Необъявленная война

Утро последнего выходного дня выдалось пасмурным. И оно в полной мере отражало то, что творилось в душе у Малфоя. Вчерашний отказ мог обидеть Гермиону, и сейчас это очень беспокоило. Какая-то часть Драко обзывала его последним идиотом, а другая — призывала поступить достойно. Как же теперь объяснить, что дело было далеко не в ней? Это неведомое ранее чувство — совесть — настойчиво повторяло «нет», пока не откроется вся правда. Теперь, когда известие о проклятии не оттолкнуло Гермиону, тянуть дальше было нельзя. Ещё раз справиться с собой Малфою вряд ли удастся. Он не смог пойти на завтрак, снедаемый сомненьями. Драко корил себя за трусость, подозревая, что вряд ли он унаследовал её от Арахниуса, но отказаться от «дара» без Гермионы был не готов. Только не в одиночестве. Не втихую. Он неспроста оттягивал этот момент в надежде на взаимность. Действительно, идиот! Целое утро он вертел в руке заветную монетку, пытаясь отсрочить разговор, который мог всё изменить. Но вероятность того, что Гермиона не разорвёт отношения, что чувства важнее крови, переборола страх, и Драко отправил ей послание: «На том же месте. Через полчаса. Это очень важно». Малфой поплёлся в Хогсмид. Под холод и непогоду. Когда он оказался в квартире, Грейнджер уже ждала его, стоя у тёплого камина. Она обернулась, услышав шаги, и улыбнулась. Секунд пять они просто смотрели друг на друга и не двигались. Их лица выдавали мысли: и Драко, и Гермиона вспомнили о вчерашнем безумии. — Ты сердишься на меня? — начал он, сбросив на софу мантию. — Я не умею долго сердиться, я всё понимаю. По крайней мере, стараюсь себя в этом убедить, — рвано ответила Гермиона и отвела взгляд. Следующий вопрос дался нелегко: — Я сделала что-то не то? — Нет! — резко воскликнул Драко. — Поверь мне, я хотел этого. Выкинь на хрен бредовые мысли из своей головы! Я. Хотел. Тебя. Всё! Других вариантов нет. — Тогда почему передумал? — Потому что причин было предостаточно. Он подошёл и взял Гермиону за руку. — Тогда начни с первой, — ласково произнесла она, следя за тем, как его пальцы гладят её ладонь. — Я хотел, чтобы ты ещё раз всё взвесила. Ребёнок — это важно. К тому же я бы предпочёл близость без примеси жалости, что ли… — Да, мне было немного жаль тебя, но я хотела тебя не поэтому! — Грейнджер, такие решения не принимаются на эмоциях. Ты не можешь знать, что будет дальше. Не можешь! И здесь тоже — без вариантов. Поэтому дай себе больше времени. — Ты так говоришь, как будто жениться собираешься! — сыронизировала Гермиона. — Не сегодня, конечно, но да… Когда-нибудь. — Это предложение?! — голос выдавал, скорее, шутку, чем серьёзный вопрос. — Я не для этого тебя позвал, — сосредоточенно сказал Малфой. — Не хочу обсуждать эту тему. И мне не до улыбок! — А для чего? Если из-за отказа… — Гермиона погладила Драко по щеке. — Я не сержусь, правда. — Подожди, узнаешь, что я за фрукт, растерзаешь меня на мелкие дольки. — Ты специально хочешь меня напугать, да? — и, медленно освободив свою руку, она села на диван. — Помнишь, — судорожно сглотнув, заговорил Малфой, — наш спор? — Мы же договорились! Там, в башне. Хотя я лучше прибавлю, что именно он нас и свёл. Так что спасибо, что поймал меня на слове. — Так вот, — неровно продолжил Драко. — Я был уверен, что выиграю. — Я помню, — Гермиона улыбнулась собственным воспоминаниям, — а вышла ничья. — Не всё так просто, Грейнджер. Я был абсолютно уверен, что выиграю! И это не имеет отношения к моей натуре. Это моя кровь, — голос дрогнул на последнем слове. — И что с ней не так? Она голубая? — Гермиона подавила смешок. Нервное