Грязная чистая кровь

Она ненавидела лето. Хотела ненавидеть его так сильно, так долго. Ненавидеть прямые солнечные лучи, ветер, трепещущий в сочной листве; не слышать соленых брызг на губах и не видеть шум зачарованного леса. Она хотела — и ненавидела. Лето всегда казалось Касс одним большим днем, липким, жарким и очаровательным — похожим на огромный леденец. Все, что происходило под солнцем, казалось длинным сном, дремотой, навеянной скрипом сверчков и шелестом высокой травы. Солнце стирало границы, светило и светило, светило, светило… Оно порождало ненужную тревожность. Закрывая глаза, Кассиопея ощущала легкие теплые поцелуи на своих плотно сомкнутых веках и вспоминала, раз за разом, раз за разом. Как конфеты на тонкой веревочке, мысли стекали на самый конец бесконечного браслета ее воспоминаний: Нарцисса проводит рукой в белой кружевной перчатке по гладким перьям совы с удивительными синими глазами и ласково смотрит на Кассиопею, солнце над их головой краснеет и разливается рубиновым золотом по белым волосам мальчика с зеленой эмблемой Малфоев на новенькой мантии — он улыбается и щурится, свет отражается в его прозрачных голубых глазах — это вода, дождевая лужа, грязная и никому не нужная, и Кассиопея падает в нее, скользя по склону; это уже не стоптанная вода и грязь под ее ногами, она — марево цветастых палаток и зеленые глаза юноши, искры, срывающиеся с его пальцев прямо в костер… Огонь плещется в ней, как виски в стакане и разрывается лампами в зале над головами черной и белой сестры — разрывается и попадает прямо в щелку в двери — там Касс, открывает эту дверь и медленно умирает — с постамента на нее жалостливо глядит мертвыми глазами сморщенная и поникшая в страшной обиде голова Кричера — «Почему?» — кричит этот замерший взгляд и Касс сжимается в холщовый мешок, стоящий в углу — смотрит в него своим сетчатым кружевом грубых нитей и медленно погибает под тяжелыми взглядами убитых домовиков — она сама на постаменте, ощущает твердый металлический штырь в жестоко срубленной шее… И смотрит, смотрит, смотрит — дверь напротив открывается и ее мертвые пустые глазницы ловят кровавый блеск — за ней, на увитой иссохшими цветами мраморной лестнице шармбаттонского общежития последний вздох испускает рыжеволосый Фред, а с балкончика далеко вверху на него глядят красные угли глаз под черным капюшоном из отвратительных теней — Касс кажется, что это она, она под этим капюшоном, забытая и отвергнутая солнцем, которое больше никогда не коснется ее, никогда, никогда, никогда… Кассиопея открыла слезящиеся глаза. Полусон-полудрема нехотя соскальзывал в небытие и она внезапно ощутила себя не уставшей — пьяной, вдоволь налакавшейся этого золотого жидкого солнца. Золотого, как волосы Седрика в то памятное лето. Зажмурившись до мерцающих звезд под веками, Касс безмолвно прислонила пылающий жаром лоб к холодной каменной кладке. Скрытая любимыми шершавыми стенами, она медленно перебирала пальцами пушистый желтый венчик одуванчика, каким-то образом проросшего в глубокой щели между камнями. Предпоследний учебный день шел лениво и текуче; ученики, давно сбросив жаркие длинные мантии, решительно раздевались, демонстрировали голубому небу блестящие локти и коленки, улыбки и сияющие в душном мареве распущенные локоны. На уроках никто уже не учился, не поднимал в воздух руки в порыве блеснуть какими-никакими знаниями; никто не шуршал торопливо пергаментом и не скрипел остро отточенными перьями — Хогвартс звенел совсем другими звуками: похрапываниями уснувших на задних партах ребят, цокотом легкомысленных босоножек в длинных коридорах, треском охлаждающих чар и тем самым особенным звуком соприкосновения кубиков льда со стеклянными гранями запотевших кубков. Сегодня так и вовсе замок почти спал, мерно вздыхая, обдавая природу