Я пыталась кричать, Но моя голова была под водой. Они называли меня слабой, Как будто я не просто чья-то дочь…*
***
Сентябрь исчез под завалами учебников и ненависти. Фред каждой клеткой тела ненавидел всех и вся вокруг — в особенности, розовый надушенный шар на ножках. Долорес Амбридж. Стерва надумала выжить из Хогвартса не только зазевавшихся учеников-непосед, но и многих учителей. Она яростно скалила зубы на Дамблдора, который, к великой его чести, просто улыбался розовой шавке, а иногда мог даже хмыкнуть весело в свою бороду, чем вызывал еще большее недовольство. Фреду же казалось, что себе он улыбки позволить не может — во-первых, сохранялась легенда о пропавшей на дне морском Кассиопее-преступнице-его девушке. А во-вторых… Не было у него сил скалиться. Так он думал первые недели и месяцы. Потом дни начали светлеть в его глазах, завтраки и обеды будто стали вкуснее, воздух чище, занятия легче — и тому была причина. Оборотное зелье — оно томилось в ожидании своего часа в какой-то стремной на вид закутолке на первом этаже здания, у самых уборочных помещений, напичканных всяким инвентарем для Филча, сквиба без капли магии. Парочка заклинаний и вуаля, вход запечатан… Но вся эта канитель почему-то не принесла Фреду должного удовольствия. Казалось бы, столько трудов, столько риска, сотни случаев, когда брат или друзья могли его запалить на этом темном делишке, но сейчас, стоя в темной чахлой духоте, он не ощущал чувство удовлетворения. Напротив — хотелось разбить все к хренам собачьим и действительно постараться забыть Кассиопею хотя бы на время. Ужас. Он даже содрогнулся от этой мысли. Какая наивность — забыть человека, который уже так въелся под кожу, что не вытравишь никакими настойками и чарами. И ему было никак не справиться с этой болезненной привязанностью — постояв еще пару минут, Фред плотно закупорил бутылку с готовым зельем и оставил его до лучших времен. Дойдя до своей постели, он все еще не представлял, что ему делать дальше. Хотелось то ли убиваться от безысходности, то ли ныть об этом каждому встречному, то ли просто стать отшельником. Кружась в компоте противоречивых мыслей, Фред провалился в сон быстро, но липко, чтобы на следующий день проснуться совершенно другим человеком. За завтраком его как обычно окружали знакомые лица; Джордж рядом зевал так отчаянно и широко, что Фред диву давался, как его лицо еще не треснуло. Он так бы и прошвыривался глазами по всему залу, наблюдая за сонными учениками и учителями — глаза выхватили в разномастной толпе белобрысую макушку Драко Малфоя и сердце прострелило в груди совсем по-стариковски — как вдруг мимо них в проходе между столами прошла стайка девчонок-шестикурсниц. Все как на подбор, закутанные в шарфы и мантии, ни кусочка голой кожи не выглядывает наружу — Фред бы и не обратил внимание — до тех пор, пока это тканевой безобразие не расступилось и его взору не предстали умопомрачительно длинные ножки и плиссированный край короткой до невозможности юбчонки. Казалось бы, весь зал услышал знакомое приторно-розовое «кхе-кхе» от Амбридж, а Фреда жахнуло льдом по венам — ножки ножками, красивые-длинные-классные, но он не почувствовал ровным счетом ничего. НИ-ЧЕ-ГО. Провожая эти ноги долгим отсутствующим взглядом, Фред раз и навсегда понял, что отныне стоять у него будет только на Кассиопею. На ее невыразимо естественный смех, не такие длинные ноги, родинки-веснушки и острый, саркастичный язык. Расценив этот стремно-маньяческий взгляд по своему, ребята за столом протяжно присвистнули — все как один. — Кажется, пациент излечился! — А я говорил, нет терапии действеннее, чем заместительная… Фреда замутило — к горлу внезапно поднялись не утренняя овсянка и пирог с печенью, а чувства, адская смесь из безысходности, окрыляющего осознания любви и тоски по человеку, который так и не удосужился хотя бы напомнить о себе. Он сорвался с места, как стрела, игнорируя взгляды отнюдь не веселящегося Джорджа, и пулей вылетел из зала под окрики. — Смотри член себе не оторви в туалете! Джордж с радостным удовольствием на лице пальнул в этот голос чарами — за что Фред ему был искренне благодарен, а там уже к ним на всех парах полетела Макгонагалл, розовым шаром покатилась Амбридж, крики, ругань, возня — все закрутилось и завертелось. А Фред успел только добежать до первой уборной — его вырвало в пахнущий железом водосток. Закрутилось, завертелось вновь — его отражение в зеркале, землисто-бледное, с россыпью грязных веснушек, упало вниз и исчезло, как и свет в его глазах. Очнулся он уже в палате у мадам Помфри, которая укушенной пчелой летала вокруг него и Джорджа с Гарри, которые, собственно, и нашли его. Пищевое отравление. Занавес. И лежать бы ему столбом на кушетке в компании белых стен и прозрачных колб, как однажды поздним вечером в крыло постучались. В щелку двери просунулась кудрявая башка — первокурсник с Пуффендуя нес от самой двери свою руку на ладони, как подарочек, — даже со своего места Фред увидел длинный вздувшийся рубец на тыльной стороне кисти. Малой был неимоверно зареванный, с красным носом и влажными глазами — впрочем, он очень даже заинтересованно зыркнул в сторону развалившегося посреди журналов, кассет и проводных наушников рыжего пациента. Фред подмигнул ему в надежде приободрить, что ему в принципе удалось — пока мадам Помфри уходила за дополнительными колбами-бинтами-мазями, малой проворно забрался к Фреду на постель, свесив вниз короткие ножки в ботинках, и с подозрительной моськой принял с его рук розовую конфетку, по счастливой случайности завалявшейся в кармане домашней толстовки, которую брат принес ему на смену. Конфетка собственного производства — уже через минуту мальчик хохотал от слез смешным, тоненьким писком — эффект самодельной сладости. Фред ржал с ним — прям как конь. И ощущал освобождение. Вот оно, его освобождение — дарить улыбки. Всем и каждому, по возможности. Из палаты он выходил с четким планом — наладить производство их с братом выдумок, которые они когда-то благополучно забросили. Октябрь, ноябрь, декабрь — братья умудрялись толкать товар даже на первом сборе приспешников Гарри — так родился Отряд Дамблдора. Они придумали сотни и тысячи новых приколов — Кровопролитные леденцы, Блевательные батончики, Обморочные орешки… В их комнате все время что-то варилось, клеилось, смачивалось, колдовалось и шебуршало. Их творение было принято называть Забастовочными Завтраками — действия многих сладостей несли за собой необъяснимые симптомы, которые все чаще и чаще срывали уроки. Ребята толпами заваливались в Больничное крыло под предлогом сомнительных болезней, получали антидот от стороживших их там близнецов и счастливые отправлялись по комнатам. Амбридж надувалась от злости все сильнее и сильнее — к концу осени она уже напоминала бородавчатый воздушный шар. Чудо. На собраниях Отряда Дамблдора Фред отдыхал душой — не забывая продавать Забастовочные Завтраки за символическую цену — и тренировался. Только в этом зале, полном синего стекла, хрустальных сосулек и жарких отблесков огненного камина сквозь мысли о рецептах выплывал светлый образ Кассиопеи. И это было больно. Фред нещадно осыпал своих оппонентов новыми чарами и с каждым разом с удовольствием ощущал, как крепнет рука. Крепнет и крепнет… Скоро он сможет разбивать камни одним взглядом. Печальным было только то, что сердце не камень и разбить его буквально не удастся. А жаль. Он еще раз ударил невербально по милой блондинке с Когтеврана, представляя перед собой Кассиопею — та дала бы отпор, серые глаза задымились бы от прекрасного гнева, палочка так и заходила бы в ее пальцах молнией — но эта леди всего лишь всхлипнула и даже обиделась… Фред опустил палочку. Все не то.***
Джинни ненавидела свою руку за то, что она прямо сейчас ставила свою подпись на чуть помятом листке с надписью Отряд Дамблдора. Ну и название. Поттер, перехватив ее взгляд из толпы таких же сумасшедших, не подмигнул ей, не улыбнулся, не стал дурачиться — напротив, сделал вид, будто посмотрел на пустое место. А когда она ставила свою подпись, еще минуту задумчиво пялился на кривое «Джинни Уизли» — красивым почерком она похвастаться не могла. Джордж рядом хлопнул в ладоши, чем мгновенно вывел ее из ступора — Джинни сошла с места беззвучно и гладко, просочилась между шумящими ребятами и отправилась в замок от греха подальше. Никто и не заметил. В комнате она наконец-то сложила грязные вещи в одну корзину и отправилась в прачечную — бытовые чары ей давались не так уж и легко. Ковыряясь в стопке с нижним бельем она с удивлением обнаружила, что многие вещи надорвались по шовчику, как будто-то бы от большого натяжения. Она машинально провела руками по бедрам — угловато и резко, тут же отняв руки, — нет, тощие кости все так же выступали за грани дозволенного; Джинни с остервенением запихала вещи обратно в корзину. Сложно было признаться не в том, что вещи износились и скоро станут непригодными для носки, а в необходимости перестать думать о себе, как о наборе выступающих позвонков, сети голубых сосудов на ребрах и крови, что по этим сосудам текла. Текла все медленнее и медленнее — она мерзла всегда и везде. Даже закутанная в сотню кофт, мантию, шарфы, шали, перчатки — кончики ее пальцев с каждым месяцем голубели буквально на глазах. Усталость, недосып, вечно бдящее око Амбридж, ставшей теперь генеральным директором, все это вылилось в тупую боль под левой лопаткой. Однажды утром Джинни сделала вдох, встала с кровати и чуть не упала — перед глазами на мгновение все почернело, а затем пришла и боль, обнявшая ее тело от макушки до живота и снова в грудину — там, под ребрами, будто закрутились огромные каменные жернова. Подождав минутку, она забыла об этом странном инциденте — волшебники не болеют. Волшебники не болеют. Голубые ногти и подушечки пальцев еще можно было скрыть, списать на переохлаждение — вскоре она начала покрывать голубоватые губы сначала дешевым тональником, а поверх мазала гигиеничку со слабым розоватым оттенком и запахом то ли арбуза, то ли вишни. Как и сейчас. Почему-то именно сегодня ей было лень делать что-либо с собой, поэтому Джинни просто влезла в форму, кое-как заправив концы рубашки в юбку, завернулась в две теплые кофты и натянула поверх продуваемую всеми ветрами мантию, напоследок скептически взглянув на вновь начавшие голубеть кончики пальцев. Дерьмо. На собрание Отряда Дамблдора она заявилась прямо так, неотошедшая от сна за последним столом, взъерошенная, опухшая — близнецы скептически подняли два больших пальца, Рон, как обычно, состроил гримасу заботливой мамочки и свистнул ей, чем привлек внимание