Грязная чистая кровь

1981… Ремус сидел за столом в старой, выщербленной временем и когтями кухне, грязно-серой, как и небо, едва-едва появившееся в просвете чернильной ночи на самом краю горизонта. Его все еще трясло после особенно болезненного превращения, но, несмотря на боль и усталость, Ремус глубокомысленно улыбался в свою чашку с жидким, бесцветным чаем и увлеченно крошил плитку шоколада. Плитка весело шелестела серебристой фольгой, поблескивавшей мятыми изломанными гранями, луна на небе медленно сходила на нет, бледнела, выцветала, и шрамы на лице Люпина разглаживались, из сердца будто доставали целую тонну раскрытых булавок, а он все улыбался и улыбался… все было хорошо. Дамблдор нашел выход. Сириус станет Хранителем Тайны, Джеймс и Лили с маленьким Гарри в безопасности, а он… скоро, совсем скоро Ремус тоже придет к ним. Вот только сначала доест такую сладкую, чуть подтаявшую в потеплевших руках шоколадку и начнет собираться. В сумке под столом давно уже лежала новая Книга по Колдомедицине для Лили и гладкие, терпко пахнущие винилом, черные пластинки, которые они с Джеймсом любили включать в особенно темные, гадкие вечера, когда казалось, что под щелью входной двери вот-вот вновь полыхнет инфернальной зеленью смертельное проклятье и на город упадет чей-нибудь отчаянный, полный боли и скорби крик, который утихнет через несколько секунд, но не исчезнет. Будет вибрировать глубоко внутри, а сердце малодушно вздохнет в облегчении: пронесло… Ремус рывком опрокинул в себя остатки чая и вскочил на ноги. Ребра противно заныли, но он лишь махнул головой: прорвется, он еще прорвется. Он успел лишь только натянуть рукава песочной, замасленной бензином и пахнущей шоколадом пополам с мятными пастилками и запахами леса куртки, как в треснутое стекло со всей дури влетел огромный комок темных, тяжелых от ночной влаги перьев. Сова смешно тявкнула, щелкнув клювом, и растопырила крылья, встряхиваясь и потягиваясь всем тельцем. К лапке ее был привязан кожаным шнурком тоненький конверт. Ремус прищурился, сердце радостно екнуло в груди, и жар полнейшего счастья разлился до самого горла, да так сильно, что он смог только рассмеяться как дурак. Трясущимися пальцами он отвязал конверт и аккуратно надорвал уголок: вот сейчас, сейчас он прочтет заветные изумрудные строчки: Дамблдор обещал прислать ему весточку, когда Поттеры и Сириус будут связаны Тайной… еще чуть-чуть. Бумага была влажной и оттого липла к пальцам, и Ремусу никак не удавалось отогнуть края письма. Изумрудные строчки хищно бросились ему в глаза. «Джеймс и Лили Поттер погибли, Ремус… Сириус предал их… Гарри…»…какие-то слова, фразы, крупно разъеденные странными прозрачными кляксами… Это не дождь и не роса… слезы. Слезы на пергаменте. Ремуса вырвало. Он едва успел метнулся в крохотную каморку ванной. Его скручивало долго и мучительно, до тех пор, пока уже сухой, разъеденный желудок не стал плеваться желчью и противными рвотными позывами. Это ошибка, глупая ошибка, чья-то шутка. Наверное, письмо перехватили, переписали, специально, все специально, ничего не случилось, не случилось, не случилось… Ремус низко-низко склонился над грязной, ледяной раковиной, отчаянно зажмурился, сморщившись так сильно, что старые шрамы на острых скулах лопнули и закровоточили. В голове стоял тяжелый гул. Чья-то широкая, тяжелая ладонь опустилась ему на плечо сзади, и Ремус подорвался, обернулся рывком, как вдруг комната полетела в размазанном хороводе и желудок скрутило с новой силой. Парень маленькими глоточками втянул в себя воздух сквозь крепко стиснутые зубы и приоткрыл глаза. Портреты на стенах, жужжащие приборчики на дубовом столе, клетка с фениксом… Дамблдор подтолкнул ослабшего Ремуса к стулу, а сам тяжело уселся в багровое кресло и устало прикрыл глаза. Слова его полились, как дрожащая, едва сдерживаемая берегами река во время весенних паводков. Ремус жадно глотал каждое слово и