протяжным каменным дыханием; лишь стук и поскрипывание колесиков на дорожных сумках нарушал этот сонный покой да весело щебетали девчонки со всех курсов и факультетов и медленно дефилировали по замку в своих коротких юбочках. Парни курили в «яме» и активно пускали слюни при виде этой карусели обнаженных ног. В женский туалет, за скрытой стенкой которого пряталась Кассиопея, просочилось приближающееся перестукивание множества каблуков — человек пять, не меньше. «Ну, началось». Касс закатила глаза и принялась выщипывать ногтями крошечные лепестки одуванчика. — Не знаю, почему всегда так?! — истеричный голосок показался ей смутно знакомым. — Почему всегда она? Патриция Стимпсон. Её бывшая соседка по комнате.  — А что тут не понимать, Пат, — тянущийся негромкий голос растянул «а» далеко и долго. По-южному медленно. — Она дочь двух самых знаменитых и богатых чистокровных домов… — Нарцисса Малфой ей не мать! — расфыркалась другая девочка; её мелкие, но тяжёлые шаги измерили гладкую тишину высоких сводов и долетели до застывшей Касс зубодробительной дрожью. Щёлкнула чья-то зажигалка и в открытое окошко повеяло тонкой дымной струйкой.  — Дура ты, — спокойно обрубил все тот же медленный голос. — Её мать — сестра Люциуса Малфоя, — она выждала эффектную паузу, в которой послышались потрясенные вздохи, перестук дверей кабинок, а затем со знанием и небрежной ленцой выдала: — Роксана. Тишина неприятно ввинтилась в уши Кассиопеи. Разорванный одуванчик медленно погибал на её раскрытой ладони, а она глядела на него во все глаза и не ощущала ничего, кроме тупой боли сердцебиения. — Да, она училась здесь, в Хогвартсе, — где-то в кабинке смылась вода и перекрыла последние слова, но их услышали все.  — Жалко её, — тонкий, еле слышный всхлип, — Кассиопею…  — Жалко, — согласилась с девочкой «южанка».  — Какая тут уже жалость! Грязная девка, полуросток, так ещё и не сильно симпатичная! Но почему у неё всегда все получается? Все всегда выбирают её! Её, не меня… А ведь я так сильно стараюсь! Но всегда говорю что-то не так, всегда, — Патриция злобно и жалко выругалась, и, поняв, что никто не будет её перебивать, зубами схватилась за эту тишину. — А вот она всегда делает все правильно, хотя даже не говорит ничего, только смотрит этими своими глазищами, — она скривила голос и наверняка продемонстрировала подругам эти самые «глазищи». — Но её выбирают…  — Идиотка ты, — обладательница тягучего голоса уже начала нравится Кассиопее, — посмотрела б я, как ты вела бы себя, потеряв всю семью. Девчонки застыли, замерли даже ахи и вздохи, перестук каблуков и шуршание расчесок.  — Как бы ты тогда чувствовала себя, Пат? Ты думала об этом? Ставила себя на её место? Не-ет, конечно же нет! Признай, тебе просто невтерпеж потрахаться с её парнем. Сказала — как отрубила. И не оставила замершей в изумленном стыде Патриции даже кончика лестницы, по которой та могла бы вернуться к общей компании, к авторитету и признанию. Пробраться назад, заслужить прощение. — Блэк выбирают не за фигуру и тряпки, её не используют в качестве свободной дырки, понимаешь? Она просто такая же, как они. Живая, не покрытая слоем тупости, Трици. Фред Уизли неспроста тебя тогда не трахнул, — насмешка, живая и шершавая, брошенная наживка. — Ты пустая, пустая, как бочка, Пат, — ласково молвила она. Патриция шумно втянула воздух — как только Касс не засосало? — и выбежала из каменного мешка. Ленивый смех медленно рассыпался по нагретому солнцем полу.  — Вау! Вот это класс! — защебетала одна из свиты. — Как ты её унизила, вообще… — задыхалась она под дружные поддакивания подружек. — Ты такая умная!..  — Я просила снять с меня юбку и лизать мне задницу? — Холод — холодная бритва вспорола отвратительное лебезанье. — Надеюсь, тебе хватит ума не подходить ко мне ближайшую вечность. Ещё один обиженный, потрясенный вздох и слабое — «Клэр?!»  — Вон! Пошли все отсюда! Беспрекословно подчиняясь лидеру, девушки зашуршали вещами и спешно покидали туалет одна за другой. Никто ничего не говорил, молчание будто заклеило им рты и мысли. Прошло ещё минуты две, прежде чем молчание вспорол сдавленный злой плач. Незнакомая ей Клэр глухо рыдала, зажимая звук со всей силы, давилась им, потрясая воздух длинным, раздирающим душу воем. Кассиопея все так же пялилась на тонкие золотые лучики несчастного одуванчика, застрявшие в белых волосах, прилипшие к важным от слез пальцам. Солнце изливало на них свою радость, свое горе и прозрачный покой, душило тревогой и мучительным страхом — улыбалось и не понимало, почему же сейчас, прямо сейчас, под его уютными лучами в руке заплаканной девушки округло сверкнул пузатый флакончик. Касс так сильно ушла в свои мысли, что не сразу поняла — в туалете было тихо; лишь легонько поскрипывали начищенные серебристые краны, в трубах шелестела вода и тоненько завывал в щелях каменной кладки прохладный, истинно летний ветерок. И этот холодный кафельный покой внезапно разбил стеклянный звон. Тихий, невнятный, он покатился по полу и звякнул, зацепившись за что-то вдали. А Кассиопея тысячу раз умерла, слезая с насеста с ужасающей скоростью — лишь бы это было что-то другое, флакон с духами, пробирка с кабинета Снейпа, но только не это… В глаза бросилось сразу все: сияющий в лучах пьяного солнца умывальник, длинные ноги в салатовых босоножках и волосы, повсюду, везде, светло-соломенные, разлившиеся по кафелю, как молочная река. Кассиопея в два прыжка подскочила к девушке с зеленым галстуком; из-под полуприкрытых век на нее взглянули светло-карие глаза. — Что ты сделала?! Что ты сделала! Шокированная, она трясла слизеринку за плечи и мечтала очутиться где-нибудь далеко отсюда. Далеко-далеко, на самом краю света. Тонкая рука дрогнула и пальцы взметнулись, указывая на что-то, лежащее позади Кассиопеи — тот самый стеклянный пузырек, укатившийся под брошенную в угол полупустую школьную сумку. — Зачем…? — просипела Касс шепотом, обхватывая руками утекающую из-под пальцев жизнь. — Почему?  — Они все убиты, — горячечно прошептала Клэр и странно встрепенулась, засучив ногами по полу. — Они все убиты, а я нет… Я осталась здесь и выжила! Я думала, так будет лучше… но, Кассиопея! Это не так, мне плохо, мне больно! Мне очень больно! Бледные губы скривились и Клэр зарыдала, не в силах ни поднять руки, ни хотя бы присесть. — Это ужасно, ужасно, ужасно… — на ее лбу крупными каплями собирался холодный пот, тело в руках Кассиопеи немилосердно трясло и потряхивало. — Я хочу жить, хочу проснуться завтра утром, хочу плакать и скорбить, я не хочу умирать, сделай что-нибудь, пожалуйста! Пожалуйста! Пож… ста… Солнце убивало ее своими улыбками и теплыми объятиями. Неужели ты не видишь? Неужели ты так слепо к горю? Неужели не слышишь этот прерывающийся стук сердца? — ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ! СКОРЕЕ, СЮДА! Этот нечеловеческий крик, в сто крат усиленный чарами, услышали, наверное, даже в подземельях. Зачем, зачем, зачем, зачем, зачем. Кассиопея рылась в сумке одной рукой, другой поддерживая парализованную шею ученицы, пока не поняла, что палочкой все можно сделать быстрее. — Акцио, безоар! — заорала она. Когда грязно-серый камушек скользнул в липкую от пота ладонь, Кассиопея ощутила прилив сил — не просто сил, ее будто оторвало от земли и унесло прочь из окна, из замка и этого мира. Забираясь пальцами в плотно сжатый рот, она не думала ни о чем — только видела себя откуда-то сверху, с потолка: ее тонкие пальцы и спасительный камушек, оказавшийся лишним на прошедшем уроке зельеваренья. «Ничего не происходит просто так». Карие глаза дернулись и закатились, обнажая красные белки.