доброй половины учеников в Выручай-комнате, в том числе и Поттера. Джинни показала братьям маленький кусочек среднего пальца из-под края мантии и направилась к скамейке. Там она сгрудила свои вещи, размотавшись даже из мантии и шарфов, и приготовилась слушать — что-что, а «уроки» Поттер преподавал на отлично. К середине занятия она уже и помнить забыла о холоде — растрепанная, зарозовевшая, она вовсю шпарила палочкой по игрушечной фигурке Пожирателя, которая со стремным щелканием металлических зубов носилась между плотным кольцом сгрудившихся вокруг учеников. Голоса были громкими, но до сознания Джинни доносилась лишь треть из этих лихорадочных выкриков. — Экспеллиармус! — Петрификус тоталус! — Это не детский сад, старайтесь лучше! Джинни фыркнула вполголоса, подняв палочку чуть повыше. — Импедимента! — Уже лучше! Невилл, растешь! Гул усилился, колесики механизма заскользили по полу еще пронзительнее, прямо до зубовного скрежета, и если раньше в голове у Джинни маячила мысль о заклинании из рода Остолбеней Триа, то теперь ей просто захотелось, чтобы гребаный железный комок нервов на полу перестал так шуметь и мельтешить перед глазами… Ближе, ближе, ну же! Квадратные глаза остановились прямо на ней. — РЕДУКТО! Ни до этого момента и никогда после него у нее больше не получится такая раскатистая, твердая «р-рр», от которой даже у нее дыбом встали волоски на шее и руках, не говоря уже о мишени — «Пожиратель» буквально вспыхнул облаком разорванных в атомы кусков железа; через секунду о нем напоминал только стальной порошочек, что со свистом скользнул в решетку на полу. Молчание со всех сторон не взорвалось одобрительным шумом; оно не откликнулось; Джинни метнула быстрый взгляд на толпу обескураженных учеников и нет-нет, но все же осмотрела Гарри — в его зеленых глазах светилась непонятная ей… гордость? Ну подумаешь, его ученица так неплохо отшпарила детское заклинаньице… Джинни быстро успокоилась. Отлично, всему всегда есть разумное объяснение. Круг рассыпался на пары, кто-то устроил перерыв, она же просто отвернулась и прошлепала уставшими ногами к скамеечке. Там, в тени зеркального свода, ее было почти не видно — одним движением палочки она трансфигурировала из резинки для волос круглый мячик и принялась швырять его в стенку. Шарик почему-то плевался крошечными белыми искорками и резиново отпрыгивал ей в руки — туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… Десять, девять, восемь…Октябрь.
…семь, шесть, пять…Ноябрь
…четыре, три два…Декабрь
Один… Мячик с глухим свистом перелетел через препятствие и вспыхнул облачком белых молний. В мир вернулись звуки; в последнее время Джинни совсем забылась в себе, впрочем продолжая плавно существовать, — за прошлые месяцы она восстановила старую дружбу с однокурсниками, вновь стала следить за собой, но… Выпрямляя по утрам непослушные кудри, она тихо думала о том, что никто из них так и не заметил ни ее голубых пальцев и губ, ни разбитости. Значит, так у всех. Так у всех — недосып, усталость, чувство одиночество, никчемности, ненужности и периодические боли в теле, а еще шрамы на тыльной стороне кисти. «Мы не должны лгать». Чертова Амбридж… — …так уверены в своих знаниях, что не обращают даже внимания на то, что им говорят! Джинни таки подняла голову; в груди с предыдущей недели вновь будто поселился тяжелый каменный клубок, бьющий куда-то под лопатку и в руку, — на нее смотрели тяжелые зеленые глаза. Поттер. — Сэр, — издевательски протянула она, — я просто задумалась. — Нет никакой надобности называть меня профессором, — по толпе, что сгрудилась за его спиной, пробежался смешок; Поттер наконец оторвался от созерцания ее бледного лица и круто развернулся к ученикам. — Никто не рождается сразу профессором или великим магом. Всегда необходимо помнить, что все они, даже Темный Лорд, когда-то были всего лишь учениками, такими же как мы. Палочки их не слушались. Буквы в заклинаниях путались, кто-то из них так и не сдал эссе по Трансфигурации на «Превосходно», а кто-то, — тут он шутливо понизил голос; в зеркальном отражении Джинни увидела, как он обвел глазами толпу лукаво, исподлобья, — даже не учился в Хогвартсе. Начинаем! Громкий хлопок в ладоши — надо признаться, даже пальцы у Поттера были какими-то другими. Более притягательными что ли. Джинни потерла онемевшую руку и встала со своего места. Целых три часа они беспрерывно опробывали друг на друге всевозможные чары; ученики так и летали с одного конца зала в другой, отовсюду раздавались смешливые крики, визги и вопли — Джинни в этом празднике жизни участвовать не хотела, занималась отдельно, отрицательно махала руками на девчонок, что звали ее в общий круг, и улыбалась им с конца зала, подбадривая звучным свистом и выкриками. И, кажется, перестаралась — в толпе расходящихся людей она уже не видела ни одного лица, зрение сжалось до одной точки под лопаткой. Натянув на себя мантию, Джинни сложила руки на груди, пряча ледяные ладони в складках ткани и тихонько отдалилась от толпы. Она всего лишь несколько минут побродила по холодным коридорам, когда боль вдруг скаканула в живот и левую руку. Дышать стало нестерпимо тяжело, на лбу проступила испарина; Джинни нашла в себе силы привалится к шершавой каменной стене, рука сама собой полезла в сумку за спасительным зельем. В свете