teach me how to be myself

После третьего сеанса Паша понимает, что это — конец. Конец его нормальной жизни прежде всего, потому что каждый раз, как он видит Леонарда, ему все сильнее хочется быть с ним. Паша честно не знает, как. Но желание отдаться просто выкручивает его изнутри, поджигает кровь в венах и тянет где-то глубоко-глубоко, выражаясь в долгих взглядах. Паше интересно, как Леонард еще не заметил этого. Как он не видит пристального внимания, как он не понимает, что Паша в него влюбился, как он не осознает, насколько сильно Паша в нем пропал? Паша действительно не может никак уложить в голове, почему Леонард все еще не догадался. Кажется, никогда и ни на кого в своей жизни Паша не смотрел так. Кажется, что в его взгляде написано все, что он думает, все, что он чувствует. Но невозможно просто дальше так жить — невозможно постоянно сходить с ума по человеку, пытаясь выгнать его из мыслей хоть как-нибудь, но понимая, что все попытки — тщетны. Боже, это просто что-то за гранью реальности, потому что не помогают ни сигареты, из-за которых Паша буквально четвертый раз за свою жизнь видит маму кричащей на него, не помогает ни алкоголь, которого на вечеринках, посещаемых Пашей, целое море. И в нем можно утопить свое желание, можно раствориться, забыть все свои мысли о докторе, который просто лишает нормальной жизни одним своим видом, но ничего не получается. Черт возьми, даже поцелуи (и, господи, не только) с Райаном не спасают от наваждения. Паша знает, что так делать — как минимум не этично, но он пытается вытравить Леонарда из головы даже таким идиотским способом. Но поцелуев хватает ненадолго. Все это уже не отвлекает от мыслей о Леонарде, только наоборот — Паша чувствует себя редкостным уродом из-за этого, чувствует, будто предает всех вокруг — себя, Райана, даже Леонарда, черт его дери, хотя никто никому ничего не обещал, а доктор так и вовсе (судя по всему) не подозревает о Пашиной влюбленности. Паше кажется, что его жизнь — песок, который утекает сквозь его пальцы, а он ничего не может с этим сделать. И хотя от сеансов с Леонардом становится лучше, Паша медленно раскрывается, расслабляется с ним, позволяя истинному лицу своему наконец показываться этому миру, все остальное — выходит из-под контроля. Паше страшно. Паша боится, что он просто не сможет со всем этим справиться, не сможет скрывать это внутри, потому что рядом с Леонардом он не хочет прятаться. Он не хочет удерживать все в себе, потому что Леонард, черт возьми, отличный специалист. Паша доверяет ему. Паша хочет ему доверять. И все его мысли сейчас — в одном огромном логическом тупике, из которого выхода только два: в окно в никуда и в стену в тупик. Паше хочется что-то сделать. Энергия в нем бурлит, энергия просится наружу, буквально требует выхода, но он не знает, с чего начать, не знает, за что браться, потому что он очень плох в соблазнении. Он знает, как подкатывать к девушкам, но к парням — еще не умеет, а к взрослым мужчинам — подавно. И он понимает, что все его попытки будут выглядеть как пародия детсадовского романа, но у него нет выбора, потому что еще немного — и он просто свихнется от всего, что происходит у него внутри. Поэтому на четвертом сеансе он не выдерживает. В момент, когда Леонард после очередной пометки откладывает ручку на столик, который стоит между их креслами, Паша стремительно хватает ее, тут же садясь на место. Ему стыдно. Сердце отдается стуком в ушах, но это — чистейший адреналин, к которому Паша никак не привыкнет. — Верни, пожалуйста, ручку, — спокойно произносит Леонард, наблюдая за Пашей. Тот только улыбается уголками