напряжение сказывалось как-то непривычно, а лицо Малфоя было слишком серьёзным для подобного выражения чувств. — Нет, она волшебная. — И не один год. Скажу тебе по секрету, что это известно довольно многим, — Гермиона еле сдерживала себя от нового смешка. Эта весёлость вследствие стресса уже раздражала и её саму. — Грейнджер, перестань! Не до игр! — Извини, само как-то сорвалось… — Когда будешь казнить меня в своих глазах, вспомни, что дети не в ответе за грехи отцов. — Ты хочешь поговорить о проклятии? — Гермиона даже встала. Вот этого она точно сегодня не ожидала — добровольных откровений. — Нет, скорее, о его причинах. Грейнджер с немым вопросом вглядывалась во взволнованное лицо. Драко нервно сунул руки в карманы. Он медлил, понимая, что после признания обратной дороги не будет. Но решение было принято, а становиться ещё одним из невероятного множества Малфоев, скрывающих правду, не хотелось: — Арахниус потребовал у Клариссы Фламель не только сыновей, но и особую кровь, способную вызывать у понравившейся ему женщины зависимость, желание, способность её подавлять, это что-то вроде амортенции, но сильнее и сложнее. Поэтому всем нам так трудно отличить истинное чувство от поддельного. Такая сладкая иллюзия. — Почему всем вам? — заговорила Гермиона настороженным голосом и чуть приблизилась. Сознание отказывалось впускать страшный смысл. — Потому что я такой же! И когда соглашался на спор, я думал, что ни за что не проиграю. Грейнджер, я хотел использовать свой дар против тебя. Какой, к чёрту, дар?! — Ты, что?.. — Гермиона потёрла виски. — Ты...ты напичкан амортенцией? — Если тебе так проще принять, то да, — кивнул Драко и сделал шаг навстречу. — Но это невозможно… — Гермиона отступила. — Поверь, это вполне реально. И я прямое тому доказательство. Точнее, мои подвиги... — виновато добавил он. — Доказательство чего? Векового обмана? — она возвела глаза к потолку, задыхаясь от великой несправедливости. — Что вы за род-то такой! Так Драко играл с ней буквально?.. — Грейнджер, выслушай меня... Мой дар не моя вина. — Малфой, это подло! — вспылила Гермиона, покрываясь невидимыми иглами. — Дар? Какой там дар — это подлог. Сплошная ложь. Низость! — Это не мой выбор, я не могу это контролировать! Грехи отцов. — И ты говоришь мне об этом только сейчас?! — ненадолго прикрыв глаза, выпалила она. — Когда я?.. — «...влюбилась». — Да как ты мог столько молчать! Чёрт, ты же Малфой! Гермиона невольно сжала кулаки. — Но ведь говорю! — взорвался Драко. — Сто баллов Слизерину за смелость! — Прекрати, — Драко знал, что просто не будет. — Да, я — истинный Малфой, но я решил рассказать тебе об этом, пока дело не зашло слишком далеко. — А ты считаешь, что это не далеко? Не далеко?! — от высоких нот заложило уши. Гермиона шагнула навстречу — стремительно и громко. Драко не двигался, ожидая удара. Но его не было. — Так зачем же сейчас признался? — злые духи подчинили её себе без спроса. — Не поверишь, Грейнджер. Совесть… — Ты прав, сейчас я тебе не поверю. Как тебе можно верить?! — сердце сжало в дьявольские силки. — Чему вообще теперь можно верить? Гермиона заходила по комнате тёмным маятником, восклицая: — Ты хочешь сказать, что всё, что я чувствую рядом, это… любовный бред?! — Я не знаю, — шепнул Драко, покрываясь холодным потом. — А что знаешь? — язвила Гермиона. — Нет, я ушам своим не верю! — протестовала она. — Так я околдована с первого дня? — Я не знаю, — прикрикнул он. — Даже здесь есть исключения! Ты сильная, до тебя ни одна девушка не могла устоять передо мной. Глаза Гермионы вспыхнули от ярости: — Ты