настенных факелов водичка в пузырьке отливала теплым розовым цветом — мадам Помфри, к которой она все-таки выбралась одним холодным осенним вечером, тщательно выслушала ее жалобы (про боль в спине и ощущение камня в груди Джинни решила умолчать), и отдала ей это розовое варево. Несмотря на доброжелательную расцветку, зелье осело во рту отвратительно горьким привкусом, Джинни даже пришлось на время задержать дыхание, чтобы не спровоцировать рвотный позыв. Пока она приходила в себя, волшебство действовало — искры онемения и ощущение холода во всем теле ушли, повинуясь пришедшим на смену мягким теплым мурашкам. Джинни неловко поднялась на ноги, придержавшись рукой за стену; пузырек выкатился из ее пальцев и глухо пролетел по полу далеко от лужицы света факела. В тени ей на мгновение показалось какое-то смутное движение, но минута настороженного рассматривания темноты не принесла никаких новых звуков или мельканий и она, быстро подобрав спасительный пузырек, неровным шагом покинула мерзлый коридор.***
Гарри не хотел спать. Вернее, спать он хотел, но предпочел не опускаться на дно сновидений, потому что знал — там он будет не собой. Ему надоело изо дня в день ползти, ползти, ползти… «Убей!» — тяжелый раскатистый змеиный свист. Сон повторился уже пять раз за декабрь и он не знал, что ему с этим делать. Некстати вспомнился черный вечерний коридор с желтыми языками факелов и розовый пузырек, выпавший из рук рыжей девчонки, в которой он смутно признал Джинни Уизли, — может и ему стоит пропить что-нибудь эдакое? Антиснотворное? Потирая красные глаза ладонью, Гарри широко зевнул и отправился в Больничное крыло. Впрочем, по дороге он триста раз передумал, оценив всю тупость предстоящей просьбы, и просто свернул с дороги, решив тихонько побродить в одиночестве. Гарри очень рисковал — Амбридж не только обладала многотысячным оком, ввела комендантский час и раздел учеников по гендерной принадлежности, но так же точила зуб на любимца Дамблдора. Сам же директор предпочел отстраниться от Поттера так сильно, как только смог, и Гарри не понимал причину этих действий; в последний раз профессор посмотрел ему в глаза на августовском судебном слушании по поводу нападения Дементоров и использовании им заклинания Патронуса в присутствии магла. И все. Тишина. Может он что-то сделал не так? Не оправдал ожиданий? Слишком много накосячил? Или от него просто все устали… Побродив еще немного по мощенным камнем дорожкам двора, Гарри бесшумной тенью скользнул к Астрономической башне, в аллею картин и оттуда в гостиную через портрет. В темно-красной тишине общего зала Гриффиндора он столкнулся с сонным, как всегда агрессивным к нему Симусом Финиганом, и едва сдержался от демонстрации ему среднего пальца. Скрипнув зубами и усевшись наконец в бархатное кресло у все еще теплого камина, Гарри решил наконец закрыть глаза на все, что творилось вокруг него и не заметил как усталые, тяжелые веки опустились уже по-настоящему. Что-то изменилось. Мерлин, Мерлин, Мерлин… Жестокость. Боль. Смерть. Ощущая скользким брюхом холод зеркальной плитки — он? она? — Оно ползло прямо вперед. В сетчатом зрении рептилии мелькнули рыжие волосы, но сердце не подскочило в радостном узнавании Артура Уизли — Оно хотело крови. Гарри — Змея подняла свое длинной круглое тело и плоскую голову, зашипело и бросилось в атаку. Один укус, второй, треий, четвертый — огромные ядовитые клыки с хрустом разгрызали мягкую плоть, кровь заливала мелкие чешуйки как живительная влага, а Гарри — Змея никак не могла остановиться. Да и не зачем ей было это делать… Смерть — все что приказал оставить после себя Хозяйн. Тело с раздражающими зрение ярко-оранжевыми волосами с глухим стуком упало на зеркальный пол и длинный коридор вновь прошило радостно-победное шипение… С клыков на белую кожу его ладоней капала алая кровь. Гарри дернулся, как от удара током, и заорал что есть мочи, с мясом и болью отдирая себя, свою личность от тела змеи, от ее залитой медной кровью чешуйчатой кожей. Артур… Мокрого, испуганного, дезориентированного его вели — тащили — за руки Рон и близнецы; Фред, с красными воспаленными глазами, почему-то слегка заросший и помятый, напомнил ему Сириуса. Гарри тошнило, во рту стоял стойкий мерзкий привкус плесени и железа — будто бронзовый кнат облизал. Сердце колотилось в груди и подпрыгивало в такт его неровных шагов, а затем и вовсе будто взорвалось на мгновение — из-за очередного поворота по пути в Административный корпус на них вылетел очередной рыжий всплеск, в котором Гарри по глупости и наивности захотел увидеть здорового и счастливого Артура, но то был не он — Джинни, удивительно причесанная и аккуратная, в спальном халате со слишком длинными рукавами, и голубыми губами. Заметив, как его взгляд опустился на ее губы, Уизли моментом погрызла-покусала-облизала оные до нездоровой красноты, а потом и вовсе отвернулась ото всех, закрывшись волной огненных волос. А дальше был Ад. И кабинет Дамблдора, с тёмным, густым воздухом, который входил через нос и глотку ледяными иглами недоверия, разочарования и…безразличия. — В этом сне вы стояли рядом с жертвой или смотрели на все сверху? Дамблдор взирал на стену с портретами, стоял спиной ко всем: к нему, к Джорджу и Фреду, к Рону и Джинни. Профессор Макгонагалл в спальном халате и с