Грязная чистая кровь

Фред ждал. Ждал знакомого свиста, раздирающего холодный ноябрьский воздух, который дразняще забирался под спортивную мантию и кусал за нос. Этот свист он не перепутал бы ни с чем, потому что услышав его, Фред точно знал один исход события: крепко сжимаешь древко метлы, скрестив под ним ноги так, чтобы ботинки намертво сцепились друг с другом, приподнимаешь корпус, не забывая при этом держать равновесие, чуть отклоняешь Комету правой рукой и отбиваешь короткой деревянной битой бешено несущийся на тебя бладжер, так сильно, как можешь, потому что иначе он собьет тебя вниз, туда, на низкую, колючую траву, которая как будто смеется над игроками и подпрыгивает вверх, пытаясь схватить летунов за ноги. Так думал Фред, когда впервые сел на метлу. Высоты он никогда не боялся, но страх падения иногда нет-нет, а все же нашептывал ему всякую чушь. Но это было давно. Теперь он не боится. Фред размял пальцы в кожаных обрубленных перчатках и взлетел чуть выше, удобно примостившись около гигантского кольца. Игроки лениво скользили по полю, разминали уставшие, закоченевшие тела и пытались следовать установленной тактике. Гарри завис высоко над полем, круглые очки то и дело тускло блестели в редких, едва пробивающихся сквозь плотные серые тучи лучах бледного солнца. Вуд возился со вторым бладжером внизу, пока его собрат бороздил воздушные просторы, Кэти поправляла короткий хвостик, глядя в висевшее в воздухе зеркальце, при этом умудряясь крепко держаться на метле, Джордж, сегодня встрепанный и оттого больше похожий на брата, тайком разглядывал Анджелину, которая в свою очередь, бросала злющие взгляды на трибуны. Фред развернул метлу и вгляделся в деревянный скелет зрительских мест. Как ни странно, в это холодное утро на скамейках толпились ученики, завернутые в разноцветные шарфы, с рюкзаками, сумками, термосами и шуршащими упаковками с горячей едой. Многие разложили на коленях учебники, тихонько шепча выученный материал, кто-то задумчиво жевал шоколадные вафли, стайка девчонок в слизеринских галстуках жалась к перилам, бросая жадные, но будто бы незаинтересованные взгляды на странную парочку, сидящую на самом верхнем ряду. Парень в обычной маггловской джинсовке и девчонка, до самых ушей закутанная в огромный плед глухого черного цвета. Они сидели друг напротив друга и кидали на скамью перед собой тонкие пластинки Кусачих карт, громко смеялись, когда карты вгрызались в их пальцы, и снова тасовали колоду, наперебой выдирая ее друг у друга из рук. Вот одна карта вновь чуть подлетела в воздух и укусила девчонку за нос, и она тоненько завизжала, смахивая ее обеими руками с лица. Шарф слетел с ее головы, и по плечам и воротнику рассыпались белоснежные волосы. Блэк. Фред рывком отвернулся, зло сжимая метлу белыми пальцами. Нельзя было передать словами, как его бесила эта белобрысая мелочь. Одним лишь своим видом, волосами, издевательскими интонациями в голосе, пацанской манерой общения, полным отсутствием розовых соплей, так сильно полюбившимся всем девчонкам ее возраста. Бесила даже своим глубоким о Мерлин, Блэк, прошу не молчи, скажи еще что-нибудь, хоть что-нибудь, хочу слушать, хочу… голосом. Бесила тем, что приехала в Хогвартс, тем, что поступила на Гриффиндор, тем, что всегда бродила по замку одна, тем, что ни с кем не общалась, ледяная, мать ее, королева. Ни с кем, кроме этого высокого смазливого пуффендуйца, который по идее и нос свой не должен был совать на гриффиндорские территории, но упорно лез к белобрысой, а та ржала с его примитивных шуточек и кривилась, стоило ей только заметить на горизонте одного из Уизли, конечно, кроме Джорджа, а Рон был слишком мал для ее круга общения. Фред даже удивлялся собственной черной ненависти, которая глотала его живьем, когда под светом его волшебной палочки на карте Мародеров четко вырисовывалась точка с надписью «Кассиопея Блэк». Это нормально, уверял о себя, нормально ненавидеть чистокровку-фанатичку, которой он ее считал. Почему — не знал. Наверное, хотел