Не верь, не бойся, не проси...

                    Они жили вместе уже месяц. Все это время Кристина неизменно возвращалась к нему в подземелья после всех этих репетиций и мероприятий, выступать на которых ее приглашали с завидной регулярностью. На выходные они забирали Николь и часто ходили втроем на прогулки.              За это время Эрик испытывал по отношению к своей Кристине самые разные чувства: от восхищения до недоумения. Но самое важное — всепоглощающая любовь к этой девушке, — оставалась в его сердце неизменной. И неважно, лежала ли она рядом с ним, мягко перебирая рукой остатки волос на его голове и рассказывая о произошедшем за день или оттаскивала упирающегося Эрика за шиворот от органа, менторским тоном читая лекцию о расстройстве пищевого поведения и своем нежелании в первую брачную ночь «убиться об его кости». Были различные ссоры и недоразумения, но было и множество теплых и приятных моментов.              Наблюдая за жизнью других людей, Эрик мог составить представление о своей собственной будущей жизни с Кристиной. Но жить прогнозами с этой девушкой оказалось невозможно, потому что «здесь и сейчас» она демонстрировала полное опровержение предыдущим попыткам предугадать ход событий.              Эрик думал, что Кристина будет ругать его за бардак в квартире. Именно поэтому первые две недели жизни тщательно следил за тем, чтобы все кругом было идеально. Но потом он с изумлением заметил, что к уже имеющемуся бардаку Кристина с удовольствием добавляет свой. Разумеется, их жилище не превратилось в свинарник, заваленный нестиранными вещами, немытой посудой и клочьями пыли с паутиной, но первое время Эрику было странно натыкаться на неубранную книгу, забытую на диване в гостиной сумку, отложенную в сторону вышивку… Странно и одновременно… Приятно было обнаруживать после своего отсутствия, что некоторые предметы в доме поменяли свое местоположение. Что здесь, с ним, кто-то живет! Что он больше, подумать только, не один!              Что его огорчало, так это странная холодность Кристины. Со временем, Эрик замечал, рядом с ним она потихоньку оттаивала, открывала ему душу и подпускала к себе ближе, чем кого-либо другого. Но сколько раз уже обливалось кровью сердце, когда она вздрагивала от его касания, как больно было видеть порой непонимание на ее лице в разговоре о чувствах, и как обидно было чувствовать в миг объятий, что это нужно только ему… Будто бы она не нуждается в его чувствах. Будто бы она с ним только из жалости…              И как ни старался он гнать в сторону мысли о том, что Кристине чужды все эти христианские тезисы, что единственной религией, которую она признает, является разумный эгоцентризм и что если ей было бы действительно неинтересно и, тем более — противно рядом с ним находиться, то она уже давно бы развернулась и ушла… Мысли о собственной ненужности все равно не оставляли.              Каждый раз, когда Кристина уходит, он боится, что она больше не вернется. Что ей надоест.              Он всеми силами старается задавить свои страхи, но это не так-то просто сделать в одиночку. А Кристина… О, если бы она вела себя как ее герои, первой бросаясь к нему в объятия. Если бы только она сквозь сон шептала его имя, искала его руку. Если бы только она иначе, чем простым и практически безэмоциональным «я тебя люблю» дала ему понять, что он ей нужен… Что он для нее важен… Если бы только…              Но вместо этого она каждый раз зло щурится и льет на него ледяную воду, когда он пытается спровоцировать свою снежную королеву на проявление хоть каких-то эмоций. Ему страшно. Он слишком долго был изгоем и настолько привык к этой роли, что без должного убеждения не может верить в то, что все может иначе.              