губ. — Ни разу не видел у вас других ручек, — задумчиво замечает он. — Она вам дорога? Подарил кто-то близкий? — Это знание как-то поможет тебе решить твои проблемы? — отвечает Леонард вопросом на вопрос. — Верни ручку. Пожалуйста. В голосе появляется больше стали. Леонард не давит, не приказывает, но настойчиво просит. Но Паша и тормоза — это совершенно разные понятия, когда дело доходит до чего-то такого. — Отберите, — предлагает он и вытягивает руку вперед. Леонарду стоит только протянуть свою ладонь, и он это и делает, но, едва касается пальцев чужой руки, Паша дергается, отстраняясь. Леонард вздыхает, ухмыляясь, но, кажется, ведется на эту дурацкую игру, потому что встает со своего кресла и, обойдя столик, подходит к Паше, на этот раз забирая ручку из расслабленной ладони. Они соприкасаются пальцами недолго, всего несколько секунд, но Паше этого хватает, чтобы кровь сначала хлынула в щеки, а после — вниз, куда-то под ребра и глубже. Он вздыхает судорожно, закусывая губу, и отстраняется. Господи, как же он плох в соблазнении. Больше на этом сеансе он не вытворяет ничего такого, а Леонард тактично не упоминает о случившемся. Но как бы Паша ни был плох в этом, он не был бы Пашей, если бы был менее упрям, а потому — на пятом сеансе он снова предпринимает попытку. — Один из прошлых врачей советовал мне завести кого-то или что-то, чтобы я мог научиться сам заботиться об этом. Поэтому мама купила мне крассулу*. Она недавно расцвела, я даже не думал, что у нее такие красивые цветы. На этот раз выглядит еще хуже, потому что это — даже не тактильный контакт. Это — вряд ли кому-то нужная деталь из его никчемной жизни. Леонард кивает на это утверждение и, что удивительно, ничего не пишет в блокноте. — Почему вы ничего не записываете в блокнот? — А ты хочешь, чтобы я об этом записал? — спрашивает доктор. — Хочу, чтобы вы это запомнили. Паша произносит это, глядя Леонарду прямо в глаза, и тот не отводит взгляд. И Паше не стыдно. Паше просто ужасно надоело все это. Надоело, что его от чувств ломает изнутри; надоело, что Леонард ничего не замечает или делает вид, что не замечает; надоело все, что происходит с ним. Но больше всего — надоела собственная слабость. Будь он сильнее — он бы смог выкинуть эту влюбленность из головы, уничтожить в зародыше, чтобы она никак не мешала ему существовать. Но нет. Он слаб настолько, что позволил этой заразе пустить корни, прорасти глубоко в него, так, что теперь не вытащишь никакими клещами, ничем вообще. Теперь выход только один — выговорить это все вслух, рассказать об этом, чтобы все — или хотя бы один человек — знали, что Паша хочет Леонарда, хочет отдаться ему, хочет быть его, хочет, чтобы весь чертов мир знал, кому Паша принадлежит. И боже — он даже не преувеличивает. Паша готов отдавать ему всего себя, готов пойти на что угодно, только бы Леонард любил его так же сильно. Только бы Леонард захотел всего этого так, как хочет сам Паша. — Ты осознаешь, что ты делаешь? — спрашивает Леонард после короткой паузы. Он откладывает блокнот, и Паша понимает, что разговор выходит за рамки обычного сеанса. — Что вы имеете в виду? — Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты пытаешься меня соблазнить? Выглядит так, будто ты видишь во мне отца, понимаешь? Не в том плане, что я смогу его заменить, но твое подсознание просто примеряет на меня его образ. И ты ждешь моего одобрения, ждешь, что я приму тебя, как ждешь этого от отца. Паша смотрит на него пару секунд, а после — прищуривается, сжимая губы в тонкую полоску, и неосознанно сжимает кулаки. — Почему вы все сводите к моему отцу? Какого черта вы это