Господин Одиночество

Наиболее приятным было то, что эти отношения ни к чему не обязывали, как это могло бы быть, например, с другой женщиной или равноправным партнёром: этот опыт Ганс считал неудачным. Райан, сорокалетний менеджер по поставкам и обслуживанию торгового оборудования, а в свободное от работы время знаток и любитель сексуального доминирования и подчинения, сидел на широком кресле в арендованном их клубом полуподвале и наблюдал за действиями своего недавнего знакомого, Ганса, который сейчас с оттяжкой хлестал прикованного наручниками к столбу нижнего партнера, ещё одного парня по имени Рэй. Сам Ганс очевидно расслаблялся таким образом, вымещая накопившееся за неделю раздражение и злость, хоть и выглядел напряженным и сосредоточенным, но все его действия имели оттенок такого откровенного садизма, что приходилось волноваться за самочувствие саба, хотя тот и молчал, стоически терпя. После очередного удара со всей оттяжкой Райан всё же решил вмешаться: — Подожди, подожди, не так! Ты делаешь ему больно! Ганс с недоумением обернулся к нему, воззрившись на него сверху вниз и нахмурив брови. — Что? — Послушай, интерес не просто в том, чтобы причинять боль или получать своё удовольствие. Помни о партнере. Ты же с него сейчас чуть шкуру не содрал! Ганс раздраженно отбросил плётку. — Я для этого не приспособлен. — Хотя бы попытайся, — мягко, но настойчиво предложил ему Райан. — Что ты имеешь в виду? Да, я видел, как ты вылизывал ему задницу. Тьфу! Это мерзко. — Тогда зачем ты здесь, объясни? — Меня не интересуют все эти ваши сложности и условности! Я пришел сюда для того, чтобы получить удовольствие! — И доставить его партнеру. — Он должен получать удовольствие от боли, так? — И от ласки. Помни о том, что это просто игра. — Мне, видимо, никогда не понять этих ваших сложностей и условностей! Возможно, он никогда не встретил бы его больше. "Не очень-то и хотелось, — подумал Райан. — Самовлюблённый садист! Хуже всего то, что он почти наверняка найдет себе пару... И тогда дай бог, чтобы его нижний нашел в себе силы вовремя покинуть не признающего никаких границ партнёра". Однако, городок их был небольшим, и шанс встретиться в предпраздничную неделю на самом большом рынке оставался весьма велик. К тому времени раздражение на не понявшего суть их игр Ганса успела выветриться и, увидев знакомое лицо среди сотен других на своем пути, он поприветствовал его без задних мыслей. Он отошел, наблюдая со стороны его крупную сильную фигуру; Ганс нес одну корзину. Интереснее было то, что он был, кажется, не один. Посмотрев снова, Райан смог сказать это со всей убежденностью. За ним следом шло ещё одно существо, невысокое, худое, определенно моложе своего хозяина. В том, что это был раб, сомневаться не приходилось, поскольку положение его ясно считывалось во всем: в безвольной фигуре, нервно сжавшейся, когда тот зло его окрикнул, в том, как он боялся оторваться от него в незнакомом месте. Он нес ещё два пакета, и Райан не был уверен, прихрамывает он из-за их тяжести вне зависимости от ноши? Он с неудовольствием для себя отметил, что Ганс остался всё тем же эгоистом, не видящим ничего дальше своего отражения в зеркале. Было почти обидно, что тот смог найти себе пару в то время, как... Он боком, стараясь не светиться перед Гансом и делая вид, что выбирает товар, подобрался поближе и посмотрел на его мальчика поближе, не пожалев об этом. Тот был хорош собой, почти красив, с его аккуратным узким носом, длинными тёмными ресницами и бледной кожей с оливковым оттенком, — если бы не это затравленное выражение и безвольно, а может, просто из-за простуды приоткрытый