***

Из больничного крыла Кассиопея выходила вся пропахшая лекарствами, чистым бельем и еще чем-то странным, тягучим, как тяжелые тоскливые слезы болезни. Не обращала внимание на столпившихся у дверей учеников, профессоров, просто шла вперед, кутаясь в ворот короткой курточки. В пустых и звонких мыслях ленивой рекой текла тихая мелодия и Касс плыла по этим волнам, подобно маленькой лодке — она в упор не помнила, где слышала эту незатейливую песенку. Пела, пела. Пропевала каждый изгиб тихого голоса, каждую отдельную вибрацию и всплеск. Была ужасно невнимательной. Она вообще в последнее время все меньше и меньше обращала внимание на окружающих — так было всегда, но теперь нежелание разбираться с чем-то сторонним превысило все отметки. Единственным важным для нее был Фред, окружающие его люди, друзья, родные и просто знакомые. Она знала всех поголовно, в лицо и по именам, просто так; складывала эту информацию по полкам у себя в голове и мечтала когда-нибудь избавиться от этой странной дотошности. Может, даже просто не хотела. Считала, что это знание — поможет ей. Она не приравнивала Фреда к домашнему питомцу или кроватной игрушке — нет, он был для нее отдельным миром. Ее миром. И этого было достаточно. Из-за поворота на нее набросились чьи-то жадные руки. Увидев краем глаза рыжий всполох, Касс ощутила, как что-то сладко екнуло в груди, но тут же оторвалось. Отвалилось, отмерло, разорвалось, как ненужный тромб — руки, схватившие ее, больно оттянули волосы на затылке, а чужие ладони принялись быстро шарить по карманам. Ее безвольное тело потащили в неизвестном направлении, буквально подняв над землей. По всей одежде ползали слизкие прикосновения. Бесцеремонно, отвратительно, мерзко. Рук было много — они захватили ее всю: закрыли нос, рот, глаза, скрутили и выбросили одну в гулкую тишину бешено несущегося в ушах кровотока. Когда чьи-то пальцы выхватили ее палочку из левого рукава, Кассиопея взбунтовалась, резко, сильно, будто наконец проснулась от длительной спячки. Выгнулась дугой, взбрыкиваясь, как скаковая лошадь, рванулась вперед из тесного кольца, но тут же была отброшена назад заклинанием. Чарами ее отбросило очень сильно, закрутило и со всего маху опустило на каменный пол — ощутив под сцарапанными в кровь ладонями мокрый кафель, Касс поняла, где находится — то был тот самый женский туалет; знакомые голубоватые щербинки в кафеле больше не сияли в солнечном золоте. Приподняв тяжелую голову, Касс посмотрела на своих врагов из-за завесы длинных волос, красно подсвеченных рубиновой тяжью закатного великолепия; долго смотреть ей не дали — глаза залепило туманными чарами. — Закройте ей рот! Неприятный, негромкий девчоночий голос. Свистнуло движение палочки слева, но тут же было остановлено.  — Нет, не так, — этот же мерзкий голосок. Насмешка и страх быть разоблаченным. — Никаких чар. Грязнокровке — грязное наказание. — Но ведь она не…  — Рот закрой и делай, как сказано! На губы Касс уже было легла тонкая вонючая тряпка, но в последний момент ощутив теплое прикосновение кожи, она со всей силы вцепилась зубами в чью-то ладонь. Глухой вой. И сухой свист над ухом. Слева в голову прилетел страшный, совсем не девичий удар. Удар не кулака — чего-то тяжелого, тупого и беспредельно звонкого. Касс звонко лязгнула зубами и тут же желудок скрутило со страшной силой; ее обильно стошнило куда-то вниз, на пол, пополам с текущей из разбитых губ кровью. — Идиот! Проучить, а не убить, я сказала! Херов