чувствовал, что задыхается. Он умрет. Прямо сейчас, прямо здесь, в этом уютном, защищенном кабинете Хогвартса и никто не успеет его спасти, никто не успеет откачать его, потому что сердце остановится безвозвратно, а сам он останется лежать здесь, на пушистом ковре, с пустыми, открытыми в потолок глазами и изломанным телом. Он уже умер. Дамблдор все говорил и говорил, а Ремус громко втягивал воздух и крошил в щепки кресло под руками. Они больше не встретятся. Он не увидит веселые карие глаза Джеймса, не взъерошит его вечно торчащие патлы, не нахлобучит его любимую шапку, не обнимет Лили при встрече, закутавшись в ее пламенные волосы, как в покрывало, никогда больше… Сириус никогда не вернется к ним. Бесконечная злость чуть не утопила Ремуса. Он не мог, не имел права, он не смог бы…  — НЕ МОГ! ЭТО НЕ ОН! НЕ СИРИУС! — Ремус заорал так громко, что на стенах затряслись портреты, недовольно воззрившись на подскочившего к столу, белого как смерть парня с кровавыми разводами на лице и бешеными зелеными глазами. Ремус сморгнул усталость с глаз и уже осмысленно посмотрел на директора Хогвартса: Дамблдор давно затих в своем кресле, прикрыв глаза морщинистой ладонью. Он плакал, тихо, беззвучно, и по его щекам катились крупные слезы, застревая в поникшей серой бороде. Ремус осекся, звучно клацнув зубами, и выскочил из кабинета. Он бежал по знакомым с детства коридорам, и в голове молотом стучала только одна мысль: никогда, больше никогда не увидит. Больше никогда не увидит гордого лесного оленя с длинными витыми рогами и огромного, черного, как ночь, пса, глядящего на него умными серыми глазами. Месяц спустя.  — Кто ты?! Подожди, стой! Да остановись же ты! — Ремус бежал по грязи, разбрызгивая вокруг себя черную воду и комья земли, весь мокрый, рваный и насквозь пропахший тентакулой и старым огневиски. Казалось, поднеси к нему спичку, и он вспыхнет, как заспиртованная бабочка в колбе. Мальчишка со светлыми волосами и страшно салатовыми, как разбавленная летняя зелень глазами, стремительно летел по дороге, петляя между людьми и узкими улочками, как заяц. Его макушка скрылась за поворотом, и Ремус не успел затормозить, разъехавшись дрожащими ногами на мокрой земле. Упал в огромную лужу всем телом, уткнувшись носом в хлюпающую грязь. Он не встал, просто не смог. Весь этот месяц он провел в тавернах, заливая боль всем, что горело не хуже чистого спирта. Близился день полнолуния, и Ремус отчаянно боролся с собой, со своими мыслями и противно скалящейся нарастающей луной. Сириус не виноват, Сириус не виноват, Сириус не виноват… Сознание отчаянно уплывало. Перед тем как провалится в черноту, Ремус вновь увидел перед глазами чуть корявую, но такую благородно красивую строчку, с легким наклоном вправо. Мальчишка передал ему замызганный листок бумаги, бросив что-то вроде: «от Сириуса Блэка». Пока Ремус разворачивал клочок пергамента, весь алкоголь мгновенно выветрился из его головы. Одна строчка. «Прости». Предал. Ремус потерял сознание. На город опустились сумерки… 1993…  — Профессор! Профессор Люпин! Профессор… Ремус открыл глаза. Чуть покачнувшись, он обернулся и вопросительно приподнял бровь. — Что-то еще, Гарри? — Да… профессор… — мальчик замялся, но тут же вызывающе вскинул голову и сверкнул зелеными глазами. Совсем как Джеймс. — Эта ваша карта врет…  — Карта никогда не врет, Гарри, — Ремус перебил его немного резковато, но уже ничего не смог с этим поделать. Внутренности разъедала такая боль, что он был готов провалится под землю, такую холодную, спокойную, тихую…  — Но сэр, она показывает человека, которого уже давно нет в живых! Ремус подозрительно нахмурился.  — Как это? Такое… это просто невозможно… и кого же она показывает? Как его имя?  — Питер Петтигрю, сэр, — Гарри стиснул губы и стремительно вышел из класса. Один палец, только один палец… все что осталось… от Питера, один палец, палец… Ремус со всей силы саданул кулаком по школьной доске. Раскрыл карту, произнося слова, и поднес пергамент к самому лицу. Точка Питер Петтигрю стремительно бежала по коридору в башню Гриффиндор. Ремус наклонил Карту, всматриваясь в самые границы территории Хогвартса. Ничего, ничего, и тут тоже ничего… ничего подозрительного… Гремучая Ива… Ремус аж подскочил на месте, не веря своим глаза. Несколько раз зажмурился, делая глубокие вдохи, и вновь посмотрел на точку, стоящую на одном месте. Сириус Блэк. Ремус свернул карту резким движением и сжал переносицу пальцами, пройдясь между ровными рядами пустых парт. Сириус здесь. Сириус здесь! Люпин вновь раскрыл карту и положил ее на преподавательский стол, прижав края двумя тяжелыми чернильницами. Достал свою волшебную палочку и быстро прижал самый ее кончик к точке с именем его лучшего друга. Эту фишку придумал Джеймс сразу после того, как неизвестно откуда откопал фоллиант с чарами оживления для новой карты. Надо только нажать посильнее, произнося имя несколько раз… — Сириус, Сириус, Сириус, Сириус… — Ремус исступленно шептал в Карту, и его голос тихим шорохом отскакивал от пергамента, как эхо от стенок глухого колодца. — Ну же, пожалуйста… Сириус, Сириус… Сириус. СИРИУС! Рука Ремуса с силой отскочила от Карты, палочка упала на пол. Получилось. Получилось! Ремус быстро схлопнул пергамент, подобрав палочку, стер ею карту и выбежал из класса, улыбаясь рядам доспехов в коридоре.

***

Сириус стоит на подоконнике лицом в комнату и чувствует такое отчаяние, такую боль, что живот скручивает в неосознанном страхе. Страх. Это комната Поттеров в их доме на Годриковой впадине. Джеймс, в клетчатой рубашке, темных джинсах и очках, взъерошивает волосы всей пятерней, с улыбкой глядя на копошащихся в большом кресле у стены Лили и малыша Гарри, а затем оборачивается к Сириусу. Из распахнутой двери на него дует такой сильный ветер, что Сириус еле-еле удерживается на скользком подоконнике, ощущая тянущую пустоту за спиной. Окно за ним раскрыто. Сириус зажмуривается, а после распахивает глаза так широко, что по краям зрения начинают мелькать звездочки. Карие глаза Джеймса сужаются, он скалится, как раненая собака. Губы его начинают двигаться, он что-то говорит, но Сириус слышит его голос вдвойне, будто говорит не один Джеймс. Два Джеймса.  — Сириус, что ты делаешь? Ты пугаешь меня!  — Ты убийца, Сириус. Ничто этого не изменит. Лучше бы ты умер.  — Сириус, пожалуйста, не двигайся! Сириус смотрит через свое плечо назад и понимает, что внизу не двор дома в Годриковой впадине. Он на Астрономической башне, и далеко-далеко, метров на тридцать ниже, простирается лужайка перед Черным озером…  — Ты каждый день говорил мне в лицо, что ты никогда не предашь, что ты наш друг! Сириус дергается как от пощечины, и едва успевает задержаться рукой об раму:  — Джеймс… нет… ты же знаешь! Я не хотел… не хотел, чтобы так получилось! Джеймс!  — Да, но ты жив! А мы нет! Ты предал нас, позволил Воландеморту завладеть твоим разумом? Ты слабак!  — Пожалуйста, Сириус! Не глупи, дай мне руку!  — Ты убил их! Сириус смотрит за плечо Джеймса и видит лежащую на полу мертвую Лили. Ее губы белые, как снег, маленький Гарри плачет во весь голос, навзрыд, а после оборачивается к окну и смотрит на Сириуса злыми зелеными глазами. — Возьми меня за руку, Сириус! Ты же не виноват! — Убийца! Убийца! УБИЙЦА! Сириус делает шаг назад. — СИРИУС! Блэк дернулся и проснулся, вскакивая с расстеленной на земле куртки. Его собачьи лапы выбивали дробь по замерзшей земле, но он чувствовал себя так, будто только что напился лучшего огневиски. Эйфория, легкость, ощущение парения… Ремус? Ремус позвал его! Только эта шерстяная задница умеет кричать, как занудная староста. Сириус радостно гавкнул и тут же затих, опасаясь быть услышанным. Он довольно улыбнулся, свесив длинный розовый язык из клыкастой пасти, и вскинул уши, легко потрусив по дорожке за Гремучей Ивой. Сегодня они встретятся.

