Соцветия мальвы

— По всему получается, выход только один? — задумчиво тянет Марк, постукивая подбородок пальцами. Он сидит в комнате Черновода на кресле, по прежнему окружённый баночками снотворного и обезболивающего. На коленях часолист, в часолисте — старик-лекарь вещает результаты недавнего исследования и потенциальное решение. — Не обещаю точности, но вероятность достаточно высока, — холодно улыбается старик, смотря на Марка сквозь бумагу часолиста острыми карими глазами. — Потенциальное решение нельзя упускать, если вы, юноша, хотите вылечиться. Марк задумывается: а так ли оно важно? Неужели нельзя найти другой вариант? — Ладно, держите меня в курсе, — и отключает связь, закрывая часолист. Пять дней безвылазного нахождения в комнате превращаются в испытание терпения и выдержки Марка. Мало того, что теперь он харкает кровью, так ещё и начал терять силу Времени. Конечно, два сильных приступа подряд — не шутки. Он превращается в обычного остальца, и осознание этого хуже самого страшного унижения. Зудящее чувство провала усилилось, когда Марк не смог попасть даже в личный уголок, а когда юноша пытался восстановить разбитую статуэтку павлина, то тут же свалился в продолжительный обморок. Короче, ощущение собственной ничтожности достигло шкалы «максимум». Кроме того, к привычным ночным кошмарам прибавился панический страх, который просто выбивает почву из-под ног и здравый смысл. Спасает только мысль о нежных осторожных руках, затянутых в атлас; и, черт возьми, Марк никогда не признается об этом вслух. События недельной давности впечатаны в подкорку мозга, и Марк готов поклясться: они выедают разум не хуже флоремии. Единственное — не причиняют боли, зато смущают до горящих щек. Когда Марк проснулся после той безумной ночи, он едва не свалился с кровати, увидев, что рядом, оперевшись на край мебели руками и сидя на полу, спала Огнева. Она слабо держала его за руку, а Марк ладонью чувствовал тёплый атлас и совсем не мог понять, что здесь делает фейра. Вспомнил — едва не умер от стыда. Честно, Марк меньше бы удивился, если бы он увидел вместо Огневой малевала. От шороха Огнева тут же проснулась, потерла сонные глаза, продолжая придерживать руку Марка, и глянула из-под длинных ресниц на юношу. Они молчали. В итоге Марк спокойно высвободил ладонь, поджал губы и никак не мог поверить, что фейра всю ночь провела с ним, что именно в ее объятиях Марк уснул. Это неправильно. Неправильно до оскомины на зубах, ведь они недруги, а недруги так не ведут себя. Привычная система даёт сбой, и Марк отказывается принимать новый мир с выносящими мозг правилами. Не бывает так. Огнева ушла. Красная, не говорящая ни слова и, кажется, даже не дышащая. У обоих сумбур в голове, который следует правильно разложить и принять. До следующего дня они избегали друг друга. Периодически Марк ловил на себе неловкие взгляды, пока они сидели в общей столовой. Молчание затягивалось. Впрочем, чего он ожидал?.. Каждую ночь Марк едва не сходит с ума от страха, но всегда снимает часовую стрелу, чтобы не было соблазна позвать человека. Надо сказать, что с каждой ночью желание почувствовать тёплые атлас в руках становится все невыносимее, но в Марке осталась былая гордость. Поэтому юноша терпит. Едва. В дверь стучатся, и Марк привычно — уже — молчит, давая согласие. На соседнее кресло плюхаются и молча протягивают яблоки. Яблоки Марк любит, как дети — сладкое, потому берет из ладоней плод и надкусывает. Кислое. — Как ты? — Как обычно, — безразлично отвечает Марк. Подобный диалог стал приветствием, за которым следовала молчаливая беседа. Марку и в голову бы не пришло, что с Огневой так приятно молчать. Она заглядывает к нему каждый день, и с каждый разом их отношения - все более сдержанно-приятельские. Безусловно, ни один из них не рассказывал о своих секретах или чем он занимался днём, зато прекратились вечные перепалки. Когда Марк по обыкновению старался задеть ее, Огнева тут же отворачивалась и замолкала, что по началу совершенно не устраивало Марка: он привык к бурной реакции, красным щекам, ответным оскорблениям, а тут… Она просто игнорировала. И это было даже не смешно, потому что Огневу словно подменили. Она — импульсивный ребенок, ведущийся на каждую провокацию, и Марк искренне недоумевал, почему фейра изменилась. К некоторому неудовольствию, он