что, хвастаешься?! — Нет, нет и нет! Я просто пытаюсь сказать, что ты особенная. — Кажется, подобное я уже слышала. Так вот в чём дело… И зачем надо было это начинать, я не понимаю? Чтобы всё оказалось ложью?! Говоришь, я — зеркало? Значит, твои эмоции тоже бред?! Поэтому ты мной одержим? — Я и пытаюсь это понять. Это очень важно для меня, — важнее страха расплаты. — Это фамильная черта: не уметь отличать подделку от оригинала. — А стоит ли?! — в голосе царила обида. — Для меня стоит, — лицо Драко выражало надежду. — Но моё сердце — не игрушка, Малфой! Я тебе не подопытный кролик! — Только ты сама в состоянии различать собственные эмоции и, скорее всего, моей крови неподвластна. — А я не хочу никаких «скорее всего»! — Гермионе хотелось сбежать. — Что, прикажешь так и жить, сомневаясь друг в друге? Это же пытка! Сердечная мука… Вы сами себя наказали! Кларисс тут ни при чём. — Но я об этом не просил! И почти уверен, что я единственный, кто пошёл против крови до того, как… Желание открыть тебе правду до близости — вторая причина. — Ну и зачем?! Попользовался бы моей подавленной волей в полной мере! Ты же собирался… — Чёрт! Но не сделал ведь! Ты должна решить, что ты чувствуешь. Сама. Как и я. И в этом я не могу тебе помочь. — И я тебе не могу, Малфой! — Это я и без тебя знаю! Они ссорились. И злились. Не в первый раз в жизни, но в первый раз за то время, что были вместе. Призрачный шанс рассыпался из-за преступной тайны, увлекая вниз за собой. Им было гораздо больнее, чем раньше. Намного больнее. Особенно — Гермионе. Малфой ощущал это. Свою боль. Её. И он всё ещё чувствовал… страх. Оттого, что это конец всему. И есть только три слова, которые способны собрать их самих по кусочкам. Но если наплевать на родовые запреты, а Гермиона всё равно уйдёт… Драко обречён. Её слова резали будто ножом: — Подожди, если моё чувство — настоящее, а я — зеркало из-за вашей проклятой крови, то никто не может дать мне гарантий, что и ты чувствуешь то же самое! — Не может, — грустно, на выдохе произнёс Драко. — Но иногда, чтобы быть счастливым, нужно рискнуть, даже я это понимаю. — А ты готов чем-то рискнуть? Хоть чем-то… И не моим сердцем! Этого вопроса Малфой боялся больше всего. — Ради тебя я готов отказаться от яда, ведь именно так называла это Кларисс. — Так от него можно избавиться? — глаза Гермионы испепеляли. — Да, но это может быть опасно. — Может быть?! А может и нет? Не много ли отговорок? — Я же сказал, что готов послать дар к чертям! Ты вообще меня слушаешь? — Но ты до сих пор этого не сделал, — не отступала Гермиона. — Нет, — согласился он. — Так почему не сделаешь теперь? — ведь тогда сердце перестало бы ныть. — Немедленно... — Я боюсь! — стены дрогнули от признания. Драко побелел больше прежнего. На несколько секунд оба замерли. Вдохнули надежду... Выдохнули. — Чего? — с придыханием спросила Гермиона, чувствуя, как ноги становятся ватными. — Потерять тебя. А ещё — сойти с ума. Забыть обо всём, что у нас было! Вариантов — масса. — При чём тут твой рассудок? Я не понимаю. — Когда Арахниус умер, первый из сыновей — Кастор — однажды понял, как лишиться силы волшебной крови, только было уже поздно. Он, конечно, успел предупредить остальных, но со временем его рассудок помутился, превратив наследника древнего рода в тень прежнего Кастора. Через несколько лет он — безумный и проклятый — умер, покинутый всеми. То, как быстро нас настигает расплата, зависит от нас самих. Отказываясь от дара, мы обращаем волшебную кровь против себя. Запускаем яд, стремящийся погубить нас в угоду Кларисс Фламель, и более быстрым способом. — Господи... — ужаснулась