Грязная чистая кровь

Я не умещаюсь в собственном теле, Я холоднее, чем этот дом, Я опаснее, чем мои демоны, Я больше, чем эти кости* Кассиопея слепо тыкалась в темноте, в водовороте рук, растопыренных пальцев, открытых в крике ртов и слезящихся глаз. Они все — все до единого — тянулись к ней, к нему, к ее Седрику. А он даже не двигался — просто лежал на траве, уставившись глазами в черное звездное небо. Совсем не реагировал на нее. Кассиопея бросилась наперерез этим вытянутым конечностям, с размаху ударившись коленями о мерзлую землю, но даже не почувствовала боль — просто схватила голову друга и прижала к себе, вглядываясь в пустые глаза.  — Седрик! Седрик, ну же! Открой глаза, пожалуйста, открой глаза, посмотри на меня! Седрик! Она охрипла, осипла, вновь и вновь умоляя пустоту в ее руках издать хоть звук. Неловко завалившись на правый бок, Кассиопея пошатнулась под тяжестью тела, опускаясь на траву, когда рука Седрика, до этого покоящаяся на его животе, соскользнула вниз и ударила ее по бедру. Кассиопея застыла в ужасе. Застыла, замерла, покрываясь коркой ледяного страха. Осторожно взяв Седрика за эту самую руку, она внутренне содрогнулась — такой холодной и тяжелой та оказалась. Будто и не его совсем… Кассиопея подняла голову, ища поддержку, ища ответ у кого-нибудь, но встретилась только с размытым, желтым от огней, расплывчатым пятном. Слезы жгли ей глаза. — Кассиопея… Кто-то светловолосый, прекрасный, ангел. Он заговорил с ней.  — Кассиопея, оставь его, он мертв.  — Мертв?! — еле шевеля губами, Касс сморгнула слезы, тут же устремившиеся по лицу, и посмотрела вниз. Осмысленно настолько, насколько это было возможно. Серая кожа, синеватые губы и глаза, не желтые с теплым янтарным оттенком — темные и сероватые, как вода в застоявшемся пруду. Друг. Одна душа на двоих.  — Кассиопея, — чьи-то руки легли ей на плечи и Кассиопея вздрогнула. Вновь опустила глаза и внезапно поняла — это конец. Тяжелая рука выскользнула из ее ладони. — Он мертв, — она стремительно обернулась, порываясь встать с земли. — Он мертв! Седрик… он мертв и был мертв все это время… а я… а я… О, Господи! Кассиопею будто ударило током. Рывком поднявшись на ноги, выползая из-под тяжести тела, она наткнулась на те самые руки, обнимавшие ее плечи две секунды назад.  — Он мертв, мертв… — прижавшись лицом к тонкой ткани на груди стоящего перед ней тепла, глухо забормотала она, держась за эти слова, как за якорь. Но когда горячая рука скользнула по ее волосам, отчаянно разрыдалась и вздрогнула всем телом — новый душераздирающий крик пронзил гул за ее спиной. — Вы не понимаете! Это мой сын! Это мой мальчик! Мой… мой мальчик! И снова шепот, шепот у самого уха, закрывающий этот крик — вестник смерти:  — Я помогу тебе, помогу, обещаю… Кассиопея не знала, услышала она этот странно знакомый голос или ей просто показалось. Мысль, казалось бы, вот-вот выпутается из общего клубка, но Кассиопея потеряла эту нить в тот самый момент, когда из кокона теплых рук ее грубо выхватили чьи-то цепкие пальцы. Схватили и тут же отпустили — но слова, последовавшие за этим движением, хлестнули ее не хуже плети. — Опять эта здесь… не удивлюсь, если Седрика убили из-за ее отца! — Закрой рот, ублюдок! Закрой свой поганый рот! Захари. Вот кто держал ее, вот чей это был голос, знакомый до боли, до мурашек в затылке. Кассиопея затормозила на пол пути, лишенная спасительного тепла и разом увидела все. Всю картину — огромный стадион, залитый желтым светом, лижущем черноту ночного неба, размытые лица, сотни и тысячи лиц, и крики. Много крика, сбивающего с толку. Захари, его напряженная спина, обращенная к Кассиопее, его рука с палочкой, угрожающе наставленной на испуганного студента — он обидчик, посмевший бросить неосторожные слова в кипящую смолу человеческого слуха. Стадион замер, затих, как внезапно уснувший пчелиный улей. Все глаза обращены на них — на нее, на неподвижного Седрика в траве, на заплаканного, перемазанного Гарри, на Захари. — Он вернулся! Темный Лорд вернулся! И снова выкрик, как