стал воспринимать ее девушкой, а себя — придурком, лезущим на рожон. Это ли не странно? Вслед за прекратившимися перепалками наступила неловкость: вести непринуждённую беседу непривычно, когда вы годами друг друга презирали. Молчание долго длиться не могло. — Погода противная, — говорит Огнева, подбирая под себя ноги. Марк только неопределенно хмыкает. — Лекарство не нашли? — От ежедневных вопросов наука быстрее не движется, — язвит Марк, потому что Огнева действительно зачастила с вопросом о лекарстве, и это раздражало. Вариант решения найден, но Марк не собирался посвящать фейру в свои дела, даже если та рвется в бой. Огнева по своему обыкновению отворачивается, поджав губы — игнорирует колкость. Марк до сих пор привыкнуть не может. Она достает из кармана джинс какой-то коробок с длинным проводом, раздвоенном на середине и оканчивающийся каплями-сферами. Огнева что-то тыкает в нем, а Марк со скрытым любопытством наблюдает за ее действиями: что за адская штука? Фейра резко поднимает голову, моментально встречаясь со взглядом опешившего от неожиданности Марка. Ловушка с треском захлопывается. — Чем ты занимаешься? — перетягивает на себя канат юноша, чуть задрав нос. Нужно держать лицо. Огнева лукаво ухмыляется, явно довольная заинтересованностью. — Это, Ляхтич, называется «слушать музыку». — Чего? — Ты никогда музыку не слушал? — Я не об этом. Как эта… штука вмещает в себя оркестр? Огнева смеется, и Марк тут же жалеет, что спросил. Выставил себя полным дураком, да перед кем? Перед глупой фейрой! Но улыбка девушки оказывается беззлобной, даже… умиленной? Он корчит гримасу. — Нет же, это остальское изобретение — плеер, — пускается в объяснения Огнева, а Марк старается — очень — быть пренебрежительным и смотреть в другую сторону. Но слушает. — Музыканты и певцы записывают музыку в студии и предоставляют ее публике, которая может запись или купить, или скачать на, допустим, плеер. — Скачать? — Ну, да. Как бы тебе объяснить… — бормочет Огнева. — Вот! Смотри, это то же самое, что граммофон. Вот это, — она указывает на темную коробочку, — пластинка и считывающая игла одновременно. А это, — потряхивание проводом, — наушники, которые выполняют роль рупора и передают звук. — Остальское барахло не работает на Эфларе, — говорит Марк, исподтишка разглядывая плоский спичечный коробок. — Вот и нет, мне его Данила настроил. Теперь плеер работает даже без подзарядки. — Ремесленник? — морщится Марк. — Мастер, — строго поправляет Огнева, глянув на него исподлобья. Неожиданно она протягивает один из наушников: — Хочешь? — Ещё чего. Себе оставь. — Ну же, Ляхтич, я не кусаюсь, — улыбается Огнева, настойчивее протягивая капельку. — Сказал же — отвяжись! — Ну и пожалуйста. Огнева вставляет провода в уши, и Марк немного надеется, что плеер сплавит ей мозг, но девушка спокойно сидит, в такт подергивая ногой. Он отворачивается. Марк не совсем понимает, почему человек, которого он едва не убил, сейчас хочет помочь ему не умереть. Он же, вроде как, подлец? Или Огнева лицемерит, или, по обыкновению, дурная голова рукам покоя не даёт. Как ни странно, фейра ни разу не задаёт вопроса о цветах на груди, проявляя удивительную тактичность. Никогда ранее Марк не замечал за ней этого качества. Словно бы она общается с ним просто так: просто так решила забыть обиды и просто так решила создать невозможную дружбу. Марк не верил в бескорыстие. Спазм привычно схватывает горло, и Марк закашливается, выплевывая на руку смесь крови и слюны. Мерзкое зрелище, ещё и больно невыносимо, но за неделю можно и приспособиться. Огнева тут же выдергивает наушники из ушей, одновременно протягивая юноше салфетку. Марк вытирает руки, губы, отбрасывает бумагу на кофейный столик, после чего берет еще одну. Огнева смотрит на него настороженно, даже пристально, и юноша, не выдержав, с вызовом спрашивает: — Ну? Нравлюсь сильно? Огнева вспыхивает моментально, и Марк наслаждается смущением фейры. Простая до смеха. — Остынь. У тебя лицо сейчас от жара потечёт, — продолжает насмехаться Марк. — Чего нельзя сказать о тебе. Бледный, как Кощей, — вяло отмахивается Огнева. От этой маленькой стычки приходится прятать слабые улыбки: одному — за волосами, другому — в салфетке. Неожиданно для самих себя они чувствуют удовлетворение от общения друг с другом. Ко всему можно приспособиться.