красными от недосыпа, глубокими глазами ещё больше походила на сонную кошку. — Нет сэр, ни то, ни другое… Я как бы… — слова мешались, язык заплетался. Гарри казалось, что через секунду его вырвет. — Профессор, объясните мне, что произошло? Дамблдор не ответил. Не обернулся. Рывком подлетел к крайнему портрету с изображением старика с напомаженными белыми кудрями и в профессорской мантии. — Эверарт! Артур сегодня на дежурстве, позаботься, чтобы наши люди нашли его… — Сэр… Разворот в другую сторону — только не на него. — Финеас! Возвращайтесь на ваш портрет на площади Гриммо, передайте, что Артур Уизли тяжело ранен и что его дети скоро прибудут к нему через портал. При упоминании площади Гриммо Фред у старого кресла болезненно скривился. Впрочем, всего лишь на секунду, а затем принялся почти равнодушно играться с жвачкой во рту. Тишина, более не разбавляемая зычным голосом директора, угрожающе сдвинулась над Гарри. Рон шаркнул ногой в тапочке по полу, шмыгнула носом Макгонагалл, тонкие серебряные приборчики на директорском столе застучали друг об друга с нежным, тонким перезвоном… Перед глазами вновь закружили разноцветные пятна — и тут же на пустой серый холст с рамкой выскочило почтенно-полное лицо профессора Эверарта. Джордж в нетерпении сорвался с кресла. — Его спасли, Альбус! Он чуть не погиб, но они говорят, выкарабкается. Темный Лорд промахнулся… Директор шумно выдохнул и даже чуть улыбнулся в серебряную бороду. — О, слава Богу!.. Близнецы удивленно переглянулись — волшебник и не о Мерлине-то? — Теперь мы должны… Гарри не разделил их удивления — внутри него, в самой тёмной и далекой комнатке вдруг открылась дверь и темнота хлынула в его тело, как дым, — по крайне мере, именно так он растолковал этот внезапный, мерзкий щелчок у самого-самого уха… Раздражение просочилось даже в ноющие зубы, Гарри повёл шеей и едва слышно зашипел… — ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ! От этого громогласного выкрика вздрогнули даже портреты. Дамблдор в недоумении вскинул голову на него — в старческих умных глазах мелькнуло отчетливое узнавание. И это узнавание вызвало в нем ужас. — Что со мной происходит? Как будто и не он сказал. Так страшно Гарри не было ещё никогда, кроме дня, когда директор приказал убрать и больше никогда не показывать живым людям зеркало Еиналеж. Тогда Гарри показалось, что все его существо исчезло, испарилось, что он сам больше не принадлежит себе — прямо как сейчас. Но если тогда на смену пришла пустота, то сейчас Гарри отчётливо учуял чье-то присутствие… Чужой. Уродливый, исковерканный и удивительно чистый разум, как у робота, как у машины, как… Как у человека, потерявшего свою человечность, вынужденного жить на куске нервов, мышц и сосудов, скрепленных между собой мощнейшей магией многочисленных убийств и разделения собственной души… Дамблдор не ответил ему. В кабинете менялись люди, пришёл чёрный, как ночной ворон, профессор Снейп — он-то, со всей ненавистью и отвращением к Поттеру, все же был правой рукой директора; ушла профессор Макгонагалл, близнецы и их сестра спешно побрели собираться, Рон, который во что бы то ни стало решил поддержать Гарри, был сослан Фредом рассказывать новости Гермионе… А самого Гарри за руку тянул Снейп, лестницами, коридорами, этажами, аллеями, двориками… От такого количества поворотов у Джинни, что змейкой следовала за ними, закружилась голова. Ей просто чудом удалось на секунду улизнуть от бдящих очей братьев, которые дали ей три часа на сборы, и она решила использовать их разумно, поесть, попить, сложить вещи… Но что-то тянуло её обратно. Вернувшись к кабинету директора, она с сожалением (откуда только взялось?) заметила, что Поттера там нет, как и Снейпа… Наверное, её вело само провидение, сам замок показывал ей путь; вскоре она нагнала темную парочку и пошла за ними, ощущая кожей ужас того, что увидит… Но не остановилась; из-за двери, буквально вырезанной в стене каменной лестницы-ракушки, отчётливо лилась приглушенная речь. Окклюменция… Едва услышав это определение, Джинни ощутила ужасное — будто каждая буква из этого слова впилась ей в левую челюсть, руку, под лопатку, даже в живот… Снова?! Обратно по лестнице она взбежала на одной лишь силе воли, путаясь в длинной, до самых каблуков, узкой юбке походного платья — и лучше бы она этого не делала: за каждой ступенькой боль вдруг начала отступать, раз за разом, раз за разом… Привалившись к окну у выхода во двор Академической башни, Уизли даже улыбнулась, радуясь победе над призрачным недугом. Следующий шаг она уже не сделала — вместо боли все тело, кость за костью, затопило глубокое онемение и Джинни рухнула в темноту.***