пушечный залп. Стадион буквально взорвался диким гулом, шумом тысяч голосов, пришел в движение, как многорукое чудовище, отвратительная многоножка. Чьи-то вытянутые скрюченные пальцы схватили Касс за волосы и она вскрикнула, но тут же отпрянула назад — первая вспышка заклинания пронзила спертый воздух. Кассиопея рывком обернулась, сквозь завесу стоящих людей увидев брата так близко к себе. Драко — белые волосы, белая кожа, прозрачные глаза, словно капли воды, и палочка в руке. Защищает. Удивление, испуг, смятение — Драко лишь зыркнул на нее большим глазом искоса и оборвал контакт, отправив еще одну вспышку в парня, едва успевшем крикнуть что-то, похожее на «Блэк». Парень подавился словами и закашлялся, выворачиваясь на зеленую лужайку приступом пустой желчи. — Немедленно спрятать палочки! Немедленно! БЕЗОБРАЗИЕ! О, мистер Диггори! — Макгонагалл неслась на них с трибун, как гигантский коршун, размахивая палочкой и гневно постукивая ею напряженный воздух. Ее огромные кошачьи глаза до самых краев полнились слезами, как разлившаяся река. Кассиопея последний раз оглянулась назад — туда, где лежащее на траве тело закрыла собой серебряная мантия директора. Не тело, одернула она себя, а Седрика. Воспользовавшись общей суматохой, Захари схватил Кассиопею за руку и повел ее прочь. Она лишь громко всхлипнула, вырвав из толпы белые волосы Драко, но тут же потеряв их из виду — брат нырнул в море людей и исчез так же, как и появился — незаметно, тихо, как призрак. Звук, крик стал меньше, съежился — они углублялись в каменные джунгли замка все дальше и дальше. Кассиопея шагала быстро, почти бежала, едва поспевая за длинноногим Захари. Его рука держала ее крепко — не отцепишь, не оторвешь. Горячая мысль ударила в голову — а что если правы? Что, если это она накликала беду? Что, если она предвестница смерти? — Подожди, — беззвучно крикнула она в спину Захари, но он не услышал. — Подожди! — голос прорезался странно, сухо, по-чужому высоко и пронзительно.  — Кассиопея, — Захари, наконец, обернулся, но руку ее из захвата не убрал, наоборот, подтянул ближе к себе, заслоняя ей собой весь оставшийся свет. — Все будет хорошо, но сейчас тебе нужно уйти… — Нет, — булькнула Касс, — нет, ты не понимаешь, — мысль, сложившаяся в одну длинную, ржавую иглу, с силой вонзилась в виски. — Ты не понимаешь… они ведь правы, там, на стадионе… Это я! Это все я! Это я навлекла беду, всегда я! — бессвязные слова перешли в крик и Захари вдруг посмотрел на нее с такой болью в глазах, что Кассиопея безвольно всхлипнула, прижимая этот страшный звук ладонью. Ужас от собственных слов полностью захватил ее. — Из-за меня убили Жанет, потому что я была ее подругой! Из-за меня не стало Кричера, потому что он помогал мне во всем, помог мне сбежать! Все из-за меня! Я виновата в смерти Рика! Его убили, когда он пытался спасти меня! А сейчас… — она задохнулась, проглотив последние звуки, но тут же продолжила, захлебываясь горечью и болью открытия, — сейчас не стало Седрика! Я не уберегла его, из-за меня он полез соревноваться с тобой и Фредом! Из-за меня! Боже, ведь это все я… — тупо шепнула она в землю, дрожа и переминаясь от непомерного груза вины. — Какая же ты глупая, Кассиопея, какая глупая… Это не ты, — Кассиопея замерла, недоверчиво вскидывая глаза, натыкаясь на нахмуренный взгляд зелено-голубых озер, — в этом нет твоей вины. Все это, — он широко обвел ладонью воздух, — чистая случайность! Если бы не ты, Седрик не справился бы с этим миром! Если бы не ты, Гарри не нашел бы силы сражаться со всем этим! Они видели свет в тебе, в твоем желании жить вопреки всему дерьму, что вечно окружает тебя! Если бы не ты, твоем отцу незачем было бы жить дальше! Или ты думаешь, здесь его держит только Гарри?! Если да, то ты дура! Совершенная дура! — он уже кричал, но не на нее — на себя. — Да если бы не ты, я… да я… — тут он поперхнулся словами, со свистом втянул воздух через нос и выдохнул. Схватил притихшую Кассиопею за другую руку и потащил дальше. Дальше от смрада молодой смерти.