делаете? Дело ведь совсем не в нем. Или, может, конечно, в нем, это вы тут специалист, не я. Но черт — не надо все объяснять тем, что у меня не было нормального детства, ладно? Потому что в том, что я чувствую сейчас, нет вины отца. Извините, он вряд ли хотел, чтобы его единственный сын по самое никуда вляпался во взрослого мужика? Мне начинает казаться, доктор, что это не у меня проблемы с отцом, а у вас. Только вот почему именно с моим? Паша ерошит волосы, кусая губы. Господи, как же у него дрожит все внутри. Он выговорился, он буквально выкричал то, что болело уже столько времени, только где же то облегчение, которого он так ждал? Где хотя бы чувство опустошения от того, что внутри больше ничего нет? Где все это? — Ты хоть послушай, что ты говоришь, — произносит Леонард. Его голос, совсем как в прошлый раз, звучит не грубо, но настойчиво, твердо и непреклонно. В его тоне — совсем немного металла, но Пашу с этого ведет, как никогда и ни с чего раньше. Он закусывает губу и выжидающе смотрит на Леонарда. — Помолчи и не неси ерунду. — А вы заткните, — улыбаясь совершенно дикой, шальной улыбкой, говорит Паша. Терять ему больше нечего. Подумаешь, придется сменить еще одного специалиста. Жили они с мамой несколько лет и дальше проживут, ничего не случится. — Прости, что? — переспрашивает Леонард, будто действительно не услышал. Паша улыбается шире, еще ярче и хитрее. — Заткни меня, папочка. Никогда в жизни Паша не думал, что можно так быстро оказаться рядом с человеком, если вас разделяет всего чуть больше метра. Но Леонард буквально в два шага оказывается рядом с ним. Нависает сверху, не касаясь Паши, смотрит прямо, а взгляд — почти злой, рассерженный, решительный, будто он еле сдерживается, чтобы не… Не что? — Кажется, идея с тем, чтобы обращаться к тебе на «ты», была не самой лучшей, — произносит доктор. Паша ухмыляется и продолжает: — А что такое, папочка? Что-то не так? Леонард хватает его ладонью за подбородок, заставляя замолчать, и поднимает так, вынуждая посмотреть на себя. В такой позе они стоят около минуты. У Паши все тело — одно большое нервное окончание. У него, черт возьми, стоит, и более идиотской для этого ситуации придумать просто нельзя. От места, где Леонард касается его, волнами мурашки идут по всему телу, а в голове мысль цепляется за мысль, не желая строиться в предложения и просто сводя с ума круговоротом слов. Ему кажется все это дико горячим и сексуальным, но с другой стороны — он боится получить четкое «нет» от Леонарда. Он боится его реакции, потому что не может ее предугадать ни по взгляду, ни по выражению лица. — Поговорим в следующий раз, — наконец выдает Леонард, отпуская парня и отходя от него к окну. — Я пришлю тебе на почту все, что думаю по поводу сегодняшнего сеанса. Паша кивает, все еще не веря, что все закончилось, и идет к двери. — И Паша, — говорит Леонард, когда парень уже берется пальцами за ручку двери, — только попробуй не прийти на следующий сеанс. Понятно? Паша улыбается, ерошит волосы и — перед тем как выйти, напоследок, — бросает: — Конечно, папочка, — и закрывает за собой дверь, не успевая услышать ответ. Внутри все плавится от одного только осознания, что он это сделал, что он рассказал и даже — господи, какая удача, — остался жив, что не сгорел от собственных чувств, от того, как внутри все зажглось, когда Леонард коснулся его лица. Паша не может не радоваться этому, хотя стояк откровенно мешает, но, слава богам, когда он добирается до дома, все уже проходит и не приходится ничего объяснять маме, хотя он по-прежнему ничего не говорит про свою шальную улыбку и счастливый взгляд.

