Заметки на полях

Ещё один эпизод из итальянских каникул Холмса и Уотсона. Посвящается Ciaran Примечание: «Травиата» шла в 1894 году в Карло Феличе точно так же, как болотная гадюка ползала по шнурку. — Холмс, у вас поменялся репертуар, — заметил я как-то утром после завтрака. Мы всё ещё находились в Генуе. Город оказался неожиданно интересным. Простые узкие улочки, по которым мы бродили часто без всякой цели, район Боккадассе, чьи разноцветные дома похожи на детские кубики и так же громоздятся друг на друга, — да мало ли необычного мы успели увидеть? Я уже не говорю о местных палаццо, о садах и виллах. Правда, мы до сих пор не были в театре Карло Феличе, и это было странно. — В самом деле? — Холмс отложил скрипку. — Думаю, вы и сами это заметили. Мой друг немного недовольно поморщился, но я вовсе не собирался делать какие-то выводы, тем более говорить об этом вслух. — Наши вкусы часто меняются в зависимости от душевного состояния, — заметил Холмс. Ну да, он, как обычно, предуведомил мою возможную фразу. — Мы давно не были в опере, — сказал я без недомолвок. — О! — Холмс возвёл глаза к потолку. — Понимаю: в местном театре в репертуаре нет Вагнера, — я даже обиделся немного. — Вот как раз Вагнера меня в последнее время не тянет слушать, — возразил мой друг. — Странно, но это факт. И на что бы вам хотелось сходить? Я не смотрел афиши. — На «Травиату», например. — Как? Уотсон, полно, ну что вы… — Почему вас это удивляет? Красивая опера. Вас шокирует сюжет, Холмс? — Нет… Я так и не понял, смутился он или возмутился, что я мог так подумать. — Я читал когда-то «Даму с камелиями». Мне этого показалось достаточно. — Но это же опера, дорогой мой, — продолжал настаивать я. — Там такая чудесная музыка. Неужели вы ни разу не слушали «Травиату»? — Ни разу, — отчеканил он. — И не вспоминайте о системе Коперника, не надо! Тут я не выдержал и рассмеялся. — Ну, полно, полно, — проворчал Холмс. — Разумеется, я не настолько невежественен, и кое-какие мелодии из «Травиаты» могу вспомнить. Например, ту арию разобиженного отца — приятная мелодия… Да… — И всё? — Застольная, разумеется… — Ну-ну, — усмехнулся я. — Хорошо, я согласен. Смотрите афишу. Если эта опера здесь вообще идёт. — Идёт, и билеты я уже взял, — улыбнулся я. — Ну, доктор! — Холмс попытался придать себе суровый вид, но через секунду он уже смеялся, и я вместе с ним. Так в нужный вечер мы оказались в Карло Феличе. В сравнении со многими европейскими театрами он был ещё очень молод, построенный только лишь в двадцать восьмом. Генуэзцы всячески превозносят свой город и свои достопримечательности, и театр исключением не был. Холмс с некоторым удивлением слушал мой рассказ о том, что в зале одна из лучших акустик в Европе, что Верди сотрудничал с этим театром, пусть и отказался писать оперу на столетие Колумба. Обновлённый два года тому назад зал являл собой образчик стиля рококо и сиял. Зная нелюбовь Холмса к партеру, я взял билеты в ложу. Холмс окинул взглядом здешнее убранство и со скучающим видом уставился в оркестровую яму. Вежливыми хлопками поприветствовал дирижёра. Спектакль начался. На сцене довольно натуралистично представили салон Виолетты. Прима была в красном платье с кринолином и декольте. При каждом вздохе её довольно аппетитный бюст приковывал к себе многочисленные взгляды через театральные бинокли. Углы рта Холмса насмешливо подрагивали. Я бросил на него выразительный взгляд. Потом отвлёкся на само действие и перестал обращать внимание на реакцию друга. Я слышал пару раз чуть слышное хмыканье, когда Холмс, видимо, узнавал некоторые мелодии и был удивлён, что они, оказывается, из «Травиаты». Пусть сопрано уже и вышла из возраста героини, тем не менее, пела превосходно. Заканчивался первый акт, Виолетта осталась на сцене одна. Где-то на середине её знаменитой арии я посмотрел, наконец, на Холмса. Он сидел с абсолютно каменным выражением лица, губы были сжаты в одну плотную линию. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Возможно, у него есть какое-то предубеждение насчёт Верди, но не до такой же степени. Тут мой взгляд упал на его руку — пальцы с такой силой сжимали подлокотник, что побелели. — Вам нехорошо? — шепнул я. Он нетерпеливо мотнул головой и нахмурился. Пожав плечами, я стал смотреть на сцену. Впечатление от доброй трети арии у меня было испорчено. Я мрачно покосился на Холмса и еле удержал восклицание. Его каменное лицо было не проявлением недовольства, а попыткой сдержать слёзы. Он даже взгляд в сторону отвёл. А ведь прима не только хорошо пела — она ещё и играла. «Всегда свободна» звучало с подлинным отчаянием, хотя она улыбалась и цеплялась за кресла салона, пытаясь принять привычные изящные позы. Эта Виолетта умирала уже в первом акте. Когда занавес закрылся, мой друг чуть ладони себе не отбил. Тем не менее, я всё же сказал ему: — Мы можем уйти до четвёртого акта, если хотите. — Посмотрим, — ответил он хрипло и откашлялся. — Хорошо. Холмс стоически выдержал второй и третий акты, но мы так и не досидели до конца. Как только Виолетта начала читать письмо Альфреда, он сжал мою руку, покачал головой и встал. Когда мы вышли на улицу, он издал долгий вздох облегчения. — Пройдёмся? — предложил я. — Нет. Не хочу. Мы сели в первый попавшийся наёмный экипаж, благо их было много в этот час на площади, и доехали до отеля. Холмс упорно молчал, как будто набрал в рот воды. Что ж... Я тоже молчал. После того, как мы выпили кофе — увы, пришлось перейти на этот напиток, на котором итальянцы были просто помешаны (выпили, то есть сделали три глоточка из маленькой чашечки), Холмс достал скрипку, вставил сурдинку и отошёл к окну. У него была привычка поворачиваться спиной, когда он что-то разучивал или подбирал. Надо сказать, что запомнил Холмс довольно много, правда, обрывочно, и я чувствовал, что он постепенно начинал всё больше раздражаться, не в состоянии воспроизвести целиком некоторые куски. После пятого исполнения одного душераздирающего пассажа, я не выдержал. — Довольно, — сказал я мягко, подойдя к Холмсу и берясь за запястье его руки, держащей смычок. — Мой дорогой, ведь можно купить партитуру. Не мучайтесь. Мой друг послушно убрал скрипку в футляр. Мне было и приятно, что опера произвела на него такое впечатление, и немного смешно, потому что Холмс был похож на обиженного ребёнка, которому рассказали историю с плохим концом, и ещё я был несколько встревожен его упорным молчанием. Наконец, уже в постели он неожиданно спросил: — А вы слышали «Отелло»? — Пока нет, — ответил я. Холмс приподнялся на локте. — Он идёт в Париже, это точно. Может быть, его опять возобновят в новом сезоне. Осенью наведаемся? — он улыбнулся. Я рассмеялся и притянул его к себе. — Обязательно.