кретин! Уберите ее к унитазу, — носок туфли пребольно вонзился в ребро, но Касс даже не обратила внимание — темнота в глазах кружилась со страшной скоростью, а крики ужаса никак не могли сорваться с губ; парализованная страхом внезапного нападения и беспомощности, она только и могла, что негромко скулить, роняя на пол льющуюся из разорванного рта кровь. За что? Следующим движением ее поставило на колени и наклонило над вонючей прохладой — сильно наклоняя ее голову вперед, сзади в затылок впечаталась стальная ладонь. Водоворот закружился еще сильнее и Касс уже не могла сопротивляться — вновь мучительно стошнила, засучив по скользкому полу ногами в тяжелых ботинках — сильные мышечные спазмы сжали горло в смертельной боли. Мысли прыгали в голове, как мозайка, мир ускользал, дезориентированный вынужденной расфокусировкой взгляда. Надо бороться, надо встать, надо забрать палочку, надо… надо… — Уже чувствуешь душок своего дерьма, а? Ты, мразь высокородная, — ее ткнули еще ниже, так, что волосы уже давно собрали на себя всю влагу нечистот, — за каким хером ты полезла ее спасать? Эту выебистую дуру давно надо было проучить, она ведь даже не достойна учиться в Слизерине! Ее родню потому и перебили! За то, что отказались подчиняться, отказались принять правление лорда! — …Лорд велик и всемогущен, и мы все будем его приближенными, а их он никогда не оставляет без своего благословения… — Касс, прислушавшись было к этому далекому голосу, растянула губы в улыбке, — никогда не бросит нас… — Он раздавит вас, — прошептала она тихонько, чувствуя, как разъехавшиеся в улыбке губы трескаются и пекут. — Что ты там шепчешь? — Раздавит и места мокрого не оставит, — уже громче молвила Касс. С каждым словом из нее будто выливалась сама жизнь. — Разрушит ваши дома, ваши семьи, ваши жизни, — река из слов лилась и разливалась по стенам, непрерывная и монотонная, как древние пророчества, — перебьет ваших любимых, а ваших детей задушит в их же кроватках, пока вы будете корчиться за семейным столом, отравленные сильнейшими ядами, и будете в этот час думать на своих приближенных, мол, это они и как они посмели, но это будет он, ваш Лорд! — с издевкой выпалила она, жадно вдыхая металлический холод льющейся из носа крови. Она уже слышала, как ее слова кипящими углями падают в их умы, волнуют гладь спокойного разума, порождая ужасные, недоверчивые, отравленные мысли. А что, если она права? Что, если так и будет? — Не мели ерунду, паскуда! — еще несколько грубых, но уже не таких уверенных тычков в ребра. — Не слушайте ее! Это все магия вейл, не смейте поддаваться!  — Это не магия, — устало засмеялась Кассиопея, за что тут же хлебнула вонючей жижи и закашлялась. Кто-то резко дернул ее за волосы вверх, как куклу, и отбросил в сторону. Она вновь попыталась вырваться, подняться на ноги, увидеть что-нибудь, но ей не дали. Снова схватили за волосы и потащили по полу, просто так, бесцельно причиняя ей боль. И тогда Кассиопея закричала. Закричала всему замку о своей боли, о своем унижении, о своем стыде, о том, что больше не может терпеть и игнорировать мучение. О том, что теперь, прямо сейчас, она не может стать той самой пресловутой Блэк и справиться с обидчиками. Ей хотелось только плакать и держаться руками за волосы в попытках ослабить натяжение. Боль разрывала ее, боль не столько физическая, сколько душевная. Видел бы ее сейчас отец. Что бы он подумал? Ты Блэк, Кассиопея. Кровь дуэлянтов, дебоширов и королей