***

Фред вновь потерял ее. Упустил свою звезду, выскользнувшую сквозь его пальцы в самую толпу, самую гущу. Пока стадион медленно пустел, гудя остаточными слезами и переживаниями, Фред тупо пялился на парящий в воздухе силуэт — тело Седрика, накрытое матовой тканью, горизонтально висело в воздухе, как бесплотный призрак. Под тонкой тканью отчетливо прослеживались мелкие детали — острый изгиб плеча, кончики пальцев левой руки, натянувшие гладкую ткань, угол подбородка, запрокинутого назад… Фред усилием воли отвел глаза от страшной картины. Джордж рядом с ним трясся, как осиновый лист, поглощая сигарету за сигаретой — никто не обращал на них ровным счетом никакого внимания. Ли и Анджелина стояли поодаль — на руках у Джонсон повисла рыдающая Чжоу, черные волосы свешивались почти до самой земли, тонкие плечи тряслись, как будто ее подключили к открытому току. Именно так сейчас ощущал себя и Фред — как сгусток электричества, оголенный провод. Началось. Темный Лорд вернулся, вернулся за всеми ним. За неподчинившимися. — Это пиздец, Фредди. — Полностью согласен с тобой, Джорджи. Мне нужна Карта, срочно, — раздельно проговорил Фред, вытаскивая сигарету из пачки. Зажал ее в зубах, но так и не подкурил: ветер всколыхнул ткань, парящую в воздухе, и глазам ребят предстал кусочек открытой кожи, беловато-серой, и прядь некогда солнечных волнистых волос. Фред так и завис, с грустно поникшей в губах сигаретой, минуты две, до тех пор, пока Джордж не одернул его за рукав. — Что-то произошло… Слышишь, Фред?! На стадионе видели, как Гарри увел Грозный Глаз Грюм! Мать твою, очнись! — он больно треснул его по макушке и сигарета сиротливо шлепнулась на землю. Фред ничего не ответил, наклонился за тонкой бумажной трубочкой и застыл — пальцы наткнулись на что-то колкое. Фред машинально отдернул руку, а потом подхватил с черной грязи тусклый округлый предмет.  — Профессору, наверное, виднее, что делать с победителем Турнира, — не особо понимая, что произносят его губы, Фред выпрямился, большим пальцем оттирая грязь с предмета, и переложил его на другую ладонь. Сердце вскинулось и ухнуло куда-то вниз, колотясь со страшной скоростью, когда глаза уловили знакомый блеск — то был значок Седрика с эмблемой Хогвартса, рельефный, металлический кругляш; обычно легкий, но сейчас непомерным грузом оттягивающий его ладонь. Борясь с непреодолимым желанием отбросить его от себя, Фред сжал пальцы. Острые углы впились в кожу, больно, колко — прямо как мысли, кружащиеся в его голове. Не уберегли. Не уберег. Он не сумел защитить ни Кассиопею, ни ее друга. Не обратил внимание на предвестники скорой расправы. Это он виноват. — Мне нужно найти Гарри. — Думаю, лучше пойти за профессорами, — Джордж щелчком отправил окурок в траву и двинулся в сторону замка, ссутулившись, с руками в карманах короткой куртки. Фред пошёл за ним. Он попытался ободряюще кивнуть ребятам, все так же стоящим в стороне под тенью навеса, но опустив голову, он просто не смог поднять её снова. Прошёл мимо, слепо уставившись в носки своих ботинок. Не объяснимая тревожная мысль не отпускала его до самого замка и, оказавшись в его стенах, он внезапно понял все. Понял, что больше не чувствует безопасности в Хогвартсе, в своём доме. В месте, где он провел свою жизнь, увлеченный в водоворот бесконечных уроков, смеха, беззаботности, походов в Хогсмид, шуток и задирок. Все исчезло, померкло. Ощущая холод за спиной, Фред обернулся, но ничего не увидел. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Они с Джорджем шли по коридору. Его близнец двигался зеркально, нога в ногу, похожий до такой степени, что становилось жутко. Фреду всегда было интересно, думал ли об этом Джордж. Как он воспринимал брата? Так же, как и родители? Считает ли он его «плохим» братом, уродом в семье? Откуда эти мысли, Фред так и не успел до думать, потому что в следующее мгновение Джордж резко подался назад, толкнул его по пути и затащил за выступ каменной стены. Он сделал это как раз вовремя: из-за угла на них летел профессор Снейп в своей чёрной мантии. Его лицо, обычно серое и плоское, сейчас выражало крайнюю степень беспокойства. Братья выскользнули следом за ним бесшумно, как две тени. Стены в узком коридоре услужливо скрывали их рыжие головы плотной чернотой: казалось, древний замок сам захотел открыть свои тайны — обычно подвижные лестницы замирали под ногами двух близнецов, крадущихся в ночи; факелы сами освещали им путь, осторожно проливая лужицы света прямо им под ноги; портреты замолкали и не шептались за их спинами, как в обычные дни. Они прошли незамеченным и еле успели затормозить, когда очередная неприметная стена вдруг распахнулась чёрным воронкообразным зевом — в неё-то и вошёл Снейп. Вошёл — и будто провалился; сколько бы ни вглядывались братья в проем, не увидели ничего кроме глухой синевы. Джордж уже было развернулся к Фреду, досадливо поджимая губы, как внезапно из этой самой глухоты донесся слабый всплеск голосов. Он прозвучал совсем коротко, даже невнятно, но им этого было достаточно: не зажигая палочек, парни двинулись на голоса. Темнота поглотила их жадно, лизнув на прощание каменные плиты пола. Голос директора (его братья узнали бы из тысячи других) прозвучал внезапно, вырвавшись из общего непонятного гула, нарастающего по мере их приближения. — Гарри, отойди оттуда! Последовал резкий свист, Фред машинально пригнулся — рефлекс на звуки заклинания, а за ним и странный металлический скрежет. Шепот и негромкие голоса вновь стали спутанными, смазанными; Джордж в нетерпении сунулся ближе. А Фред наоборот попятился, почему-то не желая слышать продолжение — он уже был уверен, что оно его не обрадует. Не просто огорчит — раздавит, изменит всю его жизнь. — Если там Аластор Грюм… Тогда кто же это? Что-то упало и покатилось по полу, послышалось сипение, хрип и негромкое подвывание.  — Барти Крауч-младший?! Джордж с такой силой обернулся к брату, что смахнул волосами паука, успевшего свеситься ему на макушку. — Крауч-младший?! — беззвучно вопросил он у не менее изумленного Фреда, но тот лишь качнул головой.  — Святой Мерлин! — Я покажу тебе свою руку, если ты покажешь свою!  — Дай руку, Гарри! — Вы ведь знаете, что это значит? Он вернулся! Лорд Волан-де-морт вернулся! Джордж вскинулся как ужаленный. — Фред, пошли отсюда! Живо, без разговоров! — Нет, я должен дослушать! Ты разве не понимаешь, как это важно?! — Не важнее нашего исключения из Хогвартса! Если змееныш узнает, что мы подслушивали, живо сообщит всем, а нам нужно оставаться здесь, выведать больше информации… — Плевать мне на Хогвартс, — зло обрубил Фред и развернулся, уже без страха последовав в объятия черноты коридора. Он вышел по ту сторону раньше всего на несколько секунд, но все же сумел скрыть от брата нарастающую панику: страх, нет, ужас сковал его от осознания всей ситуации. И сейчас ему нужно было только одно — поскорее найти Кассиопею.

