***
Чимину легко отдать ключи от машины и отпустить двоих восвояси. Персональное опасное приключение заканчивается, зато начинается приключение Чонгука. Тот обещает, что Юнги вернется сегодня-завтра, а ему надо уезжать прямо сейчас. Неизвестно, на что он себя подписывает и обрекает. Чимин наблюдает за тем, как Чонгук украдкой и обеспокоенно смотрит на Тэхёна, как заботливо интересуется здоровьем, и что-то предчувствует. Неспроста. ― Ты точно хорошо все обдумал? Вы с ним знакомы без году неделя, ― Чимин на кухне громко пытается воззвать к разуму, торопливо собирая в ланч-бокс еды для беглецов, пускай и есть придется одному. ― А сколько мы с тобой были знакомы, когда провели ночь вместе? ― Чонгук заливает в бутылки воду и пакует в одолженный рюкзак. ― «Ночь вместе». Как будто читали классику и поигрывали на скрипке, а не трахались, ― морщит нос Чимин. ― Могли бы, сложись всё иначе, ― Чон похлопывает друга по плечу и крадет с доски лист салата. ― Перенесу Тэхёна. Выходи поскорее. Справившись и устроив спящего поудобнее, Чон закрывает дверь и поворачивается к Чимину, передающему провиант. Под искусственным освещением он выглядит, как персонаж из сопливых драм, обнимает себя за плечи и немного нервничает. ― Что ж, отчаливаем, ― Чон ощупывает карман, в котором залежались собранные капсулы. ― Тебе нужно оторваться и уехать как можно дальше, доверенность на машину не даёт тебе преимуществ перед теми людьми в черном. Мне не кажется, что они спустят с рук пропажу выгодного препарата. ― Сто процентов, поэтому совершаю побег в ночи, совершенно безумный поступок. Самый безумный в моей жизни, мать твою. Не знаю, удастся ли и далеко, но кто не рискует, сам знаешь, ― Чонгук вдруг обнимает Чимина. ― Можно просьбу? ― Давай, ― его взгляд внимателен и полон участия. ― Понимаю, что дико просить о таком, но обстоятельства вынуждают. Юнги все еще работает на них. Имей в виду и не болтай лишнего. Ничего, что могло бы нас с Тэхёном выдать. ― А смысл? Все равно я не в курсе, в какой вы круиз. ― На твоей машине. ― Забей. Прощаться не любит никто, а Чимин вдвойне. Он еще раз крепко прижимается к Чонгуку и просит соблюдать осторожность. ― Надеюсь, ты еще вернешься в школу и к… нормальной жизни. ― Что, как женатая парочка, планируете с Юнги обзавестись чадом и сдать мне на обучение? ― подкалывает Чон, и Чимин печально смеется. ― Да, так и будет, не сомневайся. Семейка Адамс в полном составе... Всё. Валите. Пока-пока, пишите письма. Жаль, что осознание хороших перспектив приходит с великим опозданием. Будь Чимин не таким стервозным упрямцем с проблемами, и семейку они построили бы с Чонгуком, не жили бы душа в душу, конечно, но такой бы не стал ходить налево или самоутверждаться, нажираясь до свинячьего визга или устраивая сцены. В отличие от некоторых личностей, каких продолжаешь любить беззаветно, несмотря на прогнившую сущность. Забавно, что Чимин привязался, каким-то образом успел. Очерк о безумцах, роковая любовь, магические капсулы и вот у них общие беды с преподом биологии. В стиле Чимина – вляпаться по уши и уже начать скучать по неординарности. Он не чувствует тоски или боли, притупилось, заглохло, вряд ли переживает, когда машина с парнями исчезает за поворотом. Постояв немного и выкурив две сигареты, он возвращается домой со слезами на глазах. И почти сразу понимает, что теперь теснота квартиры становится невыносимой. Во снах и то было намного лучше. Очень жаль, что того места больше нет. Зато есть преданное лезвие.***
В дороге Чонгук не думает о будущем, да и о настоящем тоже. Продвигается вперед, тихо слушает музыку и иногда поглядывает в зеркало, чтобы увидеть Тэхёна, мирно спящего на заднем сиденье. Он делал остановку полчаса назад, чтобы проверить его дыхание, температуру. Никаких перемен. И их отсутствие тоже можно считать положительным моментом. Что и подстегивает ехать дальше до укромной точки. Чонгуку важно добраться до домика в провинциальной глуши. В детстве он частенько гостевал у бабушки с дедушкой, на его памяти, за деревенской чертой, в лесной чаще, всегда стоял дом лесничего, отличный образец строения вне времени. Проехать к нему невозможно: нет таких дорог, а чтобы отыскать пешком, нужно помнить тайные