х х х

На следующее утро Паша действительно находит письмо на своей почте. Леонард пишет про всю эту ситуацию и говорит, что, как бы Паша ни противился, все это тоже связано с отцом. И боже, Паша не совсем дурак, он знает, откуда растут ноги у этой его проблемы — теперь знает, но не нужно постоянно об этом напоминать, потому что теперь — в конкретной ситуации — ему глубоко плевать на мнение отца. Сейчас ему важно мнение Леонарда, он хочет знать, что именно он скажет на это, как воспримет, как отнесется. Какая разница, что может не понравиться мужику, который забил на его жизнь несколько лет назад? Сейчас Паше важен Леонард. Важен настолько, что внутри все сводит от одной только мысли, что Паша не узнает ответа на свой вопрос до следующего сеанса. Но в письме Леонард говорит о том, что Паша должен подумать, почему ему вообще все это нужно. Он должен для самого себя решить, зачем ему это, выяснить, откуда все взялось, и понять, что с этим делать дальше. А Паша — Паша только улыбается, читая это. Леонард потратил на него свое свободное время, он написал ему письмо, хотя раньше сообщал по почте только время сеансов. Он думал о нем, пока писал, и это не может не нравиться, потому что, черт, Паша хотел, чтобы Леонард думал о нем. И если это так — если ему удалось добиться своего, — то он счастлив. И следующий сеанс начинается с вопроса: — Итак, почему ты хочешь быть со мной? — спрашивает Леонард. Паша смотрит на него удивленно. Хоть он и ждал этого вопроса, знал, что он прозвучит, все равно слышать это вживую — неожиданно. Голосом пробирает до мурашек, но Паша все же берет себя в руки, отвечая: — Я думал, из нас двоих именно вы психотерапевт. Это звучит как защита, но оно этим и является. Паша, по привычке, щетинится, защищается, не дает застать себя врасплох окончательно, хотя в глубине души знает, что пара минут — и он будет перед Леонардом как на ладони, будет готов выдать все, что знает, раскрыть всего себя. Леонард ухмыляется почти незаметно. — Я знаю, кто я. Я хочу, чтобы ты сказал сам. Хочу посмотреть, понимаешь ты это или нет. Внимательно ли ты прочитал сообщение. Паша слышит в этом вызов — нельзя не услышать его, потому что именно так и звучит голос Леонарда. И кто Паша такой, чтобы не принять этот вызов? — Потому что вы красивый, уверенный в себе, понимающий не потому, что врач, а как-то иначе… — он осекается под внимательным взглядом Леонарда и говорит то, что должен был сказать раньше. — Потому что вы старше и мне нужно ваше одобрение, мне нужно понравиться вам, чтобы завершить в голове ту ситуацию, связанную с отцом. Леонард кивает. — Но насчет остального — я не врал, честно. Я не пытаюсь заменить вами кого-то, я просто хочу… Дело не только в отце и в моих проблемах, просто вы действительно мне… Я очень хочу вам понравиться, честное слово, это не просто слова, мне действительно это… Паша замолкает, обрывая самого себя на полуслове, потому что фраза никак не строится правильно. Леонард ждет продолжения, но молчание затягивается на пару минут, которые кажутся вечностью. А после — парень бормочет быстро, будто боится не успеть договорить до того, как кончится воздух: — Что, что, что мне сделать, чтобы папочка меня заметил? И это звучит не пошло и не грязно, как звучало на прошлом сеансе. Даже ни разу не горячо. Это звучит отчаянно. От этих слов веет такой нуждаемостью, какой Леонард за всю свою практику не видел. Паша и не пытается это скрыть, не пытается снова спрятаться за какой-нибудь маской, лишь бы только никто не причинил ему боли. Сейчас — не важно. Сейчас — хоть боль, хоть отказ. Сейчас — он открыт Леонарду, он готов ко всему, и он, черт возьми, позволяет сделать все, что угодно, развязывая доктору руки. — Что мне сделать? — повторяет Паша, и Леонард не выдерживает: встаёт, встряхивает парнишку за плечи и, смотря ему в глаза, прямо и жестко говорит: — Научись быть собой. Перестань каждый раз надевать маску раздолбая и последнего придурка, только чтобы тебя заметили. Будь собой. Покажи мне, что у тебя внутри, потому что то, что я вижу, то, что ты выставляешь напоказ, мне не нравится. Паша кивает, ошарашенный. Он не ожидал, что добьется такого результата, совсем не ожидал. Но теперь смотрит на Леонарда со своего кресла и боится произнести фразу, которая может все разрушить. Ведь сейчас Леонард, кажется, протянул ему руку, показал тот мостик, по которому Паша может прийти к нему. И Паша правда боится озвучить то, что у него