***

— Мне нужно вернуться… нужно пойти туда! Помочь им забрать… Седрика, — Касс поперхнулась словами, — и мистер Диггори! Он с ума сойдет там один! Я должна… — Замолчи, — резко бросил ей Захари. — Ты ничего им не должна. — Как же… ты не понимаешь! Просто не понимаешь! — Не понимаю чего? Того, что они, твои добрые верные друзья, — язвительно проговорил Зак, — при первой же возможности обвинят тебя только потому, что ты — Блэк? Они уже сделали это! Уже напали! — Не все думают так, — его слова огнем проходились по Кассиопее, но она пыталась упрямо сопротивляться. Зачем? Чтобы доказать ему, доказать себе — в этот раз она не ошиблась с друзьями. Не могла ошибиться. — Не все настроены против меня! — Да как же ты не понимаешь! — взорвался Захари, с силой стягивая золотые пряди на затылке. — Ты, — он выставил дрожащий палец в лицо Кассиопеи. — Ты навсегда останешься для них чистокровной избалованной сукой! Ты всегда будешь вне кадки! Вне их планов, вне их жизней! Им будет наплевать, даже если ты сдохнешь прямо сейчас! Никто и пальцем не пошевелит, чтобы устроить тебе какие-никакие похороны, как это сделают сейчас для мальца Диггори! Ты не понимаешь, — запал прошел и Захари внезапно осунулся, посерел, устало потирая переносицу и не глядя на Кассиопею. — Завтра ты можешь уже висеть на яблоньке во дворе и стукаться ногой об ногу, с них не станется, поверь мне. А я должен защищать тебя, я обещал ему! Понимаешь, обещал! И клятву свою я сдержу, чего бы мне это не стоило! Непонятное напряжение вдруг вновь охватило Кассиопею, голова стала звонкой и пустой, как колокол. — Кому ты обещал защищать меня? Захари, ответь мне! Кому?! — она стремительно подошла к нему и попыталась схватить его лицо ладонями, встретится с ним взглядом, но он упрямо отворачивался. Когда же ей это удалось, Захари умоляюще взглянул на нее своими бездонными глазами — зелеными, как сердце леса, — и Кассиопея отшатнулась в изумлении. "Где-то я уже видела эти глаза". Кассиопея мгновенно отмела эту мысль, но другая тут же вспорола ее сознание. — Отец? — потрясенно прошептала она. — Это он? Ему ты обещал защищать меня? Но почему? Как? — она отпустила его лицо и отступила на несколько шагов, увеличивая расстояние между ними неосознанно — в попытке закрыться от новой порции ноющей боли.  — Странно, что ты не поняла раньше, — невесело хмыкнул Захари. — Я так долго околачивался вокруг, старался всегда быть неподалеку. Ты не могла не почувствовать связь, не могла не ощутить этого! — Этого не может быть, — Кассиопея отчаянно замотала головой, — Я всегда была одна, всегда сама по себе. Мне никто не помогал, кроме… — Кроме кого? — улыбка Захари получилась похожей больше на оскал или линию, прорезанную в коже ножом. — Кроме Жанет? Кроме Кричера? Может быть, кроме Рика? А? Ты думаешь, в Шармбатон принимают просто так, за деньги, или мадам Максим внезапно расщедрилась и приняла в свою школу еще одну паршивую отцу семейства Малфой? Ты думаешь, Нарцисса переписала бы дом на тебя в тайне от мужа просто так? — Захари широко развел руки в стороны и сразу стал похож на античную статую ангелов эпохи Ренессанса — те же мягкие, но четкие грани рельефного лица, те же короткие золотые кудри, те же красивые узкие кисти с длинными пальцами, как крылья, как порочная чистота. — Подумай, Кассиопея! Ну же! Кто надоумил добрую Жанет не шарахаться от тебя, поговорить с маленькой Малфой? Кто дал Кричеру прочесть карту Малфоя-мэнора с отметками тайных подземелий? Ну?! Кто?  — Ты хотел убить меня, — выдавила Касс сквозь подступающие к горлу слезы.  — Идиотка! — рявкнул Захари. — Ты нарушила план, ты потащилась в Хогвартс! Тебя бы никто не убил, просто исключили бы, вот и все! Сначала я хотел просто напугать тебя, но все пошло наперекосяк, вмешался твой драгоценный Уизли!  — На ноже, из-за которого все впервые посчитали меня убийцей, была гравировка. К.М. Совпадение? Не думаю! — Касс упрямо держалась за непонятную ниточку. — К.М. Да-а, — Зак вновь усмехнулся. — Ты то подумала — Кассиопея Малфой. Но запомни навсегда — ты не Малфой, ты Блэк, Кассиопея. Не забывай об этом. А К.