тропы. Старый бревенчатый домишко с прохудившейся крышей оброс мистикой и легендами. Говорили, там сходили с ума лесники, трое кончили жизнь самоубийством, один повесился, другие двое прострелили себе мозги. Более подходящего места для отсидки не сыскать. В случае, если дома уже нет, Чонгуку придется несладко, но надежда на удачу и работающую без помех интуицию поддерживают веру. Время чуть за полдень, когда Чонгук подбирается к нужному повороту и съезжает на проселочную дорогу, дальше минут десять по кочкам и выбоинам в первую полосу леса, машину оставить, прикрыв ветками, рюкзак на плечи, а Тэхёна на руки. Взрослый дяденька, а весит, как подросток. Чонгук не смеет любоваться его сонным лицом, вообще не смеет задумываться о том, что делает. Рациональностью здесь просто и не пахнет, а иррациональные поступки для Чонгуковой логики губительны. Как и промедления. Пришлось поплутать, прежде чем очутиться в более-менее знакомой чаще. Он впервые так радуется знакомым местам. Руки и спина немного устали, мучает жажда. Кажется, что прогулка по лесу заняла столетие, но Чон сверился с часами: шёл он всего-то около часа. Внутри пахнет замшелой сыростью, пыльно, грязно, желтоватый свет пробивается сквозь окно, заколоченное досками. Временно усадив Тэхёна на деревянный стул, Чонгук подготавливает кровать, укладывает его и, наконец, может позволить себе осушить полбутылки воды и чуть подкрепиться. Таблеток у него навалом. Вопрос только в том, куда его приведет маленький мистический билет. Уехать в один конец – значит подвести и Тэхёна. Старания насмарку. Да и сгнить в домишке под стать декорациям фильма ужасов – такое себе. Риск колоссальный. ― Что же я делаю? Чонгук задается вопросом вслух. Ему хочется слышать голос, хотя бы свой. Вроде бы ничем не обязан ученому, вроде бы история подошла к финалу, и можно было бы умыть руки, слиться. Кого ты обманываешь? Ты знаешь о зодиаке и махинациях с ним, достаточный аргумент, чтобы жизнь покатилась по наклонной. Принять таблетку и прилечь рядом с Тэхёном оказывается проще простого, когда Чонгук точно подводит черту под несовершенной и банальной повседневностью. Бесстрашие на грани с абсурдом. «Семя суицидника». Видимо, передалось от Чимина и проросло. Последний вздох наяву, и Чонгука точно вытряхивает из тела, болезненно и долго.***
Звонок в дверь молнией бьет через сутки. Чимин сползает с дивана, где тухло лежал под пледом, и идет открывать. Там Юнги застрял на пороге, он потерял ключи, играл в пропавшего, но его прибило к берегу. ― Привет, ― Юнги косится на перебинтованное Чиминово запястье и виновато опускает глаза. Без него всегда что-нибудь происходит, что-нибудь больное. ― И всё? ― Чимин прислоняется плечом к дверному косяку. ― Просто привет? ― Мне очень жаль, что так вышло. Полная идиотия. Я конченый мудак, признаю, я прошу прощения за всё, что натворил. Мне стыдно. И я… Срыв. Слова по ветру. Пустое. Чимин резко тянет его к себе и обнимает, крепко-накрепко прижимаясь, ластясь щекой к щеке, вдыхает целиком. У Чимина чувство, словно получилось вырастить капризную орхидею, и она снова зацвела. Юнги гладит его по спине. Минут не считают. Глупейшее из созданий то, что не стремится к теплообмену. Поцелуи замедленные, но даются проще. На их языке, на языке тел, соскучившихся друг по другу, всё примитивно, бесшабашно, отчаянно, а выливается в реале как первое из свиданий. Свиданий, которых никогда не было. Бросив осторожничать, Чимин не сдерживается, если нападает, то ласково, если принимает, то всецело. Юнги бы притормозить, взвесить, но руки стягивают с худощавого тела одежду, и губы мажут по шее, Чимин привычно мягок и податлив, Чимин ему принадлежит. И две фигуры, горячо дыша, растворяются в квартирном сумраке, увлеченные и обретшие единство и укрытие посреди руин. Медовый месяц - сама горечь, слаще только порох. После расставания воссоединение обжигает, ломит. Брачная не первая ночь и обычное ложе, несложные действия, но воодушевляющие, страстные и долгожданные. Недавний кошмар поделен на маловажные крохи, их пора смахнуть и забыть, вырвать из памяти. Воздержание отдается волнительным трепетом. У Чимина надрывается шёпот об их вечной ненормальности, о том, как тяжело без