рот. На шее у него был едва заметный белёсый силиконовый ошейник, указывающий на то, что он не имеет статуса гражданина и находится под контролем Ганса, — вполне понятно, кого ещё бы он смог найти? Он почти залюбовался им, тем, как он аккуратно убрал руку, когда понял, что Райан хочет взять с полки что-то раньше его. Но когда он нагнулся, сердце екнуло: под задравшейся футболкой был виден шрам, уже не свежий, но когда-то, очевидно очень и очень глубокий, неаккуратно заживавший, который до сих пор был покрыт коростой. И он определенно был куда сильнее тех, что хоть когда-либо позволял себе он сам со своим нижним, даже если и наказывал их. Он хотел заглянуть ему в глаза, чтобы поймать улыбку и убедиться, что всё хорошо, но так и не сумел: тот всё время держал глаза опущенными в пол, точно боялся поднять их. Лицо у него было грустным. — Вижу, всё-таки нашел себе нижнего? — Райан кивнул Гансу на мальчика и улыбнулся, демонстрируя, что они члены одного круга, но Ганс после первого секундного замешательства опроверг его. — Нет, просто работник. Я, знаешь, купил ферму, так вот... Он очевидно лгал, и было не вполне ясно, к чему? Это было интересно. — В самом деле? Такой симпатичный. Не дашь его неделю в аренду? — он рассмеялся. — Я бы тебе даже заплатил. Но Ганс вовсе не собирался лишаться своей собственности. Помог Райану только случай — и взявшая верх перед нежеланием лезть в чужую жизнь решимость увидеть снова его красивого мальчика. Произошло это на Рождество, когда Ганс наметил себе поездку с семьей на неделю в австрийские Альпы. А в предшествующую неделю собрание жителей той деревни, как именовал её Ганс, устраивало сбор всех жителей, и глава товарищества опрашивал каждого, что бы тот пожелал на будущий год. Ганс отказался бы, но дел в этот зимний месяц было немного, и он вытащил Фрица вместе с собой прогуляться — вечер был очень славный, тихий и снежный, и всё шло хорошо — пока они не наткнулись на это сборище. Им выдали по листку небольшой анкеты, по огрызку карандаша, и пока Ганс сосредоточенно писал свой адрес, род занятий и перечислял те участки дороги, что следовало бы подлатать к будущему лету, его собственность по имени Фриц тоже что-то царапала на листке. Правда, совсем недолго. Он бы и забыл об этом тут же, но не долее, как через два дня ему напомнили об этом, бросив конверт с запиской и анкетой в ящик для сбора почты у ворот. Там было написано: "Мы решили, что вы хотели бы знать о мыслях вашего работника" — и приложен был листок. Тот самый. И там значилось: "Умереть быстрее". Ганс был уже готов рассмеяться и выкинуть её прочь, но память не дала ему это сделать; царапнуло изнутри сомнение. Некстати ещё он вспомнил пропавшую неделю назад десятку. И тогда задумался. Предположим, всё это так, и его собственность и впрямь решила сбежать таким радикальным способом? Непонятно, конечно, с чего бы вдруг (кажется, еда и крыша над головой есть, так чего ж ещё?), но... Вопрос в том, как? Для того, чтобы перерезать себе вены или надышаться газом, тот был явно слишком труслив. Прыгнуть с большой высоты и разбиться насмерть здесь было неоткуда. И потом, Ганс был уверен, что у того не хватило бы просто ни сил, ни терпения сдержать инстинкт самосохранения и побороть себя в последний момент. Но десятка, пропавшая десятка, и эта лестница... Он хотел сбежать и купить в аптеке что-то, чем можно было бы отравиться насмерть с большим успехом. Но вот успел ли он? Ганс быстро вернулся назад, под навес, в сарай и лихорадочно осмотрел все щели и полки, куда Фриц мог запрятать хоть что-то, что считал своим. Вдруг он уже купил эти чертовы таблетки? Или успел принять? Но