Гермиона. — Но почему? — Это часть наказания, касающаяся каждого из нас. Арахниус хотел особый дар, он его получил. И отказаться так просто… Нет уж, хотели — боритесь! Сами виноваты. Знаешь, Грейнджер, не все из Малфоев осмеливались любить, но ещё меньше — признаться в этом. Ведь нам нельзя ошибаться, в отличие от многих. Нельзя любить безответно. Отравленные и отвергнутые, мы вкушаем силу этого «дара», ощущая всю его полноту и неотвратимость, превращаясь в одержимых. Тебе нужен маньяк, помешанный на тебе? — Ты им не станешь, — уверенно заключила Гермиона. — Не станешь, если научишься верить мне. — Вера должна быть взаимной, Грейнджер. Мы, Малфои, учимся врать с пелёнок, мы врём ради выгоды, врём ради спасения, врём и иногда попадаемся на лжи, мы привыкли... Но сильнее всего мы платим за ложь женщине. Яд превращает нас в безумцев. — Так ваша кровь запрещает вам лгать? — Гермиона оторопела. — Да, но только в одном. Никаких лжепризнаний, никогда. Не каждая согласится так жить. — А твой отец? Он такой же, как ты? — с интересом спросила Гермиона. Почему-то захотелось узнать, обладает ли этим даром Люциус. Хватило ли у него смелости испытать силу яда. — Нет, он сделал это ради матери, но спустя не один год. Я же говорил, нам сложно видеть истину и чувствовать её. Это прозвучит банально, но нас спасает настоящая любовь. Ведь лишь немногие, кто умеет сопротивляться волшебной крови, способны защитить Малфоев, и мы летим на них, как на пламя, и стараемся добиться этого чувства. — И как же это происходит? Отказ… — Это всего лишь три слова. И какие именно, ты знаешь. Я просто произнесу их, и всё кончится. Или начнётся, как посмотреть. Кроме того, во мне станет ещё меньше Арахниуса и будет больше меня самого. Гермиона долго молчала. Она и не представляла, насколько тяжёлым окажется разговор. — И что же ты хочешь услышать сейчас, Малфой? — нет, она знает, но... — Ты посеял во мне сомнение. — Я не могу говорить за тебя. Не мне это решать. Грейнджер взяла с камина заколдованную книгу. Агония, которую испытал Драко при виде этого жеста, причинила нестерпимую боль. До зубовного скрежета. — Я хочу побыть одна, — совсем тихо. Нерешительно. С трудом. — Гермиона, нет… — Драко молил её, наплевав на гордыню. — Гермиона, не надо... «Не уходи… Так не легче…» «Драко, так нельзя…» Для Гермионы это было нелегко, но она не могла иначе: — Нет, — без слёз выплакала она. — «Нет», — качая головой. И это было настоящим «нет». Как только Гермиона исчезла, сознание померкло. «Чёрт, чёрт, чёрт! Дьявол!..» — Драко пнул резной столик. Пот стал ещё холоднее, ноги подкосились, и приговорённый к одиночеству, шатаясь, побрёл в спальню. Часы шли, но Грейнджер так и не приходила. Ожидание убивало. Ведь всё, что было нужно, что могло спасти Драко, она унесла с собой. Он не мог заставить её остаться, но долго молчать, сдерживая истину, казалось, тоже не сможет. Он был готов прокричать то, что пульсировало в мозгу. Давило. Просилось наружу. Волшебная кровь... Она пыталась приговорить Малфоя. Но тот сопротивлялся как мог. Он чувствовал себя полным дураком, идиотом, но решил написать на монете несколько строк. Чтобы Гермиона поняла… Чтобы знала… Ведь если он сорвётся, он… Драко отогнал эту мысль! Только он и не догадывался, что Гермиона для себя всё решила. Она, пригладив корешок, уже взяла в руку портал и вдруг ощутила тепло в нагрудном кармане. Зачарованный сикль светился неровными буквами: «Раздели биение моего сердца». И пусть это не звучало признанием, но и четырёх слов оказалось достаточно, чтобы понять: она нужна Драко. Без вариантов.