***

Марк сбривает молодую щетину со щек, умывается и старается меньше смотреть в зеркало: вид его стал совсем плох. Глаза запали, синяки под ними очертились сильнее, чем прежде, кожа серая. Взгляд уставший и вялый. Зато букет мальвы стал ещё ярче: из тускло-багрового превратился в насыщенный черный. От Марка пахнет цветами и кровью. Знакомые говорят, что ему идёт новый парфюм, на что юноша только горько хмыкает. Он уже привычно затягивает корсет на груди, аккуратно примяв мальву. С тоской замечает, что больше не презирает цветы и флоремию, словно бы давно принял собственные чувства. Словно бы махнул рукой на родную ненависть и заменил ее то ли смирением, то ли равнодушием. Марк убеждает себя, что верно последнее: из двух зол выбирай меньшее. Умывается он прямиком перед ужином следующего дня. Заглянувшая в обед Маришка, поцеловав его в скулу, брезгливо поморщилась и заметила, что «кошмар-рная колкость не подобает воспитаннику госпожи». Пришлось бриться. Маришка не задавала вопросы о лекарстве, несмотря на прямую причастность к флоремии. Марк искренне хотел помочь если не себе, то девушке точно, и подобное геройство оказывается до неудобства чуждым. Задумываясь о потенциальном лекарстве, Марк тут же отмахивается от закравшейся мысли, потому что… несовершимо. Старику удалось выяснить, что может спасти его от флоремии, только вероятность успеха весьма мала вопреки заверениям лекаря, а Марку нужен стопроцентный результат. Да и способ лечения становится смертельным для его здравого смысла. Очевидно, для гордости тоже. Он выходит из уборной, накидывает просторную рубашку с высоким стоячим воротником и золотистой каймой по рукавам, обмазывается терпкими духами, чтобы перебить запах мальвы, и выходит в коридор. Воздух меняется с болезненного на пыльно-каменный и приятный. На стенах уже горят канделябры, перемежаясь с узкими оконными рамами, и Марк, спускаясь по лестнице, отмечает чистоту вечернего неба. Добравшись до столовой, приветственно кланяется Нортону-старшему, Елене, сидящим во главе стола, проходит к своему месту между Маришкой и Нортом. Едва не отшатывается, увидев на месте Норта фейру, старается взять себя в руки и, как ни в чем не бывало, садится за стол. Краем глаза замечает, как дрожат руки Огневой. Что это с ней? Волнуется? Марк едва поворачивает голову к Огневой, и ее ладонь тут же сжимается в кулак, сдерживая дрожь. Он шепчет ей: — Уймись. — Побереги рубашку от блинов, — не остаётся в долгу Огнева, и Марк довольно ухмыляется: все под контролем. Дежурные издёвки греют душу. Спустя первое блюдо некоторые замечают неладное. Маришка вздергивает брови, когда Марк передает фейре соль, не высыпав приправу ей в лицо. Она поджимает губы, когда за всю трапезу юноша не пытается досадить Огневой, и вопрос «что происходит?» игнорируется, когда Марк болтает с ней о планах на зимние каникулы и внезапной пропаже Норта (тот, как оказалось, сломал руку, спускаясь с лестницы). Марк старается не думать, что провалился с конспирацией странных отношений, и после прямого вопроса Маришки «да что с тобой?» лишь говорит: — Это тебя не касается. Изменившуюся атмосферу между Марком и Огневой замечает не только Маришка: не раз и не два юноша ловит враждебный, даже злобный взгляд Драгоция. Причем смотрел он так не только на Марка, но и на Огневу. Думать, что на уме у засранца не хотелось, однако стойкое ощущение провала не покидало. Марку кажется, что все в этой столовой знают о посиделках с фейрой и теперь смотрят на него осуждающе. Это ведь так позорно — связаться с полудухом-полуфеей, той, кто часовать толком не умеет, но неизменно лезет в самое пекло. Но ведь никто не мог узнать, верно? Но Марк не может отделаться от