жизни в твоих венах. По всему твоему телу, которое сейчас нещадно таскает по полу в школьном туалете кучка несчастных, которые так и не поняли, что могут просто не дожить до того самого страшного будущего, которое описала им она сама. Не поняли, что их настоящее уже под угрозой, уже трещит по швам, уже расплывается, как воск нагретой свечи. Чары тумана потихоньку сходили на нет и Касс, в перерывах между избиениями видела куски реальности: носки туфель и ботинок, размазанную по полу кровь, блестящие умывальники и последние блески заката. Кто-то склонился над ней, прямо возле лица, и на плечо ей свесился зеленый шелковый галстук. Зеленый с серебряными полосками. Кассиопея повернула голову совсем чуть-чуть, чтобы лучше увидеть, понять — это ли оно? точно ли это? И со всей дури рванула зеленую змейку вниз. В поле зрения сразу появилась кудрявая светлая голова — слизеринец ударился головой об ее колено с размаху, противно хрустнул нос и кровь фонтаном брызнула Кассиопее в лицо. Как живительная влага. Одним движением схватив его за нелепо взметнувшуюся в воздух руку, она вырвала из скрюченных пальцев незнакомую, длинную палочку и направила ее на застывшие фигуры. Рука дрожала, и Касс часто моргала, стараясь снять остатки чар, прозреть. Сквозь завесу из мокрых волос она увидела их всех — в нелепых самодельных масках Пожирателей смерти. — Эй, ты чего! Брось палочку, дура! — Я же говорила, что это плохая идея! — Валим отсюда! — Заткнись! Она одна, а нас много! — Я же говорила… — Silencio! Девчушка с растрепанным каштановым каре схватилась руками за горло, но так и не смогла выдавить ни звука — только хватал воздух, как брошенная на берег рыба. — Не бойтесь! Эта палочка не будет слушать ее! Роберт, забери у нее свою палочку, Мерлин тебя бы побрал!  — Ды дура?! Я г ней и на шаг не бодойду! — прогнусавил тот самый Роберт, зажимая руками кровоточащий нос. — Ты думаешь, что сможешь просто так сделать нам что-то? — издеваясь протянула стоящая ближе всех девушка. Та самая. Зачинщица. — Тебе ведь даже не нужно сопротивляться, Блэк, — вдруг ласково заговорила она, так, будто перед ней сидел ребенок. — Твой брат вот не сопротивлялся…  — Он сразу признал власть Лорда! — выкрикнул кто-то за ее спиной. Звонкий, срывающийся от гордости мальчишечий голос. — Эта не признает, — удовлетворенно молвила первая. — Мой отец рассказывал о твоих родителях. О твоей матери, — как бы невзначай обронила она. — О том, какой предательницей была она и ее драгоценный Сириус! И ты такая же! Убийца! Это ведь ты убила свою подругу! И своего домовика! Откуда она знает про Кричера? Откуда… Она знает. — Ты ведь и Диггори убила. Кассиопея застыла. Замерла и вскинула полные кипящего гнева глаза.  — Но ты правильно сделала! — хохотнули все разом, одним слитным развязным звуком. Одобряюще. — Он давно уже должен был сдохнуть, только глаза мозолил всем. Они подошли всей кучей, скопом, окружили ее и стиснули крепким кольцом. Но Кассиопея даже не шелохнулась. Ведь одно движение… — Не знаю, как ты это провернула, но это было вообще… ухх! Взрыв! Мы не будем злиться на тебя за этот мешок с костями, он ведь просто еще один труп! Верно? … еще одно слово… — Скажи, тебе ведь не жаль, что парень, которого все любили, теперь просто гниющий скелет? … еще один звук… одно биение сердца… — Ты ведь помнишь его, Седрика? Добрый, с глупой улыбкой, вся жизнь впереди…? Мир взорвался и полетел к чертям, прямо в глубокую черную яму.  — КРУЦИО!