М. значит Кириан Маллард. Я, собственной персоной. Он внезапно сделал неуловимый жест рукой и вся его фигура пошла рябью, как пущенные по гладкой воде круги. Кассиопея часто заморгала, сощурилась, а когда вновь распахнула веки, то увидела перед собой уже не Зака — мальчика в голубой форменной одежде Шармбатона. Черные кудри, ясные серые глаза — прекрасный ребенок. Такие бывают только на старинных рождественских открытках. Кассиопея вздрогнула всем телом, отступая — он, этот мальчик стоял во дворе Шармбатона в ее первый день, рассматривал ее своими невыносимо темными глазами, похожими на штормовое небо. — И я, — сказал он высоким чистым голосом, вновь взмахнув рукой. И снова рябь, и снова образ — еще один студент, взрослее, выше, стройнее — короткие шоколадные пряди и темно-карие глаза, зеленая форма студента Ильверморни. Чед Стюард, староста группы учеников, нанесших свой визит школе Шармбатон в ее далекие четырнадцать лет. Дрожа, как осина на ветру, Касс отступила еще на несколько шагов. Зажав рукой трясущиеся губы, она смотрела на меняющиеся образы, как на картинки в детских калейдоскопах.  — И я, — негромко молвил юноша и вновь исчез. Следующее превращение затянулось: рябь растворялась медленно, будто нехотя. Может, так показалось только Кассиопее. Из-за того, кто был следующим. Из-за того, кто предстал перед ней. Тот, из-за кого она все же испустила сдавленный крик и тяжело опустилась на стул у стены — споткнувшись об него, она едва не ударилась головой об стену, но удержалась. Слезы, казалось бы, давно иссохшие в ее теле, вернулись с новой силой. — Нет, нет, нет! Этого не может быть! Нет, пожалуйста, — рыдая, прижимая запястья к глазам, она понимала, как жалко выглядит, но не могла остановиться. Это не мог быть он, не мог, просто не мог. Это не Рик, не ее друг. Рик умер. Мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв-мертв.  — И я, — донельзя знакомый голос, мягкий, бархатный. — Посмотри на меня. Пожалуйста, Кассиопея. Ей пришлось открыть глаза, пришлось. Вот он, будто никогда и не умирал — те же зеленые глаза, светлые волосы, растянутый изумрудный свитер и сережка в ухе. Тошнота подкатила к самому горлу и Касс согнулась пополам, с трудом удерживая себя в сознании. Рик метнулся вперед, в движении потеряв образ, и к ней протянул руки уже Захари. Зеленовато-голубые глаза, мантия Дурмстранга. — Как это? Как это возможно? — глухо спросила Кассиопея. Собственные волосы лезли в глаза, в нос, в рот, щекотали щеки и шею, но сил сделать хоть одно движение не было. — Я метаморф. Могу превращаться в любого человека по своему желанию, — осторожно начал Захари. — Раньше было очень сложно, но теперь, после стольких лет практики… Все очень просто. Я не знал, что означал мой дар, откуда он у меня. Моя мать, Матильда Маллард, была ученицей Шармбатона. Родилась на несколько лет раньше твоего отца, в школьные годы великолепно играла в квиддич, была охотницей сборной Франции. В год ее шестнадцатилетия она получила тяжелую травму, из-за чего была вынуждена отсиживаться на трибунах. Тогда-то, на одной из международных магических игр, ее заметил Орион Блэк, отец Сириуса. Естественно, он долго ухаживал за ней, в тайне от своей жены Вальбурги. А когда она родила от него ребенка, быстренько умыл руки и бросил ее без средств на жизнь и пропитание. Семья не помогла моей матери. Они все изгнали ее, прокляли за связь с чистокровным фанатиком. Вот она, обратная сторона медали… Захари замолчал всего на несколько секунд. Уселся прямо на пол перед Кассиопеей и отвернулся к мутному окошку. — Сириус узнал об этом, когда ему самому было пятнадцать лет. Не знаю, как он это сделал, ведь Орион тщательно стер все следы своего пребывания во Франции. Первый раз он отыскал нас через своих знакомых, послал письмо, которое мать не захотела читать, просто разорвала и выбросила. По этому письму я и нашел Сириуса. Мама не выдержала вестей из прошлого, заболела, а вскоре скончалась. Мне некуда было идти и я вновь написал Сириусу. К тому времени прошел уже год, как его выгнали из дома и я не надеялся на помощь, но он не бросил, не подвел. Приехал на огромном мотоцикле, забрал меня и отвез к своей сестре, Андромеде. Меда приняла меня, как родного. В свои семь я не то что не умел колдовать, я даже палочку в глаза не видел — свою мать выбросила сразу после ухода Ориона. Я умел только менять цвет волос и думал, что все так могут. Сириус же рассказал мне, кто такие метаморфы, научил меня всему, действительно всему. Приезжал, дарил подарки, одежду, книги, музыкальные пластинки, и все это в свои семнадцать лет. Рассказывал разные истории о своей учебе, о друзьях, о девчонках, обещал, что я поступлю в Хогвартс. Так и было бы, но случилась война. Когда он, грязный, пропахший смертью и металлом трансгрессировал на задний двор нашего дома вместе с беловолосой девчонкой, я все понял. Захари замолчал, поджал губы так сильно, будто слова жгли ему рот. Кассиопея с трудом переваривала сказанное. Открыв рот, она слушала историю жизни сводного брата своего отца и медленно умирала от нехватки воздуха, от осознания всего ужаса. Слова оживали у нее в голове; она без труда ощущала и ветер на своих волосах, и запах тонких виниловых пластинок, и первый треск волшебства на кончике волшебной палочки. И этот странный запах из ее детских воспоминаний, в которых отец обнимал ее перед сном — запах металла, кожи, мотоцикла, гари и странных ночных цветов. Запах смерти.  — Я понял, что ничего уже не будет хорошо. Детство прошло, а с ним ушла и беззаботность в глазах Сириуса. Они погостили у нас всего два дня и как бы Меда не пыталась выведать хоть что-нибудь у него, тот упрямо молчал. Знаешь, он всегда был упрямым, твой отец. А еще бесстрашным и безумно спокойным. Мне всегда казалось, что ему все по плечу, что никто не сможет сломать его, никто не сможет причинить ему боль. В ночь его отъезда Меда и Сириус очень сильно поругались. Они кричали друг на друга с такой силой, что стекла едва держались в рамах. Меда не хотела отпускать его и эту странную девчушку с большими черными глазами, а Сириус рвался обратно к друзьям. Говорил, что не может бросить их, не может оставить. Я наблюдал за ними с верхнего этажа и плакал. Их не может бросить, а нас может? Может бросить меня? Тогда-то я был маленьким и глупым, поймал глазами взгляд беловолосой и возненавидел ее за то, что она забирает от нас Сириуса. У нее были страшные глаза, красивые и страшные. Люди с такими глазами всегда все знают, не потому, что от природы ясновидящие, нет. Просто посмотрев в такие глаза, ты не сможешь что-либо умолчать. Когда Меда немного успокоилась, Сириус поднялся ко мне, а я кинул в него какую-то книгу. Я бился, вырывался и кусал его, но он не позволил мне этого. Он просто схватил меня в охапку и гладил по голове, пока я не успокоился. Говорил, что все будет хорошо и он еще вернется, что обязательно будет писать нам письма, а когда все это закончится, перевезет меня к ним, к ним с Роксаной. Роксана — так звали ту девчушку. Сириус по секрету сказал, что скоро у них появится еще один Блэк. Тогда я не понял, что это значит, а позже узнал, что у них родился ребенок, примерно через восемь месяцев после отъезда. Сириус тогда прислал мне письмо, маленький чистый конвертик и почему-то я подумал: все хорошо, у него все хорошо. Письма приходили каждый месяц, на протяжении почти что двух лет. А потом внезапно тишина на целый год. Я рвался уйти, но Андромеда силой держала меня подальше от войны, дальше от Сириуса. Можно было подумать, что она так и не простила брата, но я видел, как она плачет над его единственной фотографией. В день, когда я уже собирался вновь тайком собрать свои вещи, потрепанная сова принесла мне письмо. Я обрадовался так сильно, что едва не порвал конверт вместе с письмом. Но конверт был не подписан, а внутри лежал листок с одной строчкой. «Помоги мне». А еще фото министра магии, обрезок из «Еженедельного Пророка». Кассиопее не хотелось шевелиться. Все ее мышцы и кости, казалось, одеревенели и вряд ли когда-нибудь отомрут, но и ворошить туман ей представлялось еще более кощунственным. Захари сидел, прислонившись спиной к стене с одной ногой, согнутой к колене. Он казался ангелом, по ошибке плененным ужасными обстоятельствами. Чеканный профиль, как у античной статуи, свет на скулах и синеватые тени в ямках под ними. Пряди волос на лбу, длинные ресницы, нахмуренные брови, узкие губы. Одна рука на колене, пальцы свободно висят в воздухе; вторая рука на животе и она — напряжена, сжата в кулак так сильно, что костяшки едва ли вспарывают белую кожу над ними. — Я хорошо помню этот день. Всю ночь лил страшный ливень, ужасная гроза сломала много деревьев в округе, затопило все дороги на несколько тысяч миль. Я не мог больше сидеть сложа руки. Не послушал никого, сбежал, прихватив только это письмо и немного денег. Трансгрессировать я не умел, поэтому пришлось идти своих ходом, где-то на машинах, где-то в составе магловских туристических групп. До Сириуса я добрался только через месяц. Через все немыслимые пути узнал все, что произошло за год его молчания. Узнал о смерти Роксаны, узнал о смерти лучшего друга и его семьи. Узнал и о том, что его посадили в Азкабан и тогда понял, что означала фотография в письме: Сириус просил меня остерегаться этого человека. Я не успел спасти его, ничего не успел, да и кто послушал бы ребенка? Никто не услышал маленького мальчика. Никто не захотел. Под двери Министерства меня волокли трое, выбросили на улицу, не дав сказать и