— Он наш отец! Фред тяжело выдохнул и прикусил щеку изнутри до крови. — Джордж… Ты же знаешь, что я не специально. Просто одна мысль о том, что я увижу Блэка… Уух, блять! — он изобразил руками сдавливания чего-то похожего на арбуз. Джордж фыркнул, принимая безмолвные извинения. — А я думаю, что бешенства в тебе поубавится, едва взглянешь на отца своей… — Фред запустил в него подушку, — возлюбленной. А то я не знаю, на чей светлый лик ты ночами дрочишь! — Если бы все этим и закончилось… Было бы наверное просто… Нет, фу! Фу-уух! Проклятая девчонка! Когда-нибудь она меня погубит, помяни мои слова! — Дурак! Только посмей копыта сбросить, я ж за тобой пойду, на мозг буду капать целую вечность… Джордж, не прекращая болтать, носился по комнате, собирая вещи: вокруг братьев в воздухе летали толстовки, джинсы, рубашки, ботинки… Словив любимый носок с вышитыми по краю красными крестиками, Фред, у которого все валилось из рук, упал на свою кровать и безмолвно уставился в полотно балдахина — Джордж успел только увернуться и палочкой отправил любимую куртку брата ему в чемодан. — Посмотри, Рон уже собрался? Сколько времени осталось? Фред лениво взмахнул палочкой и карта, «отдолженная» ими у Гарри, плавно зависла над его лицом. — Братец ещё в своей спальне… Надо напомнить ему, чтобы не забыл прихватить свой значок старосты! И как ему это вообще удалось… — А что Джинни? Карта плавно упала Фреду на лицо; из-под старых листьев отчётливо послышался протяжный храп. — ФРЕД! — Что Фред? Ну что Фред? Прошло только два часа, нашей сестре нужно как минимум еще, — Фред все же взглянул обратно на карту, ища точку с именем сёстры и сощурился, подозрительно глядя на замершую надпись «Джинни Уизли», — ей нужно как минимум четыре часа… Точка все не двигалась. Фред даже сел на кровати — она была одна в коридоре, не двигалась, не шевелилась… — …чтобы собраться… Джордж! Ровно с этим выкриком надпись сдвинулась с места и Фред выдохнул в странном облегчении — наверное Джинни просто задумалась, глядя в окно. Она всегда была более впечатлительной, тонкой натурой… — Она уже на подходе! Джордж кивнул и последняя пара джинс шлепнулась в одинаковые чемоданы; завизжали язычки-молнии. В пятнышке пробуждающегося за окном зимнего солнца брат выглядел странно, уставшим и слишком грустным… — Как думаешь, с папой все будет хорошо? Фред ждал целую секунду, прежде чем ответить. — Даже не сомневаюсь в этом. В портал директорского камина они заходили рука об руку, все вместе: взъерошенный Рон и неожиданно высокий Поттер, Фред с Джорджем и Джинни между ними — серая, с бескровными губами и темными кругами на пол лица. Братья оглядели её напряженно, Фред нахмурился… — Месячные, — нагло улыбнувшись одними уголками рта, Джинни шагнула в огонь первая, разорвав цепь из рук. — Женщины! И этим все сказано. Последним в зеленое пламя камина зашёл не менее зелёный Поттер.***
Рождество и перевязанный бинтами Артур Уизли. Хмуро улыбающиеся близнецы; Рон со связанным свитером в руках и выражением натянутой радости на лице; Джинни, с кожей светло-серого оттенка, как зимнее небо или кусочек дорожного камня. Заметив его взгляд, она даже чуть закатила глаза, чем вызвала у Гарри нездоровый смешок. А потом из коридора прямо на него двинулся знакомый высокий силуэт — Сириус обнял крестника так, что кости не треснули только чудом. Фред же при этом выглядел так, будто проглотил рыбий хребет и тот теперь торчит унего поперёк горла; через минуту он все же переборол себя и крепко сжал протянутую ему жилистую руку с длинными пальцами. Сириус смотрел на него секунду своими серыми глазами, чем сразу же напомнил Фреду Кассиопею, но так ничего и не сказал. Только уголок рта дернулся в грустной улыбке. «Он тоже скучает». За праздничным столом творилось волшебство: что-то летало, подпрыгивало, пело, по воздуху планировали пластмассовые Санты верхом на оленях, из перечниц вылетали крохотные фейерверки и оседали блестящими звёздами на волосы всех, кто находился в широкой гостиной. Гарри долго рассматривал белую лепнину на потолке, стрельчатые окна, поколотые старые бюстики, чёрные рамки пустых картин и думал о Сириусе. Смог бы он, Гарри, сделать так же, сбежать от семьи, жить отдельно и больше никогда не любить кого-то из них? Что если бы он поступил в Слизерин? Отвернулись бы от него все те, кто сейчас сидят за столом и смотрят на него, как на просыпающийся вулкан? Стало противно, мерзко — Гарри ощутил сдавливание в шее и в шраме на лбу, повёл тяжёлой головой. Какие же они все… Чужие. Они никогда не поймут его, разве что Сириус… Гарри отодвинул себя вместе со стулом от стола с отвратительным скрежетом, который в его ушах прозвучал как музыка. Заметил, как странно посмотрели на него близнецы, Рон и все остальные; одна Джинни даже не взглянула на него, продолжила ковыряться в своей тарелке. Змеиное сердце всколыхнулось в груди — Гарри озверился за секунду и за неё же остыл; она всего лишь сестра его… друзей. Закашлявшись, в свою комнату он не шёл, а летел — так сильно ему хотелось забраться под тяжёлое одеяло и не думать ни о чем. Свернуться в клубок и спать, спать, спать… Просто спать. Сквозь прикрытые веки он увидел незнакомый ему столик из обсидианово-черного стекла, но сознание помутилось прежде, чем смогло оценить интерьер явно чужой комнаты. Далеко за полночь, Джинни поднималась к себе, останавливаясь через каждые две ступеньки в целях профилактики; очнувшись от приступа на каменном полу Хогвартса, она почувствовала себя необычайно хорошо, будто не было ни боли, ни онемения — ничего. Сегодня же внутри росла усталость, разбитость и лестница в родную спальню казалась Джинни бесконечной. Уняв бешеное сердцебиение, она, с твердым намерением вновь начать летать на метле, открыла знакомую новенькую дверь и ускользнула в темноту. В старой комнате она не поменяла разве что пол, стены и потолок; все остальное, красивое и новое, приобретенное на монеты с проданных Забастовочных