паранойи. Напряженная рука с вилкой по левую сторону говорит, что Марк не одинок в своем беспокойстве. Но почему он думает, что делает что-то неправильное? Разве юноша не в праве решать сам, как и с кем ему быть? Докатились до оправдания собственных поступков. После десерта гости, благодаря хозяина, отправляются к себе. Большая часть гостей, не относящихся к близко знакомым Огневых, уехала сразу после бала, а в Черноводе осталось чуть меньше двух десятков приезжих. Марк перескает столовую, намереваясь выйти на задний двор - освежиться; ужин приятным послевкусием клонит в сон, юношу тянет на «созерцание природы» и не воспользоваться тишиной кажется кощунством. Вспоминает, что нужно взять шинель, и возвращается тем же путем к своей комнате. Когда Марк проходит по широкому коридору, краем глаза у стены замечает две фигуры: одна буквально дышит неверием и угрозой, другая же пристыженная и потерянная. Отчего-то с ужасом узнает в последней Огневу, но решает не вмешиваться: это не его, Марка, дело. Не вмешиваться до тех пор, пока не услышит: «Это так лицемерно, Василиса. Ты отвратительна», и кулаки не сожмутся в необоснованной злости. Не вмешиваться до тех пор, пока не увидит слезящиеся синие глаза от этих слов, и внутри что-то не сорвётся вниз. Сорвётся с проверенных временем петель, с надрывным свистом пролетит по прямой и разлетится в крошку. Не вмешивайся, Ляхтич. Она ломает Марка своей беспомощностью. Он оборачивается и говорит достаточно громко, чтобы его услышали на расстоянии пяти шагов: — Драгоций, может быть устроишь разборки в другом месте? Люди не любят слушать трепло. На него бросают ледяной — по обыкновению — взгляд, только к нему примешивается обвинение во всех смертных грехах. Откуда бы это? — Уйди, Ляхтич. По-хорошему. — Иначе что? Нашлешь проклятие в чужом доме? — Если придется, — говорит Фэш, и Марк почему-то верит, вот только ни за что не отступит. Вмешивается Огнева со словами: «Фэш, не надо», кладя руку на плечо Драгоцию, но ее с отвращением сбрасывают. Марк медленно сатанеет. — Что, фейра под горячую руку попалась? — И справедливо, — говорит Фэш и оборачивается к Огневой: — Всегда знал, что тебе нельзя доверять. Огнева хватает ртом воздух так жадно, будто ее ударили под дых, и отступает назад. — Никогда бы не подумал, что ты настолько двуличная. Новых друзей нашла? Признаю, ты паршиво разбираешься в людях. — Ты о чем? — недоуменно спрашивает Марк, стараясь не обращать внимания на едва сдерживаемые слезы Огневой, которая, кажется, все понимает. — Ляхтич, не притворяйся. Ты как никто другой знаешь, к кому она ходит каждый день, — говорит Фэш убийственно-спокойно. Это настораживает больше всего: он знает Драгоция не первый год и может сказать, что вспыльчивость — вторая натура мальчишки. Если подобное говорится всерьёз, то дело стоит свеч. — Она ведь к тебе ходит, а, Ляхтич? С каких пор вы так сдружились? Когда она променяла настоящую верность на тебя? — Драгоций приближается и к концу тирады стоит почти впритык. Мальчишка на полголовы ниже Марка, что даёт Ляхтичу преимущество. Однако Марк не может не признать, что вопросы Драгоция бьют в самую цель. Те слова, которые юноша боялся задать себе сам и на которые ещё больше боялся ответить. — Выходит, ты следил за фейрой? — Следил. И не зря! Я действительно верил в ее честность, а она врала своим друзьям, да и себе, наверное. Ладно бы ради стоящей цели, но ради… тебя?.. Марку не то смешно, не то жалко Драгоция, и привычный яд никак не удержишь: — Наивный, как ребенок. Надо же, малышка Огнева выбрала засранца. — Фэш, дай я объясню! — пищит сзади Огнева. — Нечего объяснять, ясно все, — хмыкает Драгоций, прерывая противостояние глазами с Марком. Он