нет. И тот, увы, не был слишком оригинален в выборе тайника: сложенный вчетверо, красноватый квадратик десятки евро нашелся в его матрасе, засунутый в угол его сквозь небольшую дырку. — Ага, — сказал он сам себе. И позвал чуть громче: — Фриц, подойди сюда! Тот как будто знал, что произошло; подошел, испуганно заглянув ему в глаза. Ганс подозвал его ещё поближе. — Ты мне не подскажешь, что это? — Деньги, хозяин, — ответил тот упавшим глухим тоном. — Да неужели? А откуда они у тебя ни с того ни с сего взялись? Ответ его не интересовал. Он хлопнул дверью, снимая с гвоздя плётку. Через несколько секунд она с размахом опустилась на Фрица. В этот раз он хлестал его долго, не разбираясь, чтобы выбить из него всю ту дурь, что вдруг взбрела в голову Фрицу. Долго стегал его по спине, затем велел перевернуться к себе животом и продолжал, пока Фриц не упал, скорчившись и закрываясь от его ударов. После этого достал из кладовки цепь с веревкой и перехватил его руки, надежно обвязывая их ею, а затем закрепляя цепь к трубе. Подергал напоследок. Отлично! Развязать самому — просто нереально. Пусть посидит так до конца дня и осознает, как разочаровал своего хозяина. — Надеюсь, что ты тут сдохнешь, как и мечтал! — раздраженно бросил он напоследок, запирая сарай, чтобы тот, чего доброго, не вздумал из него выбраться и привести обещание в действие. Денег у него сейчас, конечно, не было, а аптеки вряд ли работали в рождество, но это препятствие могло быть легко преодолимо для того, кто был уверен в конечной цели. Дома Ганса ждала раздраженная жена. Альпы. Поездка на неделю в Альпы с семьей, которую они запланировали ещё неделю назад. Как он мог забыть. Из головы сразу вылетели все заботы, и Ганс позволил себе впервые за этот год расслабиться, отдыхая вместе с семьёй. Собственно, это стало закономерным последствием беспрестанных попыток Ганса убедить себя в том, что его пристрастие к своему рабу не стало привычкой и его можно легко забросить; проблема была в том, что ему удавалось легко забыть о человеке, но не о чувствах. Поскольку он в большой мере опасался, что начнет ощущать хоть что-то к тому, кого до этого вообще именовал с своих мыслях не иначе, как "существом". А ведь тот должен быть лишь средством — но не целью. Это ему удавалось, к счастью. Он вполне мог забыть о своей ферме на неделю-другую, мог заехать совсем ненадолго, выгрузить пару мешков с удобрениями из багажника, бросить их во дворе и тут же уехать, не дожидаясь, пока Фриц появится. Но рано или поздно желание ощутить тот страх и трепет возвращалось. Некоторое сомнение в правильности своего решения посетило его день разве что на третий, когда Райан уговорил себя сделать запоздалый звонок с поздравлениями к празднику. "Фриц! Господи, Фриц, — встрепенулось в его памяти. — Я же так и не отцепил его от трубы". — Послушай, Райан... — начал он со смешком, каким люди предваряют обыкновенно свои просьбы, когда им неловко. — Ты знаешь, я ведь совсем о нём забыл. Он ведь остался там, у меня на ферме... Тут Ганс замялся, думая, как продолжить. Знакомый, естественно, знать не знал, где его ферма — это стоило объяснить, но что с того? У него нет даже ключей. Предположим, он сможет пройти через задний двор или растворить ворота, ведущий в сад сбоку от дома, а оттуда пройти во двор, где стоит сарай, а там как-нибудь выломать дверь — всё это ясно, но как он объяснит ему дальнейшее? Само то, что он обнаружит, — то есть, Фрица, прикованного к трубе без еды и питья? Нет, то есть, пить он, конечно, может, но... О дальнейшем задумываться не хотелось вообще. Не хотелось об этом думать, ничего не объяснять, и слишком