***

Ей даже не дали привести себя в порядок. Усадили в огромное кресло в кабинете директора, привязав руки к подлокотникам двумя толстыми живыми цепями. Сразу дали понять — ее не отпустят, больше никогда… Но что она сделала? Что именно? Из всех разрозненных воспоминаний Кассиопея помнила только одно.  «…ты ведь помнишь его, Седрика? Добрый, с глупой улыбкой, вся жизнь впереди…?» …а дальше красная темнота. Зеленые вспышки. Что она сделала? Что же сделала?! Мир слился в один большой ком. Кто-то заходил, кто-то кричал — человек в мантии Министерства с небольшим молоточком в руке — судья? — Дамблдор тяжело и глухо вздыхал, посматривая на Кассиопею из-за стекол очков-половинок — уже не ободряюще. Больше нет. И еще они — люди в черных мантиях, с боевым снаряжением, в кожаных перчатках и капюшонах. — Кассиопея Роксана Блэк, вам вынесено обвинение: использование Непростительных заклятий по отношению к члену волшебного сообщества с последующей его смертью, — страшные слова на мгновение выдернули Кассиопею из ее угла. Приговор звучал странно и пластиково, так, будто и не произносился всерьез, но угловатый негромкий голос не смолкал, разбиваясь о стены невозвратимыми последствиями. — Наказание за содеянное, вынесенное судом Визенгамота — пожизненное заключение в Азкабан! Свет померк в глазах Кассиопеи и провалил ее в чернильную темноту.

***

— И как оно? Джордж лежал в сочной траве на самом берегу Черного озера и смотрел, как брат ловко пускает по мрачной ряби «блинчики». Вопрос прозвучал не сильно информативно, но Фред все понял и взглянул на него исподлобья, глуповато ухмыляясь, всеми силами стараясь придать себе непринужденный вид. — Тебе-то какая разница, засранец?  — Никакой, — легкомысленно ввернул Джордж, перекатился на спину и сунул в зубы стебелек ромашки, — просто мы с Ли поспорили, будешь ли ты джентльменом или все-таки… — Вы поспорили на нас с Кассиопеей? Переспим ли мы?! Ну ты и засранец, Джордж! Фред вдруг сорвался с места и прыгнул на брата всем телом, шлепая его по бокам и ногам. Легко мутузя друг друга, эти двое катались по траве и никак не могли успокоится, смеялись, пугая своими криками всю живность в округе. Через полчаса активной охоты друг на друга, они сидели на том самом бережке и глядели на полукруг оранжево-багряного солнца. Длинные языки лучей плясали по воде, извивались и поднимались в воздух так, что все вокруг казалось розовато-красным, пропитанным теплом и жаром; ветерок обдувал их со всех сторон и все казалось таким правильным, живым, что живот сладко сводило в судороге счастья. У него все хорошо. У Фреда все хорошо, в кои-то веки. — Ничего не было, — тихо молвил он. — Ну, почти ничего…  — У тебя не встал? — подначил его Джордж и едва успел увернуться от тяжелой руки брата. — Да я же шучу, шучу! — Не в этом дело. Просто она не готова, а я не хочу давить на нее. Буду ждать столько, сколько ей нужно…  — Ну удачи тебе, братишка! Только не доведи себя до состояния «ябросаюсьнавсечтодвижется»… Он не успел закончить свою речь, потому что Фред заткнул его тяжелой ладонью и стукнул другой прямо по лбу. Они снова валялись по влажной траве и в какой-то момент Джордж столкнул Фреда прямо в воду, застыл и был тут же затянут следом. Расплескивая теплое озеро, братья обливали друг друга с ног до головы, ныряли и фыркали, когда вода заливалась в глаза и уши, прямо как водяные келпи. И почти погасшее солнце светило уже откуда-то снизу, плотно облепляя их мокрые головы и не было ему дела до мира, до каменного замка, до беловолосой девушки, что без сознания лежала на руках у молодой женщины в мантии с эмблемой Малфоев, перенесшись далеко-далеко за пределы кабинета директора. Прямо в холодный, завывающий на все лады, погребенный под костями замученных Дементорами волшебников каменный Азкабан.

***

Shake it up, throw your hands up and get loose Cut a rug, lean into the fucking youth Choreo, we just want the fucking truth (Told by the frightened)

*