***

Ему снилось определенно что-то хорошее. Мягкое, сладкое тепло, легкий ветерок, который бывает обычно в самом конце затяжной весны, а еще запах свежевыстиранных наволочек и ледяной металлический аромат сигаретных пачек. Фред медленно выплывал из блаженной дремоты. Сразу почувствовалась мягкая ткань под щекой, теплое одеяло где-то под боком… откуда у него одеяло… какого Мерлина… Фред чуть приоткрыл глаза и так же медленно, нехотя поморщился. Он преспокойно лежал на самом краю кровати, запустив руки под белое одеяло по самые плечи. Осторожно сжал пальцы на острой коленке, опустил руку чуть ниже, проводя пальцами по тоненькой, теплой… ноге?! Фред шарахнулся назад, больно ударившись головой об край спинки кровати, и вскочил с кровати, на которой сам развалился поперек. Споткнувшись об выступающую половицу, он грохнулся на пол, но тут же поднялся на колени и на четвереньках подполз к краю, выглядывая из одеяла. Огненная челка перекрыла ему весь обзор, и Фред потерся лбом об бок койки, крепко зажмурившись. Деревянный выступ выскользнул из-под его лба и замер в воздухе, а Фред по инерции двинул башкой вперед, больно ударившись скулой. Возле самого его уха кто-то испуганно хватанул воздух ртом. Он прищурился, отвел пальцами волосы с лица и внезапно перехватил чей-то колючий, серый взгляд. Блэк?! Фред чуть не застонал в голос. Нет, только не… Когда?! Ну когда?! Перед глазами поплыло, когда он вспомнил количество выпитого вчера. Уже через секунду Фред понял, что ему нужно срочно валить оттуда, вот прям ну очень срочно, прямо сейчас… Острый локоть дернулся и врезал ему прямо по левому глазу.  — Какого хрена???! Ты что здесь вообще делаешь?! — Блэк гаркнула так сильно, что за окном с подоконника слетели все спящие совы. Кассиопея подскочила на кровати и потерла ушибленный локоть. Все ещё всколоченная от беспокойного сна, из которого её вырвал громкий тяжёлый стук и крепкий мат, она не могла понять, что же все-таки происходит и кто сейчас стоит перед ней. А потом увидела. Резко, рывком. И вся сжалась под пьяным, но от этого не менее пристальным и непонимающим взглядом. Весь взъерошенный и будто пережеванный Фред Уизли смотрел так, словно у нее на голове внезапно выросли змеи. Его еще заспанные глаза недобро прищурились, сам он не глядя вниз, сунул ноги в ботинки, снял с шеи растрепанный галстук и медленно намотал его на кулак. Костяшки на его пальцах громко хрустнули, и Касс вздрогнула, быстро переводя взгляд с его рук в сторону и облизывая сухие губы, но затем вновь упрямо вскинула голову и вылезла из кровати, чувствуя, как жар пламенеет в ушах и шее, наливается бордовым страхом и скручивается болезненным узлом в горле. — Что ты здесь делаешь? Он зачесал волосы всей пятерней с лица и сунул галстук в карман, а она машинально приподняла руку, но тут же поменяла движение и обняла себя за плечи, изо всех сил стараясь казаться спокойной. — Уходи, — губы все-таки задергались мелкой, противной дрожью. Щека Фреда дернулась, сам он вдруг словно оттаял, понял, где находится и ступил вперед. Вспомнил их последнюю встречу. Чёрный замок. Чёрные головы. Хмель выветрился с такой скоростью, что в ушах нехорошо зазвенело. — Послушай… мне жаль, что так получилось… с твоей… — он на секунду метнул взгляд на дверь, — семьей и жизнью вообще… такое дерьмо…  — Мне ничья жалость не нужна, — Кассиопея отвернулась от него и забралась на постель с ногами, с силой потирая лоб рукой. Что это с ней? Он же помог тебе! А теперь жалеет?! Тупая, тупая жалость! Вот какая она… жалкая, жалкая, жалкая, жалкая, ж…. — Мадам Помфри не любит нежданных визитеров. Уходи, пока не нарвался на неприятности. Их и без этого хватает, — Кассиопея накрылась с головой и зажмурилась. Она не будет плакать. Фред не сказал больше ни слова. Под его ботинками тихо заскрипели деревянные половицы и через минуту шаги полностью стихли. Когда первые слезы хлынули через край, Кассиопея уже была готова, крепко стиснув уши ладонями. Не слышать бы ни этот мир, ни этот замок, ни себя, никого… никогда.

