***
Они видятся в общей столовой, где шумят столовые приборы, они сидят друг напротив друга. Марк преисполнен спокойствия, Огнева — равнодушия, но оба не раз ловят друг друга на мимолетном взгляде. Мол, мне плевать, но я знаю, что ты на краю. Марк едва прикасается к печеному яблоку и наотрез отказывается от кружевных блинов, только пьет горячий чай. Маришка, сидящая по правую руку, говорит, что Марк выглядит болезненно. Говорит, простыл. Юноша действительно заболел, а заболел чувствами — палачами разума, а причина прямо перед ним — красная, красивая и гадкая-гадкая Огнева с руками, пахнущими медом. Маришка пожимает под столом его руку, и Марку это не нравится, потому что он терпеть не может жалость. Он смотрит на нее строго, предостерегающе, девушка обиженно кривит губы и шепчет «кошмар-р-р». На них искоса смотрит Огнева, нервно дергая локон. Ее тарелка пуста. Хозяин замка объявляет, что бал состоится в восьмом часу в главной зале, после чего Марк первым встает из-за стола, благодарно кланяется Огневу, своей покровительнице и выходит из зала. В затылке горит дыра от пристального взгляда. Почему она на него уставилась?***
Время близится к десяти утра, Марк лежит на кровати и ничего не делает, потому что мысли слишком туго завязаны в узел и потому что его клонит в сон. Он бы рад заняться чем-нибудь полезным вроде чтения, но юноша истощен вчерашним взрывом эмоций. Почему в столовой никто не тыкал в него пальцем или хотя бы не смотрел так, как смотрела на него Огнева? Она ведь должна кому-то рассказать о позоре Марка, иначе и быть не может. Мир решил встать на уши и поэтому малышка Огнева промолчала? Странно. Тихий стук будит Марка от мыслей. Он поворачивает голову к деревянной двери и недоуменно смотрит: не показалось? Стук повторяется, и юноша не двигается; может быть сочтут, что его нет и уйдут? Стук звучит в третий раз, и, поразмыслив, что это может быть Нортон или Маришка, или даже госпожа Мортинова, Марк нехотя подходит к двери и дергает за ручку. Ошарашенно замирает. Кажется, мир действительно решает встать на уши или Марк перестал различать лица. Огнева стоит в шаге от Марка и неловко переминается с ноги на ногу. Взгляд отведен в сторону, губы закушены, и вся ее сущность дышит неуверенность и решимостью, словно ее насильно притащили сюда. В молчании они стоят с минуту, и Марк с иронией спрашивает: — Дверью ошиблась? Она вскидывается: — Нет. Я к тебе. Марк бы рассмеялся, если бы не курьезная ситуация. Он в момент оглох или что? — Прости?.. — Сказала же: я не ошиблась дверью. Нужно поговорить. — О чем мне с тобой разговаривать? — Может быть, пропустишь? Он с секунду думает, потом морщится и пропускает Огневу в комнату, которая останавливается недалеко от двери. Девушка выглядит неуместно в пропахшей безнадежностью и обезболивающим комнате. Что-то вроде праздничного торта на похоронах. — Никогда бы не подумал, что увижу тебя в своей комнате, — злобно говорит Марк, и на это только поджимают губы. — Чего тебе? — Я… — голос подрагивает, — видела цветы у тебя вот тут. Она тычет себя в грудь, Марк буквально вспыхивает внутри, но сдержанно спрашивает: — И? — Что с тобой? — Тебе какое дело? — Хочу помочь. Марка будто ударили. Помочь? Сказанное переходит все границы разумного: они по разные стороны баррикад и по определению не могут друг другу содействовать, мало того, благодаря Огневой он стоит в шаге от верной смерти. Сердце опутано корнями гребаной мальвы, которая вырывает по куску из его души каждый раз, когда Марк смеет подумать о несмышленой фейре, которую давно следует зачасовать. — Я видела эти цветы, я знаю, что они растут сквозь кожу, и знаю, что это больно. Оба мы ненавидим друг друга, и этого не изменить, но, Ляхтич, позволь один раз помочь тебе, — Огнева говорит с такой неподдельной искренностью, что ее можно к святым причислить, а Марк готов вырвать ее лживый язык. — С чего такое благородство, Огнева? Не я ли тебя едва не убил там, у Алого Цветка? Не я ли вынудил передать ключ брату? — между