество, и все-таки явился в самое неподходящее время. — Ну здравствуй! — прокричал он. Наверное, поднял на уши весь холм. — Наконец-то я могу посмотреть на тебя лично, парень. Лизка, привет! Все еще опираясь на дверь, он попытался войти в избу. То есть как, войти — ввалиться! Он был чрезмерно пьян. Лукас преградил ему дорогу. Я думала, придется ловить алкаша, чтоб не упал! Наверное, еще и изо рта спиртным разило. Но нет, ловить Диму не пришлось. Лукас только отстранил его от себя, оттолкнул рукой. О, дневник! Каким же отвратительным оказался этот человек! Я ведь и раньше пересекалась с ним (слишком часто, чтобы успеть возненавидеть). Он неугомонно ухаживал за мной, дарил цветы, делал комплименты. Наверное, рано или поздно я бы растаяла от такого поведения, да только был бы он иным человеком! Кем угодно, лишь бы не таким, как Дима. Нет же, передо мной неизменно кланялась эта горилла с небритой мордой, с тошнотворным запахом изо рта. При одном его появлении я готова бежать на все стороны света! Терпеть его не могу! Тетушка глядела на гостя. Если бы Дима перехватил ее взгляд, тут же затрусил бы и сбежал! Но он и глазом не повел. Только стоял у порога, а Лукас по-прежнему не пускал его в дом. Следующие события произошли слишком быстро. Я не сразу поняла, в чем дело. Стол содрогнулся (я почувствовала вибрацию, грохот ножек, что приподнялись и опустились, обрушились на дощатые полы избушки). Райнхард встал со своего места и пошел к двери. Он оказался за спиной Вайгера, напротив Димы. Хард серьезно посмотрел Диме в глаза, и взгляд этот не сулил ничего хорошего. Я не видела, но почти уверена, что так было. Зато заметила, как Дима замешкался. Не хотела бы я оказаться на его месте. Убрав руку с двери, Дима отступил, громко сплюнув на порог. Хотел подгадить праздник или спровоцировать парней? Наверное, и то и другое. Но Лукас, видать, совсем не поддавался на провокации. Дима ушел, оставив всех нас в покое. Воцарилось затяжное молчание. Только тикали часы. Я посмотрела на них: без пятнадцати минут как полночь. Чтобы развеять тишину, я решилась на сумасшедший поступок! В другой ситуации не решилась бы. Так вот, я встала из-за стола и громко поздравила своих сожителей с наступившим Рождеством, театрально вскинув руку к потолку. Тетушка улыбнулась, еле слышно хлопая мне. Немцы молчали. Я смутилась. Или в тот момент меня захватили эмоции, или это было особое волшебство праздника, но я всем сердцем ощутила, как сильно полюбила их. Веришь, мой друг? Я всех их полюбила».