***

1989… — Я Джордж Уизли… — Это я Джордж!  — Фред! Прекрати! — Фред не я, а ты! Два рыжих, как огненное августовское солнце, совершенно одинаковых мальчика вихрем залетели в купе и принялись активно знакомиться со всеми. Через десять минут все знали, кто они, через полчаса все начали потихоньку вливаться в их купе, через час о братьях Уизли не знали только ленивые и те, кто не соизволил подняться со своих теплых мест. Анджелина, девочка с двумя тонкими, торчащими в стороны жесткими темными косичками, глядела на братьев своими круглыми светло-карими глазами и заразительно хохотала, изредка посматривая на Джорджа. Его она начала безошибочно отличать от брата примерно через одиннадцать минут общения. Взгляд одного из близнецов был мягче, легче, глядя на него, хотелось радоваться, улыбаться, краснеть, белеть и снова краснеть… Одиннадцатилетняя Анджелина выбежала из купе и пошла вдоль коридорчика, прижимая к пылающим щекам прохладные ладошки. Что-то теплое разливалось в груди и подсвечивало ее изнутри янтарным, жидким, как мед, светом. В одно мгновение ей захотелось обнять весь мир и раствориться в нем… 1902… Какая же она дура! Как этот клоун вообще мог ей понравиться?! Ненормальный шут, задирается со всеми подряд, прямо как его братец… Теперь их и вовсе не различить: одинаково выпущенные рубашки, развязанные галстуки и модные короткие джинсовые куртки. У них у самых первых появился маленький переносной магнитофон, насквозь магловский, и все таращились на него, как на невиданное чудо, толпами заваливались во внутренний дворик, где братья врубали его на всю мощность, постукивая прозрачными пластиковыми коробочками… Вдвоем дрались в темных углах Хогвартса, вдвоем прогуливали Историю магии, вдвоем подмигивали всем девчонкам, вдвоем сидели за столом в Большом зале, вдвоем, всегда вдвоем… Эти дурацкие мальчишечьи ужимки, подмигивания, новый взрослый парфюм, совершенно обаятельные улыбки, длинные медные ресницы, острые скулы и веснушки, море веснушек, блеск одинаковых сережек в левом ухе каждого… «Джонсон, классная юбка!» «Джонсон, дорвалась до косметики? Конфетка! — он причмокивает губами, Фред рядом с ним зеркально повторяет этот жест, и весь коридор заходится густым одобрительным гулом… » … все это просто невыносимо! — …подумаешь, не разговаривает она со мной. Маленькая вредная зануда! — кто-то с силой дернул ее за левую косичку, и Анджелина взвилась с места, замахиваясь на обидчика толстым учебником по Магловедению. Глухой удар, громкое ругательство. Джордж Уизли, невыносимо красивый с этой своей дурацкой рыжей челкой, схватился за левую сторону лица и бешено впился в Анджелину злющим взглядом. Мальчишки вокруг ужасно громко и насмешливо загудели, подходя к Уизли и с силой хлопая его по плечам, мол, съешь, отшила тебя гордячка. А Анджелина стремительно краснеет, краснеет, и хочется провалиться сквозь землю, и тупая книга жжет ладони, падает на пол. Анджелина бежит прочь из класса, далеко, далеко, подальше от этого стыда. Что же она наделала…

***

— Фред! Подавай слева! Левее, дурачье нечесаное! Твою мать, Фред, что с тобой сегодня? — Джордж плавно съехал и сошел вниз, опуская метлу в коротко стриженный зеленый газон. Фред даже не посмотрел на него, на ходу спрыгнул с метлы и отбросил ее далеко от себя. Потом с размаху шлепнулся на землю и запустил пальцы в спутанные ветром пряди, сильно растирая красную от холода кожу. Зима потихоньку сходила на нет, таяла небольшими лужицами грязного, серого снега, но мороз упрямо держался, обмывая летунов на квиддичном поле ледяным кусачим ветром. С того самого дня, когда Фред с гулко бьющимся сердцем вылетел из больничного крыла, оставив позади бледную злую Блэк, прошло больше