Соцветия мальвы

Придирчивый зритель наверняка будет негодовать, когда узнает в этих строках клише: «он по несчастливой случайности ехал в одной карете со своим недругом». Так вот, прямо сейчас Марк ехал в одной карете со своим недругом, потому что госпожа Мортинова, уехавшая в Черновод днем ранее, посчитала, что две кареты для двух детей — непозволительная роскошь, тем более для ненавистной фейры, поэтому в эту минуту Марк смотрел куда угодно, но не на Огневу. И бесился вопреки тому, что любая эмоция для него чревата. Пространство между ними настолько наэлектризовано, что, если бросить между ними остальскую лампочку, она тут же лопнет. Они сидят друг напротив друга, оба в темных форменных шинелях с золотыми полосами на плечах, оба до предела напряжены — еще бы! Находиться в метре от злейшего врага и быть спокойным. Если Огнева злая от самого существования Марка, то Марк — от потенциальной опасности для своей жизни и возможности быть раскрытым. О, если Огнева узнает, что Марк «цветет» от ее прикосновения, то огребет с лихвой. Он станет персональной марионеткой глупости — чувств, но в которую он сам случайно, совершенно случайно уже подвешен. В грудь неожиданно врезается раскаленные добела нож, так что Марк рвано выдыхает, стараясь не гримасничать. Флоремия подобна раковой опухоли. Марк старается не обращать внимания на вопросительный взгляд Огневой, когда достает из кармана колбу с таблетками и глотает сразу три горькие горошины. «Да исчезни ты уже», — думает Марк, устало прикрывая глаза, и не знает, кому адресована мысль — флоремии, Огневой или обеим взаимосвязанным. Марк мелкими глоткам пьет воздух, наполненный медом, искоса разглядывает тонкие руки, которые наверняка теплые и которые он безумно хочет сжать до хруста суставов. Увидеть слезы в воспалённых глазах. Чуть меньше хочется целовать мелкие царапины на ее руках, которые бы нанес Марк ногтями, и, будто одержимый, впитывать, запоминать запах дикого меда на ее запястьях, руках, во впадинах ключиц. Хочется до неестественности подобных мыслей. Марк понимает, что безнадежно болен, когда позволяет им обосноваться в голове. Это не только не тревожит, но даже веселит: что остаётся смертельно больному кроме развлечения? Огнева настороженно смотрит на тень безумной улыбки и ежится. В Черновод они прибывают к ужину и без всяких стычек разбредаются по своим комнатам.

***

Марк сидит на балконе гостевой комнаты после ужина и прогулки по замку, на коленях лежит справочник по часовому целительству, в руках — перо и блокнот, который он завел месяцем ранее, чтобы самостоятельно исследовать флоремию. Составил неплохое руководство по тому, что можно и нельзя делать во время болезни. Правда, он не знал, сколько длится флоремия и излечима ли она вообще, но по словам старика-лекаря, все больные умирали, так и не поправившись. Это не обнадеживает. Марк, если подумать, смирился, что может умереть, но ради интереса не стоит ли попробовать найти лекарство? А недавно в Главной Библиотеке он нашел словарь языка цветов и, честное слово, лучше бы не лез, чтобы потом не жалеть о своем любопытстве. Как оказалось, его цветы — мальва — означают «глубокое чувство вины, мольбу о прощении и снисхождении», что окончательно дезориентирует Марка и он, минуту простояв с пустой головой, сравнивает часограмму в справочнике с картинкой в своей памяти. Сходство стопроцентное. Марк захлопывает томик и заверяет себя, что флоремия и значение цветов вообще никак не связаны. Небо пасмурное, и темно-серая вата висит так низко, что кажется, будто шпили башен Черновода протыкают небо насквозь. Вата где-то на горизонте сливается в один цвет с морем, а шум волн едва доносится до ушей на этой высоте. Осенью темнеет рано, поэтому, когда Марк глядит вверх, он видит размытый силуэт странной одинокой чайки, не придает этому значения и поднимается с кресла, возвращаясь в комнату. Нортону Огневу нужно отдать должное: комната для гостей просторная и выполнена в духе старины. На стенах — канделябры и три картины-фотографии Астрограда, письменный стол, над ним — книжная полка. Камин. Рядом с окном стоит резное зеркало, к которому и подходит Марк после того, как достает из своего небольшого чемодана костюм для бала. Он вешает его на «открытый» шкаф — палка, прикрепленная к стене — и отматывает тому время, чтобы убрать складки. Елена уговорила Марка взять с собой именно этот костюм: белая рубашка, черный галстук-бабочка и брюки, узкий жилет с золотой вышивкой по ткани. Ему нравится этот костюм, ведь его подарила госпожа Мортинова, а ее подарки он очень ценит и отказать никак не может. Единственная проблема — не будет ли топорщиться корсет под облегающим жилетом? Марк решает проверить и снимает темный свитер, а в отражении появляется неизменная поляна с бордовой мальвой. Корсет он снял сразу после ужина, потому что не мог долго стягивать грудь; это сравнимо с тугим жгутом, который мешает циркулировать крови. Пышные цветы с мягкими лепестками и золотистой сердцевиной в контрасте с бледной кожей выглядят эффектно, но, однозначно, было бы лучше, если бы стояли в вазе, а не росли прямо из человека. Он оглаживает бархатные лепестки, морщится, когда надрывает один листок — на пальцах остается кровь. Цветы являются нежеланным наростом, оказываются тоньше, беззащитнее кожи, и вред им нанести гораздо проще, чем кажется. Каждый человек имеет полное право на свободу, но, видно, уже не Марк. Ветер из открытого окна гуляет по полу, в груди горит больное сердце, из которого растут олицетворенные чувства Марка, ненужные никому: ни юноше, ни тем более Огневой. Он тянет руку к костюму, висящему напротив окна, поднимает черные глаза… Черт. Черт. Черт возьми, нет, не имеешь права, черт, зачем ты здесь, какого дьявола?.. Почемутысмотришьнаменя? Огромные синие глаза, переполненные шоком и неверием, омерзением и страхом. Что-то выходящее за грань понимания Марка, потому что такнебывает. Огнева висит в воздухе перед балконом, расправив красные крылья, и смотрит прямо ему в глаза. Ни один из них не дышит. Оба парализованы: один — увиденным, другой — раскрытием бережно хранимой тайны. Марк дергается вперед, в этот же момент Огнева взмахивает крыльями и ныряет вниз. Крик царапает горло, рвется наружу, и Марк орет во всю глотку, и ветер уносит звук, и Марк бьет со злостью по деревянной раме окна. Рука вспыхивает болью. Его самый большой секрет раскрыт тем, кто никогда не должен был его узнать. Марк прислоняется к оконной раме лбом и шепчет, как безумный: — Будьтыпроклятабудьтыпроклятабудьтыпроклята.