оправдать того дебильного, дерганого парня, в которого превращался, едва Блэк высовывала нос из своей спальни в башне Гриффиндор. Бесконечно ржал, сыпал шуточками о ней, корчился и снова ржал со своей большой компанией, едва завидев ее гостиной, в кабинетах, в Большом Зале, на поле, везде. Однажды он услышал, как прыщавый тощий змееныш из команды Слизерина крикнул ей через все поле что-то вроде: «Конфетка, я жду тебя в нашей гостиной вечерком», и Фреду снесло крышу. Слизеринцу мадам Помфри долго наращивала отбитые зубы и лечила черный от синяков нос. Джордж тогда назвал Фреда законченным эгоистом и больным идиотом и посоветовал развеяться. Фред прислушался к наставлению и взял себе небольшой отпуск, в котором «спокойно и культурно отдыхал», таскаясь в зачарованный лес каждую ночь. Андреналин, страх, бурлящая кровь, красота. Его отпустило. Ненадолго. Блэк вновь взмахнула своими волосами на трибунах и рассмеялась, и Фред понял, что это тупость и он окончательно свихнулся, слишком сильно ненавидя мелкую. Громко затрещал свисток Вуда, и все быстро разлетелись по полю, останавливаясь на своих местах. И вот, сейчас… На лоб Фреда упала капля, одна, вторая, третья… Дождь хлынул через долгих пять секунд, и команда отчаянно взвыла, проклиная погоду. Фред спустился вниз, слез с метлы и направился в раздевалку вслед за остальными. Бросил меткий взгляд на трибуны и облегченно выдохнул: Блэк ушла. Кассиопея потерла красный кончик носа.  — Может, сыграем позже? — она бросила грустный взгляд на несколько нечаянно порванных карт и подняла глаза на Седрика. Седрик поводил руками над бумажками, тихонько пробормотав себе под нос заклинание, и хитро подмигнул Кассиопее, протягивая ей целые карты.  — Думаешь как побыстрее откосить от партии? Не получится! — он покачал пальцем в воздухе, — ты итак должна мне три галлеона.  — Да ладно тебе, — Кассиопея ухмыльнулась, — спорим, это ты боишься проиграть мне последнюю партию? И я вот что подумала, — она вытянула руки перед собой и размяла затекшую шею, — ставлю… бутылку Огдена.  Седрик вскинул брови и удовлетворенно потер руки.  — Заметь, я тебя не заставлял, но и отказать прекрасной даме тоже не могу… За поворотом блеснули белые волосы. Кассиопея вскинулась на своем подоконнике и положила карты на теплый, нагретый Седриком камень.  — Слушай, давай мы после сыграем, профессор Флитвик просил меня подойти перед занятием, — она быстро махнула Седрику рукой на прощание и спрыгнула на пол, натягивая капюшон на голову. Светлый затылок впереди маячил в толпе учеников не хуже огня морского маяка, и Кассиопея петляла между людьми, стараясь не потерять его из виду. Драко. Это точно Драко. За все три месяца Касс ни разу не столкнулась с ним в коридоре, не увидела его в Большом Зале, ни на поле, ни в дыре, нигде. Будто он специально прятался от нее, специально желал не попадаться ей на глаза. Кассиопея прибавила шаг, обгоняя двух слизеринских девочек в мантиях и модно повязанных зеленых шарфиках, кокетливо перекинутых через плечо. Драко шел быстро, слишком быстро, ему даже не приходилось расталкивать людей, они сами расступались перед ним. Касс заметила в толпе пару недовольных, презрительных взглядов, направленных на ее брата, и поправила сумку на плече, тяжелую от обилия в ней всякой съедобной и не очень хрени. Коридор сузился, толпа медленно рассеялась, а потом и вовсе исчезла, и Кассиопея осторожно кралась за Драко, периодически останавливаясь, чтобы пропустить учеников-одиночек, бездумно шатающихся по школьным коридорам. Новые сплетни ей были ни к чему. Итак уже огребла этой вселенской ненависти, «отбив» Седрика у многочисленных подружек. Они долго смеялись, услышав горячую новость о паре «дочь преступника — золотой мальчик».  — Драко! Мальчик обернулся резко, как-то дергано, и посмотрел в сторону Касс так, будто увидел мантикору в бальном платье. Кассиопея даже оглянулась, но, не увидев ничего подозрительного, уверенно зашагала к нему. — Драко, хватит бегать от меня! Пожалуйста! — она не собиралась давить на жалость, говорить всякие сентиментальные глупости, но сейчас, взглянув в родные голубые глаза, почувствовала, что готова разреветься прямо здесь и уже ничто не остановит эти слезы. Он здесь, ее мальчик, ее Драко. — Чего ты хочешь от меня? — тонкие губы шевелились, но Касс не слышала ни слова, так сильно ее поразил его начавший ломаться голос. Голос Люциуса.  — Я хочу узнать… как ты? Все нормально, тебя здесь не обижают?..  — Не веди себя так, — бледные щеки мальчика захлестнули рваные красные пятна, — не веди себя так, будто тебе есть дело до меня. Тебя никто не волнует, кроме себя самой, эгоистичной идиотки, которой семья перестала быть важна, — он презрительно скривил губы и отступил от Касс, как от больной зараженной. — Я все равно не поверю той, которая выбросила меня из своей новой жизни. Не поверю, потому что тебя из своей я тоже выбросил. Кассиопея отшатнулась, будто оглушенная громом.  — Драко… что ты такое говоришь… я не бросила тебя! Никогда бы не бросила! Ты же знаешь! — сердце колотилось в груди как молоток, болью отдаваясь где-то в горле, отчего слова получались дрожащими, хлюпающими, какими-то жалкими. Как и она сама. — Это ведь все он? Люциус тебя научил, да? — злые слезы заполнили глаза быстро, неожиданно, и сквозь эту мутную пелену она едва видела лицо Драко. — Что он сказал тебе? Ооо, я знаю, он научил тебя сказать тогда ту чушь про грязнокровок! Лживый ублюдок, это все он…  — Ты совсем не знаешь его, — Драко сжал губы. — Знаю, лучше чем кто-либо, лучше чем ты. Ты получал мои письма? Неет, не получал, ты даже не видел их, потому что твой драгоценный папочка отправлял мне их обратно, ссылаясь на то, что тебе незачем знать о моей жизни, ни о чем, связанном со мной! — Касс сорвалась на крик. — Ты снова врешь! — маска безразличия треснула, и Драко нервным жестом поправил волосы. Кассиопея заметила, как задрожали его пальцы. — Отец никогда не врет мне! А ты просто неблагодарная дура, которая считает, что играет какую-то роль в моей жизни. Вот оно. Драко разворачивается, прожигая Кассиопею напоследок ненавистным взглядом, и уходит, не утруждая себя прощанием. Касс показалось, что все внутри превратилось в маленький камень. Главное, не расплакаться. Не сейчас. Кассиопея крепко сжала кулаки в карманах и развернулась к окну. Только сейчас она заметила их, редкие полупрозрачные клочки снежинок, мягко оседающие на покрытые мхом грубые камни двора. Белый хоровод закрутился совсем близко, и Касс вздрогнула, как если бы холод мог добраться до нее через оконное стекло. — Первый снег, — краем глаза Касс уловила всплеск красного цвета. Гриффиндорский шарф. — Я не люблю снег, слишком много белого. — Слишком много белого, — эхом отозвалась Кассиопея. — Зачем ты здесь? Джордж шумно выдохнул и сел на подоконник напротив нее одним плавным движением, оказавшись непозволительно близко. Кассиопея не сдвинулась с места, наблюдая за ним из-под низко надвинутого капюшона.  — Он твой брат? — Какая тебе разница?  — Я первый спросил. Кассиопея чуть откинула голову, всматриваясь в голубые глаза.  — Я не обязана тебе отвечать. Особенно после всего.  — Ооо, маленькую девочку обидели, — Джордж фыркнул, закатывая глаза. — А как ты думала? Что ты придешь сюда, дочь самого опасного человека магической Британии, и сразу завоюешь всеобщую любовь и внимание? Станешь любимицей? Так не бывает, Блэк. Не бывает.  — Я ничего не думала. Просто хотела хотя бы на мгновение забыть, кто я такая, — раздражение накрыло ее с головой. Зачем он подошел? Зачем заговорил? Чтоб дать понять, где ее место? Кассиопея уже почти отвернулась, но Джордж схватил ее за руку чуть пониже локтя и развернул к себе.  — Он не должен был так говорить с тобой. Братья так не поступают, хоть ты и считаешь его таковым. Я это точно знаю, — он грустно улыбнулся ей краешком губ и разжал пальцы. — У самого пять братьев.  — Рыжий друг Поттера тоже Уизли? — Кассиопея не отошла, несмотря на то, что Джордж уже не держал ее. Вдруг захотелось узнать больше. Больше, пока есть возможность.  — Да, Рон. Они сдружились еще в поезде, живут в одной комнате и всегда вместе, с девочкой, как же ее… Гермиона Грейнджер, кошмарная заучка, но хороший человек. — Джордж говорил все это спокойно и непринужденно, будто это не он сам обещал брату не общаться с девчонкой, стоящей теперь напротив него, кусающую губы, стискивающую пальцы на ремне школьной сумки так сильно, что побелели костяшки. Острое чувство несправедливости не отпускало его с того самого момента, когда он услышал слова белобрысого змееныша. Пусть они и были сказаны ей. Блэк.  — Знаешь, сегодня в Большом Зале праздничный ужин, Хэллоуин, как никак. Я знаю, — быстро молвил он, глядя, как Кассиопея уже открыла рот, чтобы возразить. — Я знаю, что ты обедаешь с Диггори, но все же… Кое-кто будет рад, — Джордж загадочно приподнял брови и криво ухмыльнулся. Спрыгнул с подоконника, мягко сдвинув озадаченную Кассиопею с места, и был таков. Кассиопея заторможено наблюдала за редкими снежинками и думала о том, что же больше ее удивило: поведение Джорджа, его странная просьба или тот самый, ненавязчиво упомянутый им, «он»? Кого он имел в виду? Кто будет рад ее видеть? Касс встряхнула головой и пошла вдоль коридора, наблюдая, как ее длинноногая, ярко подсвеченная густым золотым огнем факелов тень расползлась по всему полу и зашагала вниз по ступенькам далеко впереди нее. Странные дела. Ровно в полночь веселье началось. В Хогвартсе будто взорвался огромный золотой шар, забрызгал все вокруг бронзовыми блестками, огненными всполохами, оранжевым блеском гладких боков жутко скалящихся тыкв в черных, сдвинутых на глаза-угли шляпах. Ароматы печений с имбирем и изюмом, жареной индейки, гуся с яблоками и прочих вкусностей, названия которых Кассиопее было сложно выговорить, наполнили замок от крыши до самых подземелий. Шум, треск искрящихся фейерверков-шутих, разноцветное конфетти, сыплющееся на всех прямо с потолка, жутковатая паутина на каждом углу и гремящие костьми скелеты, вываливающиеся на визжащих малышей-первокурсников — все это нахлынуло на учеников яркой, теплой, праздничной волной, накрывая своей жаркой, величавой мрачностью и пронзительной россыпью довольных мурашек под кожей. Кассиопея стянула с головы капюшон мантии и скользнула на лакированную скамейку, во все глаза уставившись на профессора Макгонагалл, всю зарумянившуюся, такую непривычно расслабленную и красивую в своей расшитой цветами остроконечной шляпе. Касс повертела головой, оглядывая гриффиндорский стол на наличие рыжих макушек, и встретилась с веселыми голубыми глазами. Джордж широко улыбнулся и поднял большой палец вверх, красноречиво указывая взглядом куда-то вниз, и Кассиопея поспешно отвернулась, пряча улыбку в волосах. Это дурацкое платье глубокого вишневого цвета она вытащила из-под кровати, видимо упало туда во время давнего потрошения чемодана. Платье было не совсем обычным, облегающим и слишком… красивым, по-малфоевски безупречным. Но обстановка предполагала необычный, несвойственный образ, поэтому теперь Касс судорожно запахивала черную мантию спереди и чувствовала, как теплеют щеки от этого явно одобрительного жеста рыжего гриффиндорца. Глупости. Оглушительно громыхнул гром под самым потолком, ветвистая молния с треском лизнула украшенные стены и праздничный стол, предвосхищая грохочущий взрыв, выхватывая искаженные в священном, веселом ужасе лица учеников, разукрашенные светящимися в полумраке красками. Праздник начался. Стол расцвел горами мармеладных черепов, кругляшей сладких глаз с ядовито-зелеными радужками, лужицами зеркального мороженого, через каждые двадцать человек на столе мостились длинные блюда с жареной рыбой, сочными стейками, и куриными ножками, политыми багровым соусом, больше напоминавшем бутафорскую кровь. Ученики помладше громко делились впечатлениями, увлеченно жевали мармеладные кости и приветственно махали испачканными руками сэру Николасу, призраку башни Гриффиндор, который плыл между столами с