«– Ты что? - Глаза мужчины удивленно распахиваются, а чашка с только заваренным чаем опускается на барную стойку. – Я хочу пойти с ним... попробовать. - Хеён выглядит все более неуверенно, сжимаясь с каждой секундой всё больше. – Ты в своём уме? Бог знает, что он с тобой, наивным дураком, может сделать, - Мину почти хватается за голову. - А что, если он продаст тебя в бордель или ещё куда, или посадит на цепь и будет издеваться, что тогда? Кто тебя будет искать? – Я не собираюсь делать ничего такого, я... - Чанёль пытается подать голос, и сам начиная чувствовать себя как провинившийся мальчишка перед родителями. – А ты вообще заткнись, тебе слова не давали! Мину знал, что рано или поздно мальчонка захочет уйти. Он изначально плохо вписывался в атмосферу загаженной пивнушки, и даже сейчас, когда он научился жить в этом месте, общаться с этими людьми, он всё ещё выглядит белым пятном. Он лучше этого. Но уйти вот так... Мину было страшно его отпускать. – Мину, - мальчонка тянет жалобно, почти виновато, - я хочу попробовать, если у меня получится - у меня, и даже у тебя все станет по-другому, наша жизнь станет лучше, Мину... – Делай что хочешь, ты уже взрослый мальчик. - Мужчина обессиленно прикрывает глаза. - Но если с тобой что-то случится, я не буду тебя искать, - он говорит решительно, твердо, хотя оба они понимают, что если и впрямь что-то случится - мужчина всю душу вытрусит из Чанёля, но вернёт непутёвого мальчонку назад. – Спасибо, Мину! - Хеён в самом деле тронут и виснет на шее мужчины, хотя в другой ситуации не сделал бы этого».
Тем не менее, всё казалось не очень радужным. Он в очередной раз вздохнул, поворачивая голову в другую сторону и утыкаясь носом в старые страницы. На них расписана вся жизнь царской семьи. Близкие и не очень родственники, основные и не всегда радостные события, а ещё под конец там рассказывается о принце. Том самом принце, которого, в теории, он должен сыграть. Роль, длиною в жизнь, если их афера выгорит. Бён Бэкхён. «Ты должен привыкнуть к этому имени, оно станет твоим. И даже если я разбужу тебя ночью, ты должен отозваться на это имя, ты меня понял... Бэкхён?». Он-то понял, но привыкать к нему так же непросто, как было привыкать к имени Хеён. Он знает, что ни одно из этих имён на самом деле не принадлежит ему, но к одному он уже привык, а ко второму... Оно ему нравится. Ласкает слух, особенно в переливе чужого баса, и это ласковое «Бэкки», которое получилось у них совершенно случайно, когда Чанёль желал ему спокойной ночи. Бэкки. Это имя вполне могло бы быть его, что-то внутри с трепетом отзывается на ласковое прозвище, заставляя каждый раз вздрагивать. Точно как и сейчас. – Бэкхён... - Чанёль появляется на пороге совершенно неожиданно, даже беззвучно, заставляя того вздрогнуть и повернуться лицом к двери. Он улыбается так же широко, держа в руке объемный сверток ткани, что только отдаленно напоминает костюм и, закрыв за собой дверь, проходит в тускло освещенную единственным светильником комнатку. – Я кое-что принес для тебя. - Сверток опускается на край постели и уже там расправляется, являя мальчонке брюки, напоминающие его собственные - такие же тесные, словно вторая кожа, почти праздничную на вид рубашку и камзол. Такой, как носят уважаемые господа, длинною почти до колена, увитый тонким узором вышивки. Очень красивый. – Для меня? - он переспрашивает, привставая со стола и завороженно глядя на вещи. - Это все мне? – Тебе. Примерь это, ладно? - Чанёль улыбается лишь больше, видя очарованные искорки в чужих глазах. Или это лишь отблески светильника? Но даже личико того выглядит очарованным. Руки Хеёна тянутся к новой одежде с детской заинтересованностью и нетерпеливостью, в желании как можно скорее натянуть все это на себя и почувствовать себя и впрямь принцем. В такой одежде по-другому и быть не может. – Сколько это все стоило? - Он без задней мысли тянет свою рубашку вверх по телу, и думать забывая о смущении, а Чанёль предусмотрительно отворачивается к двери, все же имея хоть какие-то представления о приличии. – Это не важно, я уверен, что это окупится с лихвой. - Мужчина неопределённо машет ладонью в воздухе, мол, «пустяки», хотя и понимает, что этого не видят – слишком уж шустро шуршит одежда. - Мы отправимся во дворец через несколько дней, и я не могу вести тебя туда в тех тряпках, в которых ты ходишь сейчас. – Сам ты тряпка, - словно услышав только последние слова пыхтит мальчонка, впихивая ноги в узкие штанины, и тут же замирает, осознавая все предложение целиком. - Как во дворец? Уже? – Я думаю, ты уже готов, если учесть, что принц потерялся в возрасте семи лет. В то время в детской голове знаний не шибко много, да и десять лет прошло... Главное, что ты похож на него. - Чанёль невольно кивает сам себе. Бэкхён и впрямь похож на того, другого Бэкхёна, настоящего Бэкхёна. И если изначально эти сходства были едва заметны – похожая улыбка, похожие узкие глазки, то сейчас, когда они провели бок о бок две недели, Чанёль стал замечать намного больше. Хеён умел читать и писать. Он, словно интуитивно, ориентировался в столовых приборах, хоть и путал некоторые. Он слишком быстро освоил те знания, которые, как казалось Чанёлю, должны быть у юного принца, словно проходил все это... А еще он ничего не помнил о своем детстве. И это тоже вызывало много мыслей. Этим фактом можно сыграть в свою пользу – привести мальчонку, до отвратительного похожего на юного принца, и сказать как есть – бедный мальчик потерял память в день восстания и помнит только лишь какие-то крупицы, которые на самом деле Чанёль старательно втолкал в его головушку. Это кажется разумным, и если бы Хеён не был таким, как есть, если бы история с памятью не была правдой – сам Чанёль никогда не додумался бы оперировать этим. – Я, кажется, всё... - из мыслей в реальность его возвращает неуверенный голос мальчонки, и Чанёль в нетерпении поворачивается к тому лицом. Он и впрямь не прогадал с костюмом. Мальчонка немного запутался в сложной шнуровке на руках и на вороте, его волосы растрепаны, а между бровей залегла сосредоточенная складка, но если бы Чанёля спросили, кто перед ним, он без колебаний ответил бы: «Принц». – Я помогу. - Видя, что тот совершенно не знает куда деть длинные ленты, Чанёль сокращает расстояние между ними, словно чуть нависая над невысоким мальчонкой. Чужие пальцы ловко сплетают ленты в красивые банты, затягивая именно так, как нужно, чтобы было комфортно, и это заставляет улыбаться. – Покрутись, я хочу рассмотреть тебя, - наконец говорит он, когда последний бант аккуратно завязан, а мальчонка даже слегка смущен, чувствуя себя неподходящим такой одежде. Но даже так он послушно крутится из стороны в сторону, отходя на шаг, а потом еще на один. Ему это тоже нравится, и в этом наряде он чувствует себя немