Руны городских улиц

— Сын, выйди на кухню, есть разговор. Манназ снимает блютуз-гарнитуру, пишет в комчат: «Народ, идите без меня в рейд, тут у меня срочные дела появились внезапно, не знаю, когда вернусь» — и выходит. За столом сидит... эта, и стоит за её спиной, положив ей руки на плечи, отец. — Я слушаю, — Манназ стоит, скрестив на груди руки и смотря в пол. Он видеть эту не может после похорон матери. — Мы с Лидой через две недели распишемся. Решение окончательное и обсуждению не подлежит. Если тебе нечего сказать — свободен. Манназу очень даже есть, что сказать, но он усилием воли молчит. Обувается, натягивает куртку и молча выходит, игнорируя какой-то вопрос этой в спину. Манназ бредёт по парку, опустив голову и не разбирая дороги, пытается унять клокочущую в груди ярость. Как он посмел?! — Стоять, родное сердце. Да постой же ты, ну! — сильная ладонь легко толкает его в грудь — туда, где висит кулон с журавликом. Манназ застывает на месте — и видит напротив странные ярко-синие глаза Северного Ветра. Обычно улыбчивое лицо приятеля сейчас кажется строгим, даже мрачным. — Что-нибудь случилось? Нужна помощь по работе? — встревоженно спрашивает он, выныривая из болота собственных проблем. — Нет, — качает головой Северный. — Я пришел поговорить с тобой. Ну, говори. Опять сорвался? — Да, — покаянно признаёт Манназ. Ветер кивает, дотрагивается до его локтя и говорит: — Рассказывай, — он продолжает идти, не глядя на Манназа, своим бегучим лёгким шагом. Только не улыбается привычно и молчит. — Отец женится на этой сте... — Ещё раз, — безжалостно обрывает Северный. — Отец через две недели расписывается со своей... — Манназ давится, во рту горечь, — гражданской женой. Северный, не глядя, кивает: продолжай. — Как он посмел?! После того, как мать ему!.. — Ещё раз. Манназ вдыхает, медленно выдыхает носом, почти машинально поглаживает кулон на груди. — Когда он лёг на операцию и ему требовалась срочная трансплантация, мать пожертвовала ему свою почку. А потом, через полгода... Он ей позвонил и сказал, что полюбил другую, и подал на развод... Она... Доехала к окну на кресле и... Как он мог, Ветер?! Как он посмел её предать?! Манназ не замечает, что кричит во весь голос. — Не нам судить, — отвечает тот сухо. — Не тебе и не мне, никому. Мы не боги. Люди имеют право как любить, так и разлюбить. Как бы мы ни относились к их решению, увы, чувствам не прикажешь. Такое просто происходит — и ничего с этим не поделаешь, как бы ни было больно. Дело-то, Манназ, не в этом. — А в чём? В чём, Ветер?.. — устало и опустошённо спрашивает Манназ. Кажется, будто крик вымел все остатки душевных сил, которых после смерти матери и так осталось — кот наплакал. — В тебе, — тот останавливается, протягивает руку и касается журавлика под рубашкой. — Помнишь, что это? — Конечно. Мамин подарок. Она говорила: «Победи себя — и ты выиграешь тысячу битв». — Твоя мать была очень мудрой женщиной, — замечает Северный Ветер. — И я советую тебе почаще вспоминать эти её слова. До встречи! Он, не останавливаясь, идёт прочь по дорожке к другому концу парка — Манназ знает, что его нет смысла догонять, он сказал всё, что хотел. Теперь — думай сам. Манназ не возвращается домой. Он едет на кладбище. Мимо дома матери. Мимо той больницы, где лежал отец. Смотрит на печально улыбающееся лицо пожилой женщины на надгробном памятнике и думает: мам, а ты бы пожелала отцу счастья на моём месте? Ты ведь не смогла быть сильной — а я теперь должен быть?.. Должен простить отца, предавшего твою память?.. Должен поздравить их на свадьбе?.. Должен ли я?.. Манназ стоит перед могилой, не зная, что ему делать. Не зная, как ему выиграть тяжелейшую из битв — ту, что идёт в его сердце, битву с самим собой.