ужасно величественным и гордым видом. Кассиопея кивнула Седрику, сидевшему через два стола от нее, и со спокойным сердцем принялась за роскошный ужин. Оглядываться на стол Слизерина она не стала, из принципа не желая встречаться взглядом с Драко и тем самым вновь портить себе настроение. Она разберется с этим позже. Чей-то тяжелый пристальный взгляд сверлил ее висок и обжигал сквозь завесу длинных волос. Кассиопея сначала не придала этому значение, но гнетущее, будоражащее нервы чувство, вызывало легкую тошноту и дискомфорт, возникшие слишком внезапно, на пустом месте. Она чуть повернула голову и словила голубой блеск наглых, прищуренных глаз. Фред. Пойманный с поличным, он не спешил отворачиваться, будто испытывая ее на прочность, пытаясь понять, где предел ее упрямства и стойкости. Кассиопея не отвела взгляд, лишь приподняла подбородок, откидывая пряди с лица. Игра в «гляделки» закончилась, когда Фред резко дернулся назад, отбиваясь от стайки фантомных летучих мышек, вызванных кем-то из его соседей, и кинул в Джорджа красное яблоко со стола. Больше к ней он не повернулся. Кассиопея сунула в рот особенно большой кусок прожаренной сосиски и устало вздохнула, наблюдая как далеко вверху взрываются всплесками огня колеса и вертушки магического фейерверка, означающего конец праздника. Вялые, сонные ученики еле-еле тащились за своими старостами, поддерживая руками туго набитые едой животы. Праздник закончился для всех, кроме учеников Гриффиндора. Когда младшие поднялись в свои спальни, близнецы притащили в гостиную коробки сливочного пива, огневиски и прочей требухи из кухни. Хэллоуин продолжался. Бренчала чья-то гитара, щелкали металлические язычки маггловской газировки, пиво выплескивалось на руки и бордовый ковер. Кассиопея тоже успела перехватить пластиковый стаканчик и теперь сидела с ногами в мягком кресле, слишком расслабленная, чтобы подпевать остальным. Она лишь следила за мягким огнем в камине и из последних сил держалась на плаву тягучей полудремы, из-под пелены которой едва пробивались звуки извне. Близнецы громко шутили, надрывно пели и скакали по комнате, вызывая взрывы безудержного хохота и подвывания, разомлевшие девчонки в школьных юбках и блузках, с расстегнутыми у горла пуговицами, тихо взвизгивали и цеплялись за спинки кресел, сминая слабыми пальцами алые стаканчики. Время перевалило за два часа ночи, когда веселье, наконец, поутихло, и ребята начали тихо стекаться в спальни. Кассиопея чувствовала лишь тепло от огня и немного затекшее запястье под щекой, когда чьи-то твердые, сильные руки приподняли ее с кресла и прижали к теплому телу. Мерно покачиваясь в этих надежных объятиях, она плыла в своем сне, наполненном всполохами рыжих прядей и теплым дыханием на своих волосах. Прохлада простыни обожгла спину сквозь ткань кошмарного платья, и Касс упала в черную воду. — Он здесь! В Башне! Сириус Блэк! Кассиопея подскочила, как ужаленная, взметая за собой облако тяжелого теплого одеяла, и ударила себя пальцем в веко, пытаясь протереть глаза. Тело, ослабленное алкоголем и сном, отказывалось подчиняться.  — Мариэтта… Что там такое… Эджком, закутанная в большой полосатый халат, высунула из-под полога кудрявую голову и взглянула на Касс совершенно трезвыми круглыми глазами.  — Сириус Блэк пробрался в спальню к мальчикам и хотел зарезать Рона Уизли… Я убежала сюда сразу после того… как узнала новость, — она была очень напугана и почему-то подозрительно медленно отодвигалась все дальше, в глубь своей кровати. Мариэтта запнулась и прикусила губу. — Они уверены, что это ты… помогла… Она уверена…  — Кто? — Касс выпрямилась, слабость током пронеслась по голове.  — Анджелина. Дверь сорвалась с петель и отлетела к кроватям, гремя задвижками. Мариэтта закричала, подпрыгнула на матрасе и забилась под полог, скрываясь с поля зрения. На пороге комнаты, неизвестно каким путем забравшись в спальню к девочкам, стояли встрепанные близнецы и бешено сжимали кулаки.  — ТЫ… — Джордж шагнул вперед и вытащил палочку.