разочарованно глядит на Огневу - взгляд будто тухнет, отталкивает плечом Марка, чтобы пройти, и он, не выдержав, бросает вслед: — Может быть, твоя фейра все же научилась разбираться в людях? Может, мусор не я, а ты? Марк знает, что ударяет по больному, знает, что сейчас выхватят стрелу, а он и защититься не сможет: флоремия высосала из него дар часовщика. Юноша понимает, что идёт на огромный риск, только перенять злость с Огневой на себя становится неожиданно важнее, чем собственное здоровье. Фэш может наслать крепкое проклятье, он обучен жестокости, несмотря на верность морали. Марк не считает себя героем. В лицо направлено острие часовой стрелы, бледное лицо — отражение обиды и переживания за предательство друга, и шепчущие сложный эфер губы. Чувства главного соперника впервые читаются так просто: неверие, горечь и кислотная разъедающая тоска. Давай, Драгоций, тебе ведь больно. Давай. Видишь, я абсолютно беззащитен перед тобой. Мне даже не страшно. Марк не герой. Марк дурак. И дураки понемногу привыкают к боли. Перед Марком выскакивает Огнева и твердо держит стрелу, направленную в грудь Фэшу. По щекам текут слезы. Драгоций тут же прекращает чтение эфера, изумлённо глядя на плачущую девушку, а потом губы превращаются в оскал, и теперь — внезапно — между ними стена. — Я был прав, да? — выплёвывает Драгоций, а в глазах плещется горечь. — Прав, Василиса? — Не смей нападать на гостя моего отца. Иначе поплатишься, — твердо. Теперь чуть срывающимся шепотом: — Я не имею права сказать, почему так поступаю. Фэш проводит по лицу рукой, опуская глаза. Уходит. Огнева следит за Драгоцием, пока тот не скрывается за углом, и после опускает напряженные плечи, словно позволяя себе расслабиться рядом с Марком, что, на его взгляд, глупо. Довериться врагу и оттолкнуть друга. Последние слова Марк произносит вслух, на что его красноречиво посылают подальше. — Разве я не прав? — Никогда не думала, что скажу это, но прав, — без улыбки отвечает Огнева, и, видимо, это последняя капля. Ревут навзрыд, закрывая лицо и содрогаясь телом. Марк не может поверить в происходящее, только впервые в жизни дает слабину перед недругом, которого больше не может так называть. Несмотря на флоремию и грозящую опасность смерти, несмотря на давнюю вражду и несмываемые обиды, Марк решается исправить себя. Хотя бы немного. Хотя бы перед малышкой Огневой. Она ведь отказалась от своих друзей в пользу Марка, и этот факт абсолютно не укладывается в рациональном уме юноши. Он никогда не поймет её, но всё же постарается понять себя. Марк бессовестно срывает атласную штору и укутывает в него Огневу. Переступая через собственные принципы и обещания, Марк прижимает к себе маленькую дрожащую фигурку и ощущает зудящую теплоту где-то в груди; вероятно, он ни за какие гроши не признается в обволакивающем спокойствии, но можно иногда не оправдывать самого себя? Марк отводит девушку к себе в комнату, и Огнева ни капельки не сопротивляется, только шмыгает носом и икает по дороге. Видимо, юноша молчит, даже когда укладывает её на кровать, однако и ему не задают вопросов. Только смотрят в сторону воспаленными глазами. Такими синими, прекрасными синими глазами. Марк, сидя на краю кровати, после молчания все же произносит вслух: — Постарайся забыть сегодняшний вечер, хорошо? Ему кивают. Он накрывает девушку одеялом и сдерживается, чтобы не провести по волосам. Он слишком боится боли. Марк тушит свечи, сам садится в кресло перед трещащим камином, спиной к кровати, и ослабляет осточертевший корсет. Закусывая костяшки пальцев, Марк думает-думает-думает и, признаться, с жадным наслаждением вдыхает теплый запах меда и мальвы. Сегодня ночью его не будут мучить кошмары.