двух месяцев. Рождество прошло для него незаметно, немного уныло и раздражающе. Бесило все: и блестящие ёлки на каждом шагу, и бегающие огоньки любимых папиных гирлянд, и запах печенья, и крики, шутки, смех… Злится он ужасно и на себя. За все свои глупые, необдуманные поступки, за собственное равнодушие, за постоянную злость, за то, что так и не написал ни одного письма лично матери, которая тепло и совсем не осуждающе улыбалась ему в ту рождественскую ночь… Пора взрослеть, Фред Уизли, тебе точно пора взрослеть… — Ты меня слушаешь? — Не выспался, — Фред мельком взглянул в понимающие глаза брата и стянул с себя спортивную мантию. Все-то он понимает. Как будто в душу смотрит. Фред зло, рывком встал с промерзшей земли и направился к раздевалкам, по пути подхватывая метлу. Надо срочно разобраться с этой серостью, с этим гневом, с этими серыми глазами, с этим холодным, неуютным мартом… И с этим Пуффендуйцем-прилипалой. Торчит постоянно где-нибудь возле неё, таскает шоколад горами, тёплые вещи, околачивается возле их башни, выпрашивая у девчонок её любимый тёмный лак, заколки, косметику и прочую ерунду. Всегда рядом, всегда на виду. Фред тихо чертыхнулся и быстрым шагом пошёл к замку, разбрасывая школьными ботинками комья чёрной земли. В Большом зале Фред встретил только парочку младшекурсников и профессора Флитвика, с увлечением поедавшего сочный мясной пирог. Налив в стакан обычной воды, Фред уставился пустым взглядом в теплый, золотой воздух. Дремота постепенно овладевала им, медленно, тихо… а под потолком все ещё плавали праздничные огни, лениво перекатываясь между горящими свечами, извивались, оставляя в теплом воздухе жирные, пузыристые хвосты: жёлтые, голубые, зелёные, малиновые… Малиновые, малиновые, малиновые… Он не любит, когда мама достаёт из шкафа большое, вязаное покрывало. Оно страшное, колючее, неуютное и пронзительно малиновое. Если мама достаёт его, значит кому-то плохо, и того, кто укрыт этим шерстяным чудовищем, нельзя беспокоить. С ним нельзя поиграть в плюй-камни во дворе, с ним нельзя гонять гномов в саду, нельзя приставать с вопросами, нельзя, нельзя. Тысяча нельзя. Однажды малинового зверя достала не мама, а папа. Фред, маленький веснушчатый мальчишка в штанах с дыркой на колене, стоял и смотрел, как он накрывает этим покрывалом маму, бледную, измученную, всю посеревшую. Тогда он не понял зачем это все, и почему мама болеет, но вечером папа собрал их, четырёх братьев, в маленькой кухне и сказал, что мамочке стало очень и очень плохо. Фреду очень хотелось спросить, долго ли то противное одеяло будет «жить» в той комнате, но промолчал. Он же ничего не боится. Не должен бояться. А потом пришёл он. Жуткий, мерзкий, щекотящий запах лекарств и людей в униформе из больницы Святого Мунго. Драконья оспа. Драконы? Фред любил драконов. Мог часами рассматривать красочные книги Чарли, который был просто помешан на них. Тогда он ещё не понимал, что волшебники с драконьей оспой долго не живут, а когда узнал, ревел, как девчонка, под вязом у реки… Мысли о возможной смерти мамы так сильно ударили в голову ему, тогда семилетнем мальцу, что сейчас, вновь вспомнив об этом, пусть даже и во сне, Фред дернулся и проснулся с бешено колотящимся сердцем, смаргивая с рениц жирное малиновое пятно. В Большом зале поумножилось учеников. Многие были в спортивных мантиях, некоторые пришли просто выпить чай в компании или поболтать с друзьями. В толпе Фред заметил чёрную макушку Гарри. Мальчик о что-то говорил своей подружке, Гермионе Грейнджер, и та недовольно хмурилась, прижимая к груди стопку старых книг. Немножко посидев в зале, они синхронно вылезли из-за стола, бросив подозрительный взгляд на преподавательский стол, и