***

Драко держал в руке письмо с серебряной фамильной печатью и думал. На плотной бумаге отец подписал ему приговор, который Драко еще не понял, не смог понять, выпутать из общего клубка несостыковок и неправильного стечения обстоятельств. Что чувствует ребенок, когда у него забирают любимую игрушку, просто так, без объяснений и лишних слов, вообще без слов? Сначала непонимание, затем обиду, после — злость. Говорят, сердце ребенка не способно ощущать злость. Тогда как назвать те щемящие, горячие и горькие слезы, которые маленький Драко глотал там, стоя на перроне, расстроенный и испуганный? А как иначе? Любимая сестра обманула его, села на поезд и больше не вернулась. Не сказала ни слова. Восьмилетний Драко плакал на перроне, и ничто на свете не смогло бы его успокоить. Затем ее, его сестру, такую же плачущую навзрыд, доставили домой, и Драко решил, что его наивные детские просьбы в глухую пустоту все же были услышаны: она здесь, с ним, и все будет хорошо. Как же сильно билось его маленькое сердце. Как молоток. Молоток перестал биться, когда она уехала вновь, роняя слезы на его плечи. Драко крепко сжимал своего черного зайца с длинными ушами и тихонько шептал в подушку слова и предложения, которые хотел писать каждый день во Францию на красивой, гладкой бумаге из маминого стола. Черный, как ночь, филин, глухо ухал в клетке у окна, и маленький Драко был спокоен. Он не один. У них есть цепочка, линия, которая будет связывать брата и сестру. Драко и Кассиопею. Небо стало выше, солнце засияло ярче, морщинки на лице домовика разгладились, камень на заднем дворе, когда-то тяжелый и неподъемный, теперь показался маленькому Драко легче пуха. Силу ему давала надежда. Первое письмо, второе, третье, четвертое, пятое… двадцатое. Пустота. Драко одиннадцать. Надежда еще есть. Он все еще не верит отцу, который кривит губы, когда сын спрашивает домовика о пришедших письмах. Тридцатое, тридцать первое. Молчание. Драко все еще одиннадцать. Надежды нет. Отец прав. Она забыла про него. Забыла про их связь, забыла обещания, забыла все, променяла на грязную дружбу. Так сказал отец, а мама промолчала: значит, правда. Драко сжигает оставшуюся бумагу и ломает перо. Черный заяц давно гниет в кустах на заднем дворе. Небо почернело, солнце погасло, домовик постарел, но руки не ослабли. Они хотят рвать, метать, причинять боль. Драко двенадцать. Она приехала, сказала, что здесь ее ничего не держит. А он услышал, понял, принял. Плевать. Мерзавка. Драко тринадцать. Коридоры, факелы и голос. «Драко!.. Я не бросила тебя!.. Он отсылал письма обратно...» Ложь. Или нет? Драко вновь перечитал письмо. Отец хвалит его, говорит, что гордиться им. Странно, ужасно странно. Так все же, ложь или правда? Те письма, что она писала ему? Отец гордиться им. Драко сложил письмо и опустился в кресло, закрывая глаза. Приговор подписан, он делает неверный выбор. Зачем рисковать, зачем вновь связываться с предательницей, когда отец наконец заметил его? Зачем? Ложная защита обволакивает его с ног до головы, даря лишь временное успокоение, надуманную истину. Скоро он поймет, что связан веревочками, за которые его будут долго дергать, ломая руки, ноги, тело, душу. А пока у него есть ложные доспехи. Доспехи для марионетки.