внутри, то, что он должен, просто обязан сказать. — Паш, говори, — просит Леонард, видя его нерешительность. — Не бойся. — Я не умею, — на выдохе произносит парень. И все. Это — белый флаг, последний рубеж, который он оставляет сам, сдаваясь на волю другого человека. — Я не умею быть собой. Я уже не помню, каково это. Всю жизнь старался быть таким, каким меня хотел видеть отец. — Я знаю, — Леонард кивает, а голос его звучит успокаивающе. — Я знаю, что это будет трудно. Но если ты захочешь — ты справишься. — Ты научишь? — перебивает Паша, поднимая на мужчину взгляд и смотря с такой просьбой, что Леонард только улыбается уголками губ, потому что ему нечем крыть. — Чему? — Точнее — кого. Меня. Быть собой. Пожалуйста, Леонард. Пожалуйста. Леонард садится рядом и обнимает, прижимая к себе. И Паша понимает — научит. Леонард поможет ему. И боже — он сам тоже будет стараться. — Я тебе для этого не нужен, — произносит Леонард, и Пашу это цепляет сильнее, чем должно. Он отстраняется, смотрит шокированно и раздраженно. Не понимает. — Нужен, — говорит он; в его словах столько чувств — в одном этом слове даже, — что он не знает, куда все это деть. Куда высказать, выкричать, выреветь, может, только бы стало легче. — Ты мне для этого нужен как никто другой, потому что я не знаю, что мне делать. Я не знаю, что я могу, что я не могу. И просто — мне нужен кто-то рядом, чтобы я знал, что все не зря, — Паша замолкает на секунду, обдумывая сказанное, а потом мотает головой. — Нет, не кто-то. Ты, ты мне нужен рядом, черт возьми, потому что иначе я не выдержу, сорвусь, запутаюсь снова. И не смогу больше распутаться. Как ты не понимаешь, что очень-очень мне нужен? Леонард смеется, ерошит волосы, неверяще качая головой. — А как ты понимаешь, что нужен именно я? Вопрос, кажется, должен сбить Пашу с толку, выбить его из колеи, но не в этот раз. Нет, не сейчас. Паша улыбается — снова так, как на прошлом сеансе, совсем как тогда, — и у Леонарда сосет под ложечкой, потому что одна только эта улыбка, посвященная ему и никому другому, — это один большой смертный грех, за который и в аду гореть не стыдно. Паша внезапно встает, вызывая у Леонарда недоумение, а после — резко — приближается к доктору и садится к нему на колени. — Вот так, — шепчет он в губы, касаясь своим носом чужого, и целует, не зная, чего ему ожидать. Леонард не сказал нет, но и не одобрил Пашину затею с признанием, но Чехову все равно терять нечего, поэтому он просто вверяет себя в руки Леонарда. Отдает все свои чувства, мысли, тело — самую душу — ему, только бы тот любил. Пускай забирает все, пускай делает с этим, что угодно. Но только — любит. И когда Леонард отвечает на поцелуй, забирая инициативу, Паша чувствует себя так, будто только что на него снизошло божье откровение. Будто только что к нему прикоснулся ангел, потому что внутри — в душе — все едва ли не поет от счастья, а тело реагирует однозначно — оно горит: румянец бьет в щеки, расцветает алыми пятнами на шее и горячей волной сползает ниже, по спине, ведя за собой сноп мурашек, от которых внутри все сжимается; низ живота и вовсе, кажется, объят пламенем, потому что там так жарко, так горячо, что Паша еще никогда такого не чувствовал. Даже с Райаном так не было никогда. И Паша просто боится, что он сгорит. Он инстинктивно толкается бедрами вперед, вверх, и Леонард отстраняется, разрывая поцелуй. — Очень интересный способ что-то выяснять, — усмехается он, и Паша бы оскорбился, если бы не видел расширенные зрачки в глазах напротив. — Но тебе ведь нравится? — он улыбается, чуть наклоняя голову и закусывая уголок губы. Леонард смеется и целует — на этот раз сам, первый, прижимая парнишку к себе. Внутри у Паши все ликует. Кажется, это лучший сеанс у психотерапевта за все время его лечения. Но будь он проклят, если он не рад этому. И в момент, когда пальцы Леонарда вплетаются в его волосы, Паша понимает, что все будет хорошо. Что у него — у них, черт возьми, — есть будущее, и оно вполне осязаемо, стоит только захотеть и постараться приблизить его, сделать своим. И Паша обещает себе, подаваясь на ласкающую его ладонь, чуть потягивающую прядки, что он сделает все, чтобы это длилось как можно дольше. Он перерастет свои проблемы, он выгонит отца из своей головы, но только если Леонард будет его любить. И в том, как Леонард целует его — снова, — как касается губ, Паша видит немое обещание. Но ничего на это не говорит, просто наслаждаясь происходящим.