него, морального истязателя, о том, как женатые взаправду пары хотя бы иногда встречаются, а у них ни одной совместной видеозаписи, а фото напрочь идиотские. Прочее, прочее, горячо и разгневанно, вполголоса. ― Ты не жалеешь, и я тоже, ― Чимин откидывается на подушки, запуская пальцы в его волосы, Юнги расцеловывает его грудь. Постепенно жалостливый голос стихает, Юнги рад утешить, заткнуть его взасос и взять без нажима, войти в него мягко и осторожно, прижимать его, теснить и давать оторваться на своей спине: пусть исцарапает в мясо. Губы к губам. Прикасаться до дрожи, коснуться губами бинта и пробовать разбинтовать, толкнувшись бедрами вовнутрь вздрогнувшей плоти. Чимин запрокидывает голову, двигаясь навстречу. Юнги зализывает рану. Порезы вокруг его же вытатуированного имени. Прощение солоновато на вкус. Всё происходит так, как и должно быть. Длится несколько часов с перерывами. В перерывы Чимин полюбовно смотрит в полутьме, кончиками пальцев гладя влажную кожу Юнги, который обнимает его и целует в лоб. Ни звука вслух. Обет молчания. Оба они клялись, что не приучены выражать эмоции «как люди». Им временно хорошо, и оно не перерастет в классическое «постоянно», есть вероятность, что им придется уже не просто встать на парапет крыши, а действительно шагнуть вниз. Около трех ночи. Принесенный стакан воды распит на двоих, постель взбита. Прохлада с улицы приятно ласкает тело, от взмокшего затылка вниз по спине разбегаются мурашки. ― Как раньше у нас не получится, ― сев у изголовья, говорит Юнги, хотя надобности заводить дискуссию нет. ― Раньше ничего и не было, ― усмехается Чимин, но звучит глухо. ― Я не жду мыльной концовки, не выдумывай. Его стеклом не проймешь. Юнги считает неудобным и неподходящим напоминать об истории с таблетками, выяснять что-либо и расспрашивать о Чонгуке. Но информацию ему лучше достать до завтра, достать как угодно. Для форменного отчета. Если бы еще не ныло в груди, не скребло. ― Ты обо мне всё знаешь, да? ― Больше, чем хотелось бы. Подробности не нужны, правда, ― и тихий разочарованный вздох. ― И что? Работаешь себе и работай на своих элитных дядек, меня не касается. А эти штучки, ― он указывает на колечко, ― голимая атрибутика. Мы пока живы, и в конкретный момент меня всё устраивает. Здравые рассуждения Чимину несвойственны, что толкает Юнги на мысль – мнение-то чужое, копипаста прошлой связи, напитанная, внушительная, как чье-то влияние или след, оставленный в осенней грязи. Чимин и Чонгук. О них в отдельности что-то известно, о них вдвоем – догадки, одна другой мутнее. Они здесь явно не в шахматы играли, но и действовали сообща не из телесных побуждений. Какой нормальный человек возьмется за астральные исследования и ввяжется в баталии со спецслужбами? Или у Чонгука тоже не все дома? Юнги нечего добавить. Чимин выживал в одиночку и не жаловался, с Чонгуком или без него, он через много прошел. ― Благодаря твоему новому знакомому, собственно, я и задумался над тем, как грандиозно всё похерил. ― Чонгук чересчур правильный, ― сухо отзывается Чимин, ― однажды это его погубит. Плохо живётся благородным, такая дурь. Чимин утешительно целует пальцы Юнги, а тот смотрит куда-то вдаль, взвешивает. Под языком кислит. Внутри что-то точит. Органы? Мимо. Чувство вины. Нестабильность и истерики чаще от Юнги, чем от Чимина. Такова их участь – развязывать узлы? ― Эй, Чимин?… ― Юнги касается ладонью его скулы. ― Доверяешь мне? Щенячья нежность сходит на нет. ― Твою мать, ― он отстраняется, слабо ухмыляясь. ― Ты до сих пор не научился говорить. Хочешь знать куда подевался Чонгук, так и спроси, что сложного? Он взял мою машину, сгреб Тэхёна в охапку и уехал. И это реально всё, что мне известно. Твои надзиратели могут идти к чёрту. Сбивать с толку он мастак. Юнги чуть улыбается, находя в своём сердце немного былого огня. Та Чиминова стервозность и неподъемная честность, игривость и манера сексуально присаживаться, с матерным возмущением ища в тумбочке что-нибудь никотиновое. ― Я хотел быть прозрачным... ― Ну, блять, каспер из тебя не ахти, извини, ― Чимин щелкает зажигалкой, пока Юнги искренне посмеивается. ― Меня схватили за яйца, велели докладывать. ― Может быть, поговорим о менее очевидных вещах? Например, о