ними пять шагов, которые Марк медленно сокращает. Девушка, сжимая кулаки, стоит на месте и не смеет шелохнуться. — Я тебя убить хочу, а ты решила погеройствовать? Подозреваю, что лицемерия в твоей душонке еще больше, чем в моей, раз ты бросилась помогать тем, кто не просит. Яд, набираясь по венам, вскипает, выливается в горло и капает с языка тягучим соком. Марк выплёвывает то, что накопилось за долгие месяцы, что хранилось под ночными кошмарами. — Я просто хочу помочь, — шепчет Огнева. Сама дрожит осиновым листом, прячет глаза и краснеет неизменно. Между ними — полметра, и Марк, склонившись над ней, чувствует осточертевший запах меда и страха. — Да плевать! — рявкает Марк оглушительно, так что девушка вздрагивает, но не двигается с места. Да, упертости ей не занимать. — Заладила: помочь-помочь! Чем ты мне поможешь? Словом добрым? Или тебе просто жалко меня? Да не сдались мне ни твои слова, ни помощь, ни ты со своей жалостью. Из меня цветы из-за тебя, фейра, лезут. Это опухоль, а причина — ты. Марк замолкает, понимая, что сболтнул лишнего, но сказанного не воротишь, и фейра уже ошарашенно смотрит на него. — Я? Марк мрачнеет. Злость на себя и на Огневу рассыпается по телу мерзким покалыванием. Или это не злость, а очередной приступ флоремии, который начинается именно так: покалывание в теле, давление в ушах и острая боль в груди, словно удары хлыстом. Черт, опять дал волю эмоциям, опять не сдержался. — Иди к черту, Огнева. Проваливай. Не нужна мне твоя помощь, сам справлюсь. Всегда так было. — Если ты думаешь, что справляться с проблемами самому — правильно, то ты полный дурак. — Не навязывайся в друзья, — шипит сквозь зубы Марк, полностью сосредоточившись на нарастающем давлении в ушах. Он опирается на стену, подкашиваются колени, и юноша понимает, что ему нужно обезболивающее. Вся пачка. Иначе он откинется прямо здесь, на глазах у насмехающегося врага. Угроза унижения мотивирует, и Марк, оттолкнувшись от стены, идёт мимо Огневой, к прикроватной тумбе, где стоит баночка с кругляшами. — Я и не навязываюсь, только предлагаю помощь, но, раз ты так самонадеян — пожалуйста! — взрывается девушка, обиженно сверкнув синими, прекрасными синими глазами, и разворачивается к выходу. Она видит покрытое холодным потом лицо, слышит отдышку, но ее гордость... Марк никак не реагирует на ее фразу, только останавливается в паре метров от спасительных таблеток и опирается руками на тумбу. Делает ещё один шаг, и в тот же миг сердце пронзает такая боль, какой до этого не бывало. Его простреливает, сердце разрывается на части, запрещает дышать, а Марк, хватаясь за рубаху, падает на колени со стоном. Зажмуривается. На ресницах блестит влага. Корни мальвы крепче оплетают орган, уходят внутрь, и Марк теряет чувство реальности. Он полностью сосредоточен на эпицентре маленького взрыва, который охватывает все тело, выжигает внутренности и мужество, рвет гордость и лёгкие. Ему больно, как никогда раньше. Огнева подбегает к нему, падает рядом, тянет руки, чтобы помочь подняться. Ей страшно, потому что она видит непередаваемую боль на лице своего врага; ей совестно, потому что она в этом виновата. — Что ты пьешь? Ляхтич, где твои таблетки? Где они? — пытается докричаться Огнева, почти касаясь плеч юноши, чтобы встряхнуть. Он, опустив голову, скалит зубы, с носа капает холодный пот, и пепельные волосы закрывают лицо. Девушка слышит нечёткое, порывистое: — Не трогай… меня. Тум-ба… Огнева подскакивает, хватает баночку с белыми кругляшами и отдает ее в дрожащие руки. Марк глотает не глядя, и тело, не выдержав нагрузки, валится на пол. Юноше чертовски плохо. Марк ничего не видит: перед глазами муть. По щекам катятся болезненные слезы. Бесстыдные, горячие, настоящие слезы пересекают переносицу и висок, падают на пол и лужицами блестят там. Марк безумно устал. Устал так, что ничего больше не имеет значения: ни стремления, ни фейра, в смятении сидящая рядом, ни флоремия с постоянной болью, ни гордость и собственное достоинство. Ни-че-го.