слова. Хотя нет, имя «Сириус Блэк» я успел произнести. Старик в очереди за милостыней в квартале от здания Министерства рассказал о дементорах и о повторном слушании по делу об убийстве двенадцати маглов. Каким-то чудом помог мне добраться до Азкабана — он сам был волшебником-маглорожденным, оставшимся без средств к существованию после побега от приспешников чистой крови. Мне показалось чрезвычайно глупым жить так близко к властям, к тем, кто хотел убить его, но старик сказал мне одну хорошую вещь: лучшее место для прячущихся — под носом у врага. Не знаю, каким чудом я успел пройти в зал суда, как проскочил мимо них всех, мимо охраны, мимо целого зала людей. Наверное, это и спасло меня — из-за шума, сотен тел и бликов от зажженных свечей никто не заметил меня. Дома я практиковался превращаться хотя бы чуть-чуть и там, на суде, немного сменил свою внешность, чтобы сойти хотя бы за разносчика газет. Клетка, в которой держали Сириуса, была подвешена за огромную цепь и ее опустили в зал откуда-то сверху. Непонятная конструкция, она не позволяла ему шевелится, хоть он и не был связан — стальные шипы на каждой перекладине решетки, направленные в глаза, рот, горло, сердце. Я не смог увидеть его целиком, только сбоку, и сразу подумал, что это не он — так сильно время изменило Сириуса. Не добившись ничего в зале, я решил посмотреть, каким образом клетку спускали вниз. Поднимался на этажи, десять раз запутался, но все же нашел. Притворился заблудившимся новым работником и стража, по идее, должна была незамедлительно сообщить об этом кому-то из главных, но они были хитрее. Не захотели оставить меня там, держали до тех пор, пока заседание не закончилось и клетку было приказано поднять наверх. Тут уже сыграла моя смекалка: я напустил на себя любопытный вид, рассматривая клетку, восторгался работой Министерства и самого министра… Они поверили мне. Поверили и не заподозрили ничего, когда я якобы споткнулся и упал прямо рядом с заключенным. Две секунды хватило на то, чтобы Сириус передал мне какую-то бумажку — в этот самый момент он дернулся и игла в клетке ранила его в руку. Стражники отвлеклись и не посмотрели на меня. А я успел увидеть глаза Сириуса. Клянусь, Кассиопея, ничего страшнее я не видел. Жизнь в Азкабане его убивала. Медленно, мучительно. Убивало даже не само заточение, а одиночество, в котором он на протяжении долгого времени оставался наедине с мыслями о своей ошибке, стоившей жизни самым дорогим людям. На повторном слушании его повторно обвинили и вынесли окончательный приговор: пожизненное заключение в Азкабане. Больше я никогда его не видел. И даже сейчас, когда он давно сбежал оттуда, я боюсь показаться ему на глаза, — тут голос Захари странно подскочил и осел, задрожал от едва сдерживаемых слез. — Знаешь, что было в той бумажке? Там было два крохотных письма. Одно — мне, другое — Ремусу Люпину. В моем письме Сириус умолял меня позаботиться о некой Кассиопее Блэк. Я передал письмо Люпину, а сам пошел искать эту самую Кассиопею. Я уже знал, подозревал кто она, а когда увидел малышку на руках у Нарциссы Блэк, все понял. Понял, что не смогу самостоятельно тебе помочь. Мне нужно было вырасти еще чуть-чуть, хотя бы немножко, подождать твоего осмысленного возраста, когда ты и сама смогла бы мне помочь бежать. Я решил подождать твоих семнадцати лет, чтобы ты уже научилась трансгрессировать самостоятельно, без меня. Ведь я мог бы поступить в Шармбатон вместе с тобой, учиться там, всегда быть рядом, но я не мог, понимаешь? Тут он повернулся и посмотрел на нее тяжело, умоляюще; глаза его были полны слез. Кассиопея медленно кивнула, изо всех сил стараясь не разреветься. — Одна фраза, всего одна лишь фраза стояла у меня в голове: лучшее место — под носом у врага. Под носом у врага. И я пошел по иному пути. Глаза его ожесточились, потемнели. Зак встал и нервно прошелся взад и вперед. — По какому пути, Захари? — Зови меня Кириан. — По какому пути… Кириан? — упорно повторила Кассиопея, поднимаясь вслед за ним. — Я должен был защитить тебя, обязан сделать это… — О чем ты говоришь? — Касс повысила голос, чувствуя как в ней борется страх и гнев. — … я обещал ему присматривать за тобой, но раньше я был слишком слаб, чтобы сделать это. А теперь власть в моих руках… — Что ты сделал? Что сделал?! — Хочешь знать, что я сделал?! — Кириан подлетел к ней в один большой прыжок, яростно содрогаясь всем телом. Его верхняя губа задрожала и приподнялась, прямо как у злой собаки, и он с силой шарахнул кулаком стену у головы Кассиопеи. — Смотри! Ну, смотри же! — он отступил и рывком закатал рукав на левой руке до самого локтя. С бледной кожи предплечья на Кассиопею уставилась черная змея, выползающая из черепа. Отвратительная метка, извивающаяся. Скользящая, как самая настоящая гадюка. Черная метка.  — Я сделал это ради тебя, — глухо молвил Кириан. — Сначала я считал это простым долгом, но чем больше узнавал тебя, тем больше начинал любить тебя. Ты моя кровь! Моя кровь и всегда ею будешь! Всегда будешь моей семьей, моей ниточкой к детству, ко всему хорошему! Я не могу отпустить тебя просто так, — он дернул рукав вниз и опустил голову, отворачиваясь от Кассиопеи. — Где бы ты ни была, я всегда найду тебя, всегда буду защищать тебя, чего бы мне это не стоило. Стану твоей тенью, твоим продолжением, и плевать, что ради этого я стал Пожирателем смерти, — он остановил ее слабую попытку заговорить одним взмахом руки.  — Кириан! Подожди… Если Захари — образ, то… — Как я выгляжу в реальности? — грустно улыбнулся он. — Это ты хочешь знать? Дождавшись ответного кивка, Кириан закрыл глаза и позволил магии охватить его. Медленно, часть за частью рябь снималась, как краску снимают с холста скипидаром. Прямые черные волосы, гладкие, как вороновы перья, и серые глаза, прозрачные настолько, что казались осколками льда на прекрасном лице. Они — отражение ее собственных глаз. Молча глотая слезы, Кассиопея взирала на Кириана и ощущала, как растет в ней ярость на того, кто погубил столько людей. На того, кто лишил счастья стольких семей, кто погубил столько жизней. На того, кто лишил семьи ее саму.  — Ты так похожа на отца, Кассиопея, — тихо прошептал Кириан. Он медленно подошел к ней и легко, осторожно коснулся щеки самыми кончиками пальцев. Коснулся — и тут же исчез в воронке пространства, что схлопнулась у Кассиопеи прямо перед носом. — НЕТ! Она подалась вперед, попытавшись остановить его, но схватила пальцами только воздух. Глухо завыв от охватившего ее отчаяния, Кассиопея схватилась за голову.

***

Фред нашел ее только, когда пробрался в комнату Гарри и нашел Карту. Точка с именем «Кассиопея» неподвижно мерцала в каком-то коридоре на самом верхнем этаже замка. В том самом коридоре она сидела на полу, прислонившись спиной к стене и обхватив голову руками — ее излюбленная поза в последнее время. Сказать, что Фреда охватило облегчение — ничего не сказать. Длинно выдохнув и на долю секунды обратив глаза к потолку, он опустился на корточки прямо перед Касс и попытался отнять руки от ее лица. Когда он сумел это сделать, Кассиопея посмотрела на него мутным взглядом и молча бросилась в его объятия. Горячо выдохнув ему куда-то в шею (от этого движения у Фреда совсем не вовремя побежали мурашки по всему телу), она обхватила его руками еще крепче. Попыталась встать на ноги, не разрывая кольцо тесно сомкнутых рук, и Фред помог ей в этом.  — Касс, — нежно проговорил он, стараясь заглянуть ей в глаза. — Послушай, Касс…  — Нет, — вдруг громко рыкнула она и оттолкнула его руки, разрывая связь. — Нет, нет. Фред, я не могу. Губы ее яростно задрожали и Фред поборол желание вновь подойти к ней. — Я не могу об этом говорить, — она одним движением отвернулась от него, взметнув белыми волосами тусклый свет. — А надо, — он и сам не понял, когда его голос стал звучать так. Требовательно. Он устал от этих недоговорок, смертельно устал. — Не затыкай меня. Кассиопея, пожалуйста! Касс повернулась к нему и впервые за эти долгие несколько минут посмотрела прямо ему в глаза, жестом приказывая замолчать. Когда она заговорила, Фред с внезапной остротой почувствовал эту неимоверную боль.  — Я хотела узнать правду, Фред, и я ее узнала, — она горестно поджала губы и развела руки в стороны. — Не только я в опасности, но и ты, и Джордж, и Джинни, Гарри, Гермиона, Ли, Кэти, все мои друзья и знакомые, они все часть этой войны, — слезы вновь заструились по ее лицу, а она все продолжала смотреть на него сквозь эту мокрую пелену своими невыносимыми глазами. — Я больше не могу никого винить, потому что все это не из-за того, что вы нашли меня на ярмарке, не из-за того, что у меня такая идиотская семья, не из-за того, что мы влюбились! Не из-за этого все, кого я любила и люблю погибают! А все это из-за меня, только из-за меня! Фред больше не мог стерпеть этого отчаяния и бросился к ней, обнимая, вдавливая ее в себя изо всей силы, смыкая свои руки у нее за спиной. Дрожа и сотрясаясь от рыдания, Кассиопея позволила ему это. Они вновь цеплялись друг за друга, в полной мере осознавая то самое, глупое и насквозь магловское. Единение душ.