Завтраков братьев, Джинни тщательно выбирала со страниц модных магических журналов — Алиссия с Анджелиной расстарались. Фред, у которого она впервые забрала чемоданчик с «завтраком» на продажу, шепнул ей: — О всем, что ни купишь на вырученные монеты, мать никогда не узнает. Ну, а если узнает, скажешь, что Сириус подарил, он вкурсе нашего бизнеса. И подмигнул ей. С блестящими сиклями, что вдруг полились на неё отовсюду, Джинни носилась, как курица с яйцами; сначала она хотела купить новую метлу, потом поумерила пыл и начала приобретать мелочи — расчески, заколки, косметику, колготки, однажды даже подралась за пачку маггловских сигарет со вкусом шоколада, но так ни одну и не выкурила — не умела да и не было желания. Потом запросы стали больше — новый стол, стул, кровать, новая одежда, а после и новая палочка из лавки Оливандера. Старая комната с проклятым флером тёмной семейки Блэк стала ей вдруг противна; избавившись от хламья, Джинни с дозволения Сириуса переделала её на свой лад… Скинув надоевшее за день длинное платье, она стянула обувь, носки, колготки, провела палочкой по спутанным волосам и тяжело рухнула на кровать… Колено ткнулось во что-то твердое и тёплое; одеяло зашевелилось и из темноты на Джинни уставились блестящие глаза. Сердце вздрогнуло. — Люмос! Поттер, сонный, без ботинок и в расстегнутой до солнечного сплетения рубашке разве что не зашипел на вылившийся на него яркий свет. — Какого хуя! Джинни?! — проморгавшись, Поттер сел на кровати и воззрился на полуголую девчонку темными глазами; зрачки стали едва различимыми точками в море зелёного цвета. — Ты что забыл в моей комнате, Поттер?! Получилось возмущенно и тихо, шепотом. Гарри моргнул пару раз, почесал чёрную взлохмаченную макушку и, как ни в чем не бывало, откинулся обратно на подушку. — Это была единственная открытая дверь. Так что, — он даже не скрывал, что не раскаивается, — я здесь. И очень хочу спать. А ещё, если выгонишь, то мне придётся на вопросы «где ты был?» отвечать, что спал я в твоей кровати. Но мы можем поступить по-другому — мы спим здесь, ты никому ничего не говоришь, а я «всю ночь спал в ванной», идёт? Выкинув всю эту речь, Поттер повернулся на бок лицом к опешившей девчонке и невинно сложил руки под щекой. — В ванной? — Джинни согласилась бы даже станцевать перед Дамблдором, лишь бы ей дали поспать. А ещё — Поттер был большим, тёплым и совсем безобидным, не таким, как за праздничным столом… И она сдалась. — А что? Там очень удобное кресло стоит… — Надеюсь, ты не храпишь. Джинни подлезла под одеяло, укрывшись по самую макушку и почувствовала, как Поттер сделал то же самое — в тёплой тесноте их ноги соприкоснулись. Джинни заерзала в попытке отодвинуться, но лишь заехала ему коленкой куда-то, отчего Гарри сдавленно ругнулся, одним движением перевернул её тело спиной к себе и накрыл сверху своей рукой. — Да ты вся ледяная, Джин. От этого шепота над ухом, сердце Джинни слабо, болезненно трепыхнуло в груди, но тут же смолкло. Веки налились свинцовой тяжестью. — Ты задница, Поттер… Короткий смешок, она ощутила его всей спиной. И тихий выдох у неё над макушкой, пошевеливший встрепанные рыжие волосы. — Спи. И она уснула. Утром о присутствии Поттера напоминала лишь остывшая вмятина на другой половине кровати. Потерев ноющую точку под лопаткой, Джинни спустилась в освещённую зимним солнцем гостиную. — И ты не говорила?! Ни слова, серьезно?! Мам! Орал Джордж, не Фред, что было вдвойне не обычно; не дождавшись ни одного приветственного кивка, Джинни меланхолично подвинула к себе кофейник и чашку — ароматная струйка потекла в фарфор медленно-медленно… В гостиную спустился Рон, рыжий и смешной, как Живоглот Гермионы. — Чё за крик? Мама опустила половник в кастрюлю особенно громко. — Рональд! Не «чё-кай», будь добр, ты молодой волшебник и староста, а не… — Перси присоединился к фанатиками из Министерства, — Фред просветил его голосом, не терпящим возражений, и отхлебнул кофе из чашки под одобрительный кивок выбритого, сияющего Сириуса. — Перси?! Наш Перси? — Что и следовало ожидать… — Он всего лишь мальчик, он запутался…! — Запутался в чем? В том, кому верить? Он должен был придти к родителям, к семье! — отец, белый, как и его бинты, собирался на перевязки в больницу Святого Мунго. — Вы видите здесь семью? Все развернулись к Джинни с глазами, полными разных чувств — от удовольствия, как у Фреда, немого удивления, как у Сириуса, до священного ужаса, как у Молли… Джордж поперхнулся чаем, Рон некрасиво раззявил рот, а Гарри, только то прибывший в гостиную, вычищенный и гладкий, скорбно выгнул губы: мол, вот и последняя капля прибыла… Ну да, от нее-то никто таких слов не ожидал; Джинни стало сразу и стыдно, и радостно, и печально, онемение опустилось к кончиками пальцев и она неосознанно прижала их подушечками друг к другу, раз, ещё раз… — Это что за…? Блэк, разорвав невидимое натяжение ссоры в воздухе, подскочил к зеленеющему на глазах камину — из пепельной пасти выпорхнул, как гладкая белая птичка, тонкий конверт. Внимательно прочитав чернильные закорючки, он протянул бумагу раскрасневшейся от ссоры и духоты Молли Уизли. Пара секунд чтения — и она покачнулась, схватившись за сердце; близнецы быстро усадили её в кресло, пока Джинни решала про себя: подойти или не подойти? Наверное, эта борьба