Если бы она сказала ему, что счастлива рядом с ним… Что он — тот, кто нужен ей для счастья… Но Кристина никогда ему не скажет этого. Даже если так и есть — он никогда об этом не узнает. С этим Эрик тоже смирился — так же, как и Кристина с его «избыточной эмоциональностью», как она сама говорила. Но боже, как же он боится, что однажды она не вернется. И как горько осознавать, что этот страх будет преследовать его всегда. И ее, ведь именно этот страх заставляет прорываться наружу истерики, которые она так ненавидит.              Шаги за дверью давно стихли, а он сидел на полу в коридоре и все корил себя за странную истерику. Ощущение жара продолжало распространяться по телу — именно на начинающуюся лихорадку Эрик списал свою слабину. Поднял голову, окинул взглядом пустую комнату и заплакал. Чувство тоски и одиночества сейчас было сильней, как никогда раньше.              Он понимал, что виноват сам: провоцировать не с той ноги вставшую Кристину на ссору, а потом пытаться удержать ее дома с помощью слез… Но боже, как он хотел, чтобы хоть один раз ответом на его слезы стали мягкие, ласковые объятия, как в первые дни их знакомства. Чем больше проходило времени — тем меньше Эрику доставалось этой нежной, практически материнской ласки. Он и просил ее так, как обычно просят дети — криком и слезами, но Кристина не понимала. Кристину ведь папа приучил, что «тебе совсем не нужно обниматься, ты самодостаточная личность, которая не нуждается во всех этих телячьих нежностях». Приучил так, что она сама в это поверила и теперь не понимала, что люди рядом… Они ведь другие! И Эрик другой. И когда душу сжимала в тисках странная тоска, когда становилось тяжело на сердце, больше всего хотелось дать выход своим эмоциям. И получить вместо ледяной воды за шиворот то, что ему никогда не было доступно. Она не понимала. А объяснять Эрик боялся. «Сейчас-то все хорошо, чего же ты ноешь?» — он так и представлял себе тот тон, которым она это скажет. И как посмотрит так своими ледяными глазами, как на неведомую науке зверушку. И как ей объяснить, что не у всех получается оставить прошлое в прошлом…              Температура подскочила так резко, что он заподозрил теперь уже что-то похуже простуды. Да и простуда — это не с его иммунитетом: за всю свою жизнь Эрик ни разу не простудился. Зато один раз болел корью в детстве и еще один раз — какой-то восточной заразой в Персии. При этом едва не умерев в обоих случаях, — напомнив себе об этом, мужчина почувствовал себя еще гаже, потому что впервые в жизни он испытал страх перед смертью. Раньше он… существовал. И существование это не ценил. Но теперь, когда в его жизни появился смысл, когда она заиграла новыми, яркими красками, уход из нее казался ему высшей несправедливостью по отношению к нему. Впрочем, а когда к нему были справедливы? Только Кристина… И то далеко не всегда.              Читать было тяжело, что-то делать руками — еще тяжелей. Если бы рядом была Кристина… На глаза навернулись слезы обиды, которые мужчина тут же сморгнул и, перевернувшись набок, принялся удобней устраиваться на кровати. Надо было попробовать поспать. Как там говорят: сон — лучшее лекарство? Опытным путем он понял, что это не так: выспаться все равно не получилось, так как мешала головная боль, а жар в итоге стал нестерпимым. Вздохнув, он полез в аптечку за термометром, а увидев результаты проведенных исследований — еще и за жаропонижающим. Приняв лекарства, он снова заполз под одеяло и принялся ждать. Кристину.              В себя пришел от ощущения, что кто-то трясет его за плечи. И от этой тряски раскалывающаяся голова болела еще сильней. Он чувствовал, что вокруг его тела что-то живое и холодное. Как будто какая-то змея обвивалась кольцами и дарила ощущение спасительной прохлады. Но голова…              — Эрик… Эрик, — тихий голос доносился до него.              — Кристина? — он чуть приоткрывает глаза и тут же морщится от яркого света. Откуда тут свет, ведь он все погасил… Откуда здесь вода?              Только сейчас он понял, что сидит в ванной по пояс положив руки на бортик и уронив на них голову. А кругом вода… Очень много воды — Кристина стоит в ней едва не по щиколотку. Кран закрыт, но с него все еще добавляются капли в море.              — Эрик, ты что творишь? Ты вообще…              — Как я здесь… — резко переведя взгляд вниз, на свое тело, он понял, что будучи в каком-то беспамятстве, забрался в ванну в одежде. Это немного утешало.              — Это я тоже хотела бы знать, как ты здесь оказался. Ты вообще мозгов лишился последних? А если бы утонул?              — Надо было остаться рядом, когда я просил! Позаботиться обо мне… — это он произнес совсем тихо.              — Надо было объяснить нормально, что с тобой, а не концерты закатывать. Чай, не младенец годовалый и говорить вполне связно умеешь при желании, — ледяные глаза посмотрели на него сверху вниз. Впрочем, этот взгляд тут же смягчился. — Давай вылезать.              — Нет-нет… — умоляюще прошептал он. Мысль о том, чтобы вылезти из объятий спасительной мокрой змеи, была сродни пытке. Он не помнил, как оказался здесь, а значит — ему было совсем плохо. — Мне здесь легче.              — Так, русалочка моя. Если ты не вылезешь добровольно — я вытащу тебя силой — я смогу, ты же знаешь. У тебя лихорадка, а ты забираешься в ледяную чугунную ванную с ледяной, мать ее, водой и сидишь там неизвестно сколько. Ты хоть понимаешь, что…              — А ты много понимаешь? — он прижался виском к бортику, закрывая глаза. — Все горит, голова раскалывается, сердце даже болеть начинает, я уже молчу про судороги. Она закрыла дверь… Закрыла и ушла. Не помогла мне! Она хотела, чтобы я умер… — тихо пробормотал он.              — Что? Эрик, ты о чем сейчас вообще…              Девушка проводит рукой по его затылку, но он морщится и отодвигается в сторону. У Кристины всегда теплые руки. А сейчас ему нужен холод. Он знает, что скоро придется вылезти, что потом будет еще хуже, чем сейчас, что своими «экспериментами» он только усугубляет свое состояние. Сейчас на это плевать.              Кто-то резко хватает подмышки и тащит из ванной.              — Оставь… — свет перед глазами неожиданно меркнет, вдруг становится нестерпимо холодно.              В себя приводят мягкие прикосновения к лицу. Кто-то зовет по имени и сует под нос ватку с чем-то противно пахнущим. Едва не выворачивает и требуется несколько глубоких вдохов, чтобы сохранить приличия.              — Я же тебе говорила, — нервно произнесла Кристина. Она говорила что-то еще, но Эрик не вслушивался. Он сам не понял, как снова оказался в комнате и был усажен в кресло. Он с трудом успел вывернуться из рук Кристины в тот момент, когда она начала расстегивать на нем рубашку.              — Н-не надо…              — Не боись, не изнасилую, — издевательски ответило ему это исчадие ада, явно намереваясь продолжить свое черное дело. Только этого ему не хватало! Приличным девушкам не пристало видеть будущих мужей голыми до свадьбы. А учитывая, что он без одежды представлял собой еще более жалкое зрелище — подобное представление не сможет улучшить их отношения с Кристиной.              — Я сам, — он завернулся в полотенце, как в единственную защиту от изучающего взгляда Кристины. Вспомнив, что намокшая рубашка стала практически прозрачной, он едва подавил панический вопль. Но вместо этого повторил, сглотнув ком в горле. — Я сам.              — Ладно, пойду пока приберу тот бардак, что ты устроил.              Она возвращается к нему через десять минут. Эрик к тому времени успел переодеться и послушно перебраться на кровать. В воду, конечно, лезть было глупо, но видимо, ему было слишком плохо, чтобы об этом думать. Нормальным-то людям хорошо: рядом с ними всегда будет кто-то, кто поможет сбить температуру компрессами и обертываниями, кто помешает в бреду сотворить что-нибудь, что навредит… А он-то даже этого не заслуживает, как оказалось!              — Не надо так на меня смотреть! — мгновенно вспыхнула она. От резкого звука Эрик передернулся, но Кристина словно не заметила этого. — Надо было с утра сказать четко, ясно и без истерики, что с тобой происходит и чего тебе хочется, а не устраивать из нашей семейной жизни филиал Оперы.              Нашей… Нашей… От одного только этого словосочетания «наша семейная жизнь» за спиной выросли крылья. Путаясь в одеяле и как-то привычно теряя то и дело точку опоры из-за слишком мягкой перины, он подобрался к краю кровати, на котором сидела Кристина и подался вперед, прижимаясь лбом к ее плечу.              — Обнять? — привычный уточняющий тон вдруг сбросил все очарование момента.              Никогда не будет по-другому… никогда. Порой он поражался себе — получая желаемое, ему сразу же хотелось большего. Когда-то он мечтал о том, чтобы Кристина просто разговаривала с ним и не боялась. Потом — чтобы принимала его, уродливого Эрика, как обычного человека. Следом захотелось, чтобы прелестный ангел стал ему ближе и вот сейчас…              — Ну почему вы так… Ну зачем так… — сбивчиво пробормотал он, отворачиваясь от нее и демонстративно ложась на дальний край кровати. Подался вперед, прижимаясь лбом к прохладной стене и только тогда разрыдался. — Не надо меня сейчас поливать. Если противно, то просто… Просто уйдите, просто оставьте Эрика умирать от горя, просто закройте дверь… — тихо забормотал он, царапая стену пальцами. Не выдержал и ударил по ней кулаком.              — Да не опять, а снова… Ну на этот раз что я не так сделала?! Что я вообще не так делаю и какого хрена ты со мной в шарады играешь вместо того, чтобы сказать, что тебе надо?! Я что, кукла какая-то, а не живой человек?! Автоматы твои, что ли?! С ними бы и игрался, нехер к живым людям со своими заебами лезть…              — Эрик больше не будет лезть, — глухо произнес он. Страх, что дверь закроется за самым дорогим человеком, больше не тревожил его. В этот раз все было страшней: дверь предстояло закрыть ему самому.              С трудом встав, он сделал шаг по направлению к двери. Ноги подкосились и он с глухим стоном опустился обратно на кровать.              — Вы обнимаете и целуете меня только когда я об этом прошу, — глухо произнес он. Наверное, вид у него был совсем убитый, потому что Кристина тяжело вздохнула. Забралась на кровать с ногами, протянула вперед руки.              — То есть, тебе нравится, когда тискают, как плюшевого медведя, невзирая на то, что ты можешь быть занят, не хотеть в данный момент обниматься в принципе…              — А разве так можно? Не хотеть, чтобы тебя обняли… — тихо спрашивает он.              — Э… Ну… Вообще-то можно. Меня в детстве этим так заебали, извиняюсь за выражение… Вот приезжает в гости к матери ее родня. Считай — кодла в двадцать рыл. Неделю в вагоне поезда, неделю, Эрик! Сам понимаешь, пахнут люди не амброзией, да и руки помыть не удосуживаются лишний раз, соответственно — в дом заявляются под таким слоем говна, что на расстоянии двух метров от них дышать невозможно… И начинается. «А кто тут у нясь тякяя халосая дитачка, а какие у нас тут кудряшечки, а что это ты читаешь…». Итог: дерьмом воняют не только новоприбывшие, но еще и я и мои вещи. При этом люди как бы неблизкие — вижу я их один раз в полгода и вот это вот «сюси-пуси» выбешивает… Папа спас — сказал, что можно отказываться идти обниматься, если не хочется и бить по рукам тех, кто вторгается в мое личное пространство без моего на то разрешения. По учебе, товарищи, опять же, подкатывали… Ну, типа, девчонка симпатичная, и поговорить есть о чем, так почему бы не подкатить. Я, в принципе, тоже не отказывалась от общения совсем уж категорично, ну а мало ли — вдруг он окажется парнем моей мечты… А потом мы едем в лифте и его лапы вдруг ни с того ни с сего оказываются у меня под футболкой. А когда я его вбиваю в стенку кабины этого самого лифта, то он изволит обижаться, дескать, как же это так, посмели оттолкнуть неотразимого… Так что у меня опыт прямо противоположный твоему. Наверное, мы поэтому не всегда друг друга понимаем. Но если ты хочешь, я могу тискать тебя без предупреждения.              — А тебе этого хочется? Эрик не хочет, чтобы его обнимали из жалости, не хочет, чтобы Кристина делала это через силу, ведь… — Он вздохнул и тихо застонал, когда на лоб приземлилась прохладная ткань. — Спасибо.              — Ну, если формулировать ответ на вопрос четко и конструктивно, то мне побоку, обнимать тебя, или нет. Зато мне нравится, когда ты выглядишь… более счастливым, что ли, — девушка отвела в сторону взгляд и покраснела. Потом как-то несмело заглянула ему в глаза.              — О, Кристина…              — Бедный мой Эрик, — вздохнула она, крепче прижимая к себе. Впрочем, минутой спустя девушка отстранилась и направилась к выходу из комнаты. Не потому, что злилась, а потому, что надо было снять чайник с огня. Эрик сам не помнил, как задремал, но очнулся в то момент, когда девушка, заглянув в комнату и обнаружив, что он спит, собиралась уйти. Он вцепился в ее ладонь своими склизкими от пота пальцами, пытаясь удержать рядом.              — Знаешь… Когда мне стало плохо… Она просто развернулась, ушла и закрыла дверь на замок. В комнате не было очага, теплого одеяла, даже кровати более-менее нормальной. Мне и не нужно было этого… Я так хотел, чтобы она осталась. Я ведь не был виноват, что родился таким и я любил ее так, как любое дитя любит мать… А она ушла. Она надеялась, что я умру. А я вот…              — О, господи… — тихо прошептала девушка. Ее глаза потрясенно расширились, а руки потянулись к его плечам, но тут же опустились.              — Ты ведь… Не она. Ты… Любишь меня. Ты не уйдешь, да? — он чувствует себя тем самым маленьким лепечущим ребенком, который в момент слабости, задыхаясь от жара и боли, пытался позвать маму на помощь. Ребенка, который в бреду все-таки стянул с лица мешавшую дышать маску. И который вместо объятий и слов утешения получил оплеуху за свой проступок. Сейчас, когда он болеет, в душе оживают все страхи, а сознание в любых действиях Кристины пытается найти одновременно и подтверждение этим страхам и их полное опровержение.              — Не отделаешься ты теперь от меня, — вздохнула она. Видимо, мысленно добавила «и я от тебя тоже», но вслух не произнесла. Радоваться или нет? — Ладно, давай укладывайся, отдыхай.              Он засыпает, положив голову на колени Кристине. И даже ночью сквозь кошмарные видения, порожденные усилившейся лихорадкой, слышит этот успокаивающий нежный голос, само звучание которого напоминает ему: больше нечего бояться. Он не один.              Утро начинается с того, что дико чешется все тело. Однако вдоволь почесаться ему не дает бдительная Кристина, которая просыпается от малейшего шороха. Закатав рукава его рубашки, несмотря на протесты мужчины, она минут пять рассматривала сыпь, покрывающую его тело.              — Ветрянка, — к этому выводу они приходят одновременно. Верней, Эрик пришел раньше, но произнес это одновременно с Кристиной. И если девушка сказала свои подозрения неуверенно, то Эрик был абсолютно убежден именно в этом диагнозе.              Естественно, что Кристина сразу завела разговор о том, чтобы показать его врачу. Впрочем, ему довольно быстро и без лишних усилий удалось убедить ее в том, что у него самого знаний больше, чем у всех окрестных эскулапов, вместе взятых, да и… Что они ему скажут? Больше отдыхать, сбивать температуру, обрабатывать всю эту чешущуюся дрянь зеленкой…              — Кристина! — внезапный ужас стиснул его сердце стальными руками.              — Что случилось? — она сделала попытку мягко притянуть его к себе, но он шарахнулся от нее на противоположную сторону кровати. Только сейчас до него начало доходить, что он натворил…              — К-Кристина… Вы ведь болели ветрянкой в детстве? Пожалуйста, скажите Эрику, что б-болели… — зубы стучали, руки тряслись.              — А фиг его знает. К этому телу медкарта не прилагалась, если помнишь. А когда в своем мире жила… О, да! — девушка, словно не замечая его состояния, продолжила болтать, при этом роясь в аптечке в поисках зеленки. — Мне года четыре было… Мазание зеленкой — это был целый ритуал с ловлей меня по квартире и последующим отмыванием даже потолка. А уж если мне пузырек с зеленкой в руки попадал, м-м-м… Николь эту заразу подхватила года полтора назад. Тоже было весело, как мне рассказывали. Так, давай-ка мы тебя превратим быстренько в зеленого человечка…              Ее голос и веселый тон оказывал на Эрика какое-то гипнотизирующее воздействие. Но когда девушка практически уговорила его сидеть тихо на краю кровати и взялась аккуратно смазывать зеленкой высыпания на лице, он снова вырвался, расплескав при этом зеленку по постели.              — Кристина ведь тоже заболеет… Эрик не хотел… О, Кристина!              Когда он упрашивал ее побыть рядом… Как он мог быть настолько эгоистичным? Надо было сначала разобраться, с чем именно они имеют дело и только потом, убедившись, что не навредит, просить ее быть рядом.              — Ну и что с того? Передай вирус по кругу — это бонусный уровень семейной жизни, расслабься. Торжественно клянусь отплатить тебе каким-нибудь гриппом через месяцок-другой, только заткнись, иди сюда, и дай уже мне попрактиковаться в художественном измазывании, месье Леопард.              — Кристине нравится издеваться над Эриком? — задал он риторический вопрос и все-таки подался на край кровати.              — Ага, ага… Троллинг — это стиль жизни, — отозвалась она, наверное, больше ради того, чтобы что-то сказать. Мужчина улыбнулся. Вчерашний разговор что-то изменил между ними, словно сделав ближе друг к другу. Сейчас он все больше верил, что они действительно могут стать семьей. Полноценной, настоящей, пусть и не совсем нормальной с точки зрения общества. Но Кристина была той, кто с легкостью мирился с самыми главными его недостатками. И даже если они ссорились, то… То она все равно возвращалась к нему. И это было самым важным.              — Что К-Кристина делает? — задумавшись и замечтавшись, он едва не пропустил момент, когда шустрые длинные пальчики начали расстегивать его рубашку.              — Расстегиваю рубашку.              — Н-не надо, — от волнения он начал заикаться. Краска хлынула к лицу, руки судорожно стиснули край одеяла, готовясь в любой момент накрыть его этим одеялом с головой.              — Ну что не надо? Как ты сам себе спину намажешь? Успокойся, чего я там не видела — не труселя же стягиваю…              Краска хлынула к лицу. Обида сжала сердце.              — Ага, значит, как вы подозревали Эрика в том, что он подглядывал, так это ничего страшного, хотя женское белье такое, что все скрывает, а как Эрик — так вот так должен взять и раздеться по пояс без всех этих…              — Комплексов, — машинально произнесла Кристина. — Бля, так ты что, правда не подглядывал тогда?              — Вы только сейчас это поняли? — оскорбился он, снова переходя на вы.              — Ага. Потому что я вообще-то белье обычно тоже меняю, — девушка рассмеялась. Потом протянула руку к его плечу. — Ладно, извини. Забываю про этот ваш менталитет. Это у нас было нормально, когда прикрыты только сиськи и причиндалы, а у вас тут нижнее в три раза закрытей, чем наше верхнее… Ладно, давай тогда под рубашку сзади пролезу? И ничего не увижу, и миссию выполню, — девушка мягко погладила его по затылку.              — Ты не верила, что Эрик не подглядывает? — тихо вздохнул он, понимая, что сам руками к спине не дотянется, а значит — от помощи Кристины отказаться не выйдет.              — Пф-ф… Мне что, пять лет, чтобы людям верить? Не, я с этой дурью завязала раньше, чем в первый класс пошла.              — Щиплется.              — Ты капризный, как ребенок. Конечно, щиплется. Ты даже хуже ребенка, — Кристина вздохнула, снова смачивая ватку зеленкой и запуская руку ему под рубашку. Маленькие пальчики скользили по спине, заставляя задерживать дыхание и тихо млеть от этой случайной ласки.              — Почему это я хуже ребенка? — снова возмущается он.              — Потому что ребенка можно выдрать ремнем и поставить в угол, а еще — остается шанс, что со временем он перестанет быть таким несносным.              — И ничего я не несносный, — обиженно бурчит он и получает утешительный поцелуй в макушку. — Куда ты? — тихо спрашивает он, когда видит, что девушка идет в сторону шкафа со своей одеждой.              — Сбегаю в театр, отмажусь от репетиций — думаю, что с месье Арно как-нибудь договорюсь или хотя бы сокращу их количество. Потом напишу профу, чтобы на выходные забрал малую к ним… Короче, утрясу кое-какие жизненные проблемы и сразу же вернусь. А ты пока давай, вон, раскрашивайся, не стесняйся, — Кристина фыркнула и весело улыбнулась ему.              — А ты точно быстро?              — Ей-богу хуже ребенка, — девушка закатила глаза. — Точно, точно быстро. Кстати, пока мы препираемся с тобой, я могла бы уже быть на полпути к цели, а следовательно — и к последующему возвращению. Вкусняшек захватить каких-нибудь?              Эрик нахмурился. Вот это его откровенно напрягало: Кристина могла терпеть что угодно: его скверный характер, его отвратительный внешний вид, его речь о себе в третьем лице… Но на завтрак, обед и ужин его тащили едва ли не за шиворот, из-за чего ему через месяц жизни с девушкой потребовалось обновить гардероб из-за того, что вся старая одежда начала трещать по швам. Иногда это практически злило.              — Ничего не нужно. Пусть Кристина быстрей вернется.              — Значит, на мое усмотрение.              — Несносная девчонка, — выдохнул он, когда за Кристиной закрылась дверь комнаты, а следом за ней — и входная. Губы сами собой разъехались в улыбке. Этого Эрик тоже не понимал — почему за время их совместной жизни он стал так часто улыбаться.              Кристина вернулась всего лишь через три часа, как-то нервно прижимая к груди кулек с фруктами.              — Что-то случилось? — спросил он, когда эти фрукты, но уже вымытые, перекочевали в большую миску, установленную рядом с кроватью.              — Да так… Прицепился один мудак, — вздохнула Кристина. — Но ничего страшного — я его с лестницы спустила, а потом мне еще и Рауль помог. Теперь он будет знать, что не у себя на Востоке и что здесь нельзя просто так хватать девушку за руки, тащить за собой, как кулек с картошкой и пытаться запугать, не на ту напал, вот! — довольная Кристина усмехнулась и продемонстрировала Эрику кулак, в очередной раз обо что-то расцарапанный. Верней, об кого-то. В голову ему пришла мысль, что человек с явно выраженной восточной внешностью в ближайшем окружении был только один.              «Дарога», — Эрик мысленно выругался, а потом попросил Кристину рассказать подробней, что именно произошло в оперном театре. Та протянула ему яблоко намекая, что пока не начнет есть — рассказа не будет. Со вздохом Эрик принялся жевать кажущуюся безвкусной «вкусняшку», радуясь про себя, что Кристина решила все-таки не запихивать в окончательно лишившегося аппетита больного человека традиционный обед из трех блюд.