ушли. Фред ринулся следом. Он так и не понял, что заставило его последовать за этими двумя, но все же не остановился. Зашёл в пустую библиотеку, удобно скрылся за широким стеллажом с книгами, придвинулся ближе к краю, чтобы лучше расслышать разговор… И поднял взгляд. Будто на нож напоролся. Стальной сверкающий нож. За соседний стеллаж рыбкой нырнула Кассиопея Блэк, без мантии, в обычных джинсах и со школьной сумкой на плече. Увидев удивленного и сконфуженного Фреда, Блэк нахмурилась и скривила губы, взглядом приказывая ему не шевелится. Фред стряхнул странное оцепенение и кивнул ей, раздумывая о том, зачем она подслушивает разговор. Он и сам не знал. На всякий случай Фред скорчил девчонке рожу. Блэк показала ему кулак. Кулачок. Маленький такой. Фред беззвучно фыркнул.  — Гарри, ты же не сердишься на меня за эту дурацкую метлу? — Я-то может и не сержусь, а вот Рон… Гермиона, ты же знаешь его! Он ещё не простил тебя за гибель Коросты…  — Да не умерла эта его крыса! Убежала наверное… Живоглот ни за что бы не стал есть эту старую щётку! Послушай, Гарри, я ведь не за этим сюда пришла. Надо поставить на место книги… Ну, те, которые мы брали… — девочка всхлипнула и закашлялась, маскируя дрожь в голосе. — Они больше не понадобятся. Клювокрыла уже осудили… Гарри, знаешь… Его ведь могут казнить. Этот Малфой сделает все, чтобы Клювика убили, а Хагрида уволили. Змея белобрысая! — Гермиона, нас могут услышать!  — А мне все равно! — Ну да… Гарри на мгновение замолчал. — Дамблдор не позволит Малфою казнить Клювокрыла.  — Малфой… Не думаю, что Кассиопея захочет с ним увидиться. Надо предупредить её об этом… Фред, уже давно севший на пол и страшно заскучавший, повернул голову и прожег Блэк взглядом. Та сидела на стопке учебников по-турецки и ковыряла ногти с убийственным выражением лица. Ни один мускул на дрогнул, когда прозвучало имя её названного «дядюшки». — …он здесь уже давно околачивается, ругается с Дамблдором, особенно после случая с метлой…  — Почему? — Да потому что все подумали, что метлу тебе мог передать Сириус Блэк! Он же твой крестный отец! Спокойствие у стеллажа дрогнуло, Блэк чуть не уронила палочку на пол, но вовремя подхватилась и скукожилась, пытаясь не скрежетать кожаными ботинками. Жадные серые глаза метнулись к щелке между книгами, будто пытаясь воочию прощупать сказанную фразу. Фреду на миг почудилось, что из-за края дальнего стеллажа сейчас выскочит Сириус Блэк и прирежет их всех к чертовой матери. — Я знаю, — голос Поттера засквозил вечными снегами. Удивительно, что на них не продлился снег, дождь, град или метеориты. — Я знаю. И профессор Макгонагалл лично протестировала мою «Молнию», Гермиона. Я не вижу никакой опасности. Но ты права, Касс не за чем сейчас видеть Малфоя, каажется, ей и младшего хватает, — он добродушно хмыкнул. Блэк слева тихо засрежетала зубами.  — Ладно, — Грейнджер шумно вздохнула и её школьные туфли гладко соприкоснулись с полом. Фред и Кассиопея вздрогнули. — Книги пойду расставлю. Окончательного решения ещё нет, но думаю все к этому идет… Передай это Рональду, пожалуйста… Фред не стал дослушивать фразу и тихо скользнул за Блэк, уже натянувшей на голову тёмный капюшон. Она быстро выскочила в коридор, минуя парочку учеников, попала в бурный людской поток и исчезла. Фред попытался протиснуться через эту реку движущихся тел, мантий и сумок, но был отброшен к стенам самым невежливым образом. Сэр Николас отсалютовал ему и виновато пожал прозрачными ладонями, опустившись слишком низко. Высокий мальчик прошёл сквозь его руку головой и вскрикнул от неожиданности, расталкивая людей вокруг. Под шумок Фред сполз с каменного насеста и ушёл в неизвестном направлении. День однозначно удался.