отразилась на её лице, потому что Поттер, подпиравший до этого стенку, многозначительно приподнял чёрные брови — «Что же ты выберешь?». Как бы Джинни ни старалась, с места сойти не удалось; внутри, вместо естественного для ситуации стыда, разливалось мстительное удовольствие. Она мстила матери за годы отсутствия элементарного внимания и родительской любви, за годы слепого раболепия перед лицом зажравшегося братца-заучки Перси, за принижение Фреда и Рональда; за то, что Билли предпочел жизнь вдали от семьи, за то, что Чарли сбежал из-за родителей, оставив после себя лишь призрак своего присутствия… — Дорогая, что там? Мама зарыдала от этого беспокойного голоса и буквально повисла на руках мужа. — Ч-чарли! Мальчик мой! Фред вырвал из её ослабевших рук письмо так, будто оно было ядовитой змеей; перечитал строки один раз, второй, третий, а потом схватился за волосы и крепко-крепко зажмурился… Казалось, что он даже перестал дышать, лишь его длинные ноги выводили бесконечные круги по вмиг охладевшей гостиной. Оглушительно громкая трель дверного замка заставила всех подскочить с мест — первым в прихожую метнулся Сириус, который уже успел прочитать белое письмо, и теперь оно, потревоженное ветром, медленно-плавно спикировало на пол, никому ненужное и забытое. Джинни подобрала его, осторожно выпрямила мятые уголки и уселась в самое дальнее кресло — ей было плевать на звонок, на того, кто пришел, на всех было наплевать… Она развернула пергамент.«Дорогие Молли и Артур! Мне не хотелось начинать письмо с такой ужасной ноты, однако…»
На этих словах красивые, ровные буквы прерывались и дальнейшие строчки врезались в глаза своей жесткостью, сухой краткостью и явным наклоном влево.«…ваш сын, Билл, сейчас под арестом за препятствие ведения расследования Следственного комитета Министерства. Кингсли и я уже добились выплаты залога и вам не о чем сильно беспокоиться. Но едва ли это все новости: перед арестом Билл успел переправить Звезду к вашему другому сыну, Чарли, предположительно находящемуся на тот момент в степях Румынии. По неизвестным обстоятельствам, Звезда едва ли не смертельно навредила вашему сыну под действием яда вампира, которого на сегодняшний день в её организме больше нет. Мне искренне жаль, Молли. Отправляю к вам Звезду в сопровождении проверенного человека, он же и отведет вас к Чарли. А. Грюм.»
Джинни заставила себя отбросить все мысли и ужас от сочетания слов «смертельно» и «Чарли» — кто такой Звезда?! Или кто такая… Из коридора обратно в гостиную высыпали все; в толпе преимущественно рыжих волос Джинни с содроганием и неверием заметила белую макушку Драко и уже хотела встать, но не смогла — белой была шевелюра вовсе не Малфоя-младшего… Святой Мерлин. Лучше бы это был Драко Малфой или даже Люициус. Лучше бы они. — ТЫ! Ты и твоя… девка Малфой! Это она виновата, она!!! Молли взвыла так, что даже портрет Вальбурги Блэк, с которого по неосторожности стянули покрывало, восхищенно заткнулся. — Она убила моего сына, моего Чарли! Моего мальчика! — Молли, Чарли жив… Мать взвыла вновь, не слыша и не видя ничего вокруг, закричала на одной ноте — высокой и горькой; слёзы катились по её лицу, впитывались в ткань фартука и домашнего платья. Фред, белый и высокий, выше матери на добрые две головы, закрывал спиной тонкую фигуру Кассиопеи; ее белые волосы, как иглы, выбивались из низкого, не аккуратного хвоста. — УБИЙЦА! Фред подскочил к матери так близко, что почти наступил ей на ноги. Он был ужасен: глаза искрились злостью и ненавистью, веснушки сильнее поступили на усталом лице. — ЗАТКНИСЬ! Не смей никогда так её называть! — прошипел Фред, наставив на мать длинный палец. — Никогда! Ты поняла меня…?! Молли ударила сына. Звук крепкой пощечины разлетелся по дому, как сухой выстрел — он-то и отдался в груди Джинни выворачивающей болью. Много лет спустя, вспоминая это утро, этот ужасный звук, она поймёт — он был точкой отсчёта. Следующие несколько лет она изо дня в день будет возвращаться к этому воспоминанию, самым болезненным образом осознавая, что последущая цепочка событий навсегда, безвозвратно уничтожит несколько жизней… Каждую ночь будущих десяти лет она будет понимать и то, что в этой истории её роль была одной из ключевых — одной из тех, случайных трагедий второстепенных лиц… Кассиопея выпрыгнула из-за спины Фреда как раз в тот момент, когда Молли Уизли размахнулась для второй пощечины — Джинни запомнила навсегда ужас и горькую обиду в глазах брата. Как белый ангел, как чёрный демон, Касс вылетела вперёд, прикрывая Фреда грудью, — и ударила полную женщину по лицу. Сильно. Глухо. Грозовые глаза Кассиопеи почернели; белые зубы в оскале будто бы заострились, засверкали ядом… Джинни неловко поднялась с кресла, собираясь кинуться то ли к брату, то ли отодвинуть Кассиопею, но ноги не стали её слушаться. Она упала на первом же шаге, со всей силы врезавшись правой стороной лица в крохотный стеклянный столик у яркой рождественской ёлки. Осколки боли впились во всю её сущность — или то были осколки стекла? На последней секунде, блаженной секунде без боли в груди она смотрела на разноцветные огоньки, что бегали по пушистым еловым лапкам. Жёлтый, красный, синий, зелёный… Чёрный. Чёрный свет. Что-то мокрое стекло по ее лицу, прочертило дорожку вдоль носа, и Джинни упала в пропасть.