том, как можно спрятаться или сбежать? Не держи меня за дурака, ― стряхнув пепел в стакан, Чимин пускает колечки дыма, выдерживает паузу. ― Ничего путного ты натворить не мог, из чего делаю вывод: или ты на мушке, или мы оба. При этом не пытайся меня обмануть или типа «уберечь». Покровительство и защита мне не сдались. Ты видел, как я живу? Нахуй такую жизнь. Озвучивает мысли Юнги, как ни странно. Тот, опешив, ковыряет пальцем складку на простыни, начинает исповедь, жажда выговориться не отпускает и уже не кажется наивной. Чимин спустя десять минут вспоминает, каково это – попасть под холодный душ. Юнги как в отместку за тот раз. Чимин ждет до последнего слова, замерев в искренности, точно она янтарный слепок или кристалл, упокоивший останки какого-то другого, малоизвестного Юнги. Хотел разбогатеть на зодиаке. Попался в ловушку кузена и не оправдывается, не прикрывается. Он слишком слаб, чтобы тягаться с колоссом власти, слишком самолюбив и труслив, чтобы предлагать защиту. Им двоим никак не выбраться. ― Может быть, ты без меня?... Вопрос повисает в воздухе, Чимин ёрзает на месте, поворачивается к нему, глядя влажными глазами. Неловко до жути. ― Давай сбежим. ― Не получится. ― Не в реальности, ― добавляет Чимин и тараторит, запинаясь, указываю на сверток салфетки на столе. ― Я стащил у Чонгука… Руки сами потянулись. Вообще хотел вчера еще закинуться, но вы оба сказали, что там нихрена нет теперь, и мне стремно одному. Юнги ошарашен, облизывает пересохшие губы, затем ласково обхватывает голову Чимина ладонями. ― Чимин, слушай. Они больше не действуют. Моего брата больше нет, некуда возвращаться. ― Но… ― он дрожит, не верит. ― Чонгук забрал их у тебя, и… Тэхён, он же спасать его собрался. Почему ты так уверен-то? Лицо всезнающего, взгляд-отчаяние. Чимину знакомо. В таком виде Юнги не занимается сочинительством. ― Перед тем как выйти из своего номера, я понадеялся, что не придется, если приму, нашел одну завалявшуюся капсулу. И ничего не произошло. Вообще ничего, ― Юнги убедителен и резок. ― Забудь о них. И тех двоих тоже. Тэхёна не вернешь. Он так и останется полумертвым манекеном. Это как летаргический сон, только... очень долгий. Чимин отшатывается. То есть, Чонгук сейчас где-то там тупо тратит время и силы, а результат априори бесплоден? Он растерян, но обязан придумать хоть что-нибудь. Желание помочь кому-то пугает Чимина, как ничто из пережитого ранее. Он падает на бок, сворачивается калачиком, и Юнги накрывает его, обняв сзади, и мельком поглядывает на свёрток.***
...Перо - тривиально. Облако - возвышенно. Пожалуй, Чонгук ощущает себя, скорее, бестелесным, состоящим из едва весомой субстанции. Так кажется какое-то время, затем торс и конечности наливаются привычной теплотой и тяжестью. Он уверен, что больше не парит, не плывет в пространстве. Солнечный свет льется отовсюду, затем темнеет. Чонгук просыпается и приподнимается на локте, щурясь на солнце в разгар летнего дня под разноголосые птичьи трели. Он лежит на зеленой лужайке, на сочно-зеленой траве. Долго же он спал, если тень клена, под которой прикорнул, съехала в сторону. Упоительный пейзаж. Кругом раскинуты роскошные сады, разбиты цветущие клумбы, и ветер несет запах цитруса и ванили. Если рай биолога таков, то Чон не против, правда. Но он уверен: здесь что-то не сходится. Определенно. Заснуть в древней лачуге и проснуться в подобном месте довольно странно. Ему приходится встать и идти по виднеющейся неподалеку гравийной дорожке, уползающей по аллейке вниз с холма, к белому дому, огороженному милым синим заборчиком. Сюда необъяснимо тянет. Пройдя через открытую террасу, Чонгук попадает в просторную кухню, где вкусно пахнет сладкой выпечкой, проходит дом насквозь, минуя гостиную и коридор. На заднем дворе, у роскошного куста сиреневой азалии, расположившись в мягком кресле, сидит Тэхён. Он погружен в чтение, губы беззвучно произносят какие-то важные строки. Чонгук зовет по имени. Тэхён тут же поднимает на него приветливый нежный взгляд. Ничего общего с тем мужчиной, прошедшим утраты и лишения. Одурманивающая сиюминутная радость. И все бы хорошо, не будь Чонгуку так неспокойно. Перекликаясь с его опасениями, солнечный день вдруг гаснет.