лень было даже описывать что-либо, но явная перспектива обнаружить в сарае труп по возвращении заставила его всё же собрать волю, расслабленную алкоголем, и сквозь ленивый напускной, хоть и полупьяный смех объяснить Райану, как туда проехать. — Это за поворотом на Катариненштрассе по западному шоссе. Доезжаешь до указателя направо на двадцатом километре... Не доезжая школы. — И что мне надо сделать? — деловито спросил Райан, опасаясь упустить удачу. — Я, видишь ли, наказал его за, хм, провинность, и совсем забыл его отцепить перед отъездом... — со смешком пояснил Ганс. На заднем фоне слышны были радостные возгласы отдыхающих, и приходилось вслушиваться внимательней. — Ты зайди сзади, со стороны поля, там ворота на замке, но их перелезть как нечего делать... Потом обогнешь дом, и он там, в сарае, во внутреннем дворе. Вход в него посередине, а затем дверь влево. Так ты ему принеси воды и что-нибудь пожрать; я потом отдам деньги. — Я правильно понимаю, что он три дня без воды и пищи? Ганс, но скорей всего... — Нет, почему, вода там есть: у меня туда проведен водопровод, это же туалет, там стоит унитаз и рукомойник. Зимой я им, конечно, не особо пользуюсь: трубы перемерзают, но уж вода-то должна течь, я думаю. — Но Ганс! На улице минус десять! — И что теперь? Слушай, я понимаю, ты занят и не хочешь никуда ехать — так скажи прямо! Эта фраза подхлестнула Райана, как ничто другое. — Нет, нет, нет. Я уже еду. Просто волнуюсь, как бы он не схватил там воспаление легких. — Пф! Нашел, о ком волноваться. Одни с ним нервы. Давно отправил бы его восвояси, но тогда мне надо оформить все документы, восстановить паспорт, а это — деньги. — Хочешь, я сделаю? — перехватил инициативу Райан. Ганс задумался, усмехнувшись. — Ты хитрый. Всё-таки хочешь забрать его к себе? Ну, я подумаю, — сказал он неприятным милостивым тоном. — Подумай, — согласился Райан. Но для себя-то он уже точно решил, что заберет его к себе раз и навсегда. Пусть Ганс требует его назад: его, в крайнем случае, можно будет припугнуть жалобой на дурное обращение и использованием нелегальной рабочей силы. И этим утром Райан впервые ехал по Брюггештраат с максимальной скоростью, которую мог развить его мерседес. Он бросил машину, подъехав к ферме, и торопливо выбежал, прихватив пакет с едой. Дом стоял, как было обещано, одинокий и заснеженный; он торопливо оббежал его кругом, перелез через сетку, подтянувшись и с трудом перевалившись внутрь, побежал вперед, но задняя дверь была, естественно, закрыта. Тогда он вспомнил про другой путь, через садик, и пробежав сквозь него, влетел во внутренний двор. И остановился. Там было пусто и абсолютно тихо, хотя до этого он себе воображал, что человек, оставленный в одиночестве на голодную смерть, будет как минимум вырываться из своего плена и кричать. Он прислушался — но было по-прежнему тихо. От мысли о том, что уже поздно, становилось страшно. И непонятно было, куда идти теперь? Да, он понимал, что Ганс говорил о сарае, но весь внутренний двор представлял собою каре из разномастных гаражей и сараев с десятком дверей. Сильнее всего ему сейчас хотелось проверить дом — но тот был на замке и туда проникнуть было бы сложно, если не взламывать ничего, конечно. Он обошел все двери: за одними стоял фургон, снятый с колес, за другими таились горы хлама и каких-то слабо понятных ему приспособлений. Наконец, дверь в центре, едва прикрытая на засов, явила его глазам пустое, но явно обжитое помещение со столом, стульями, табуретами, верстаком; справа виднелась другая дверь, запертая на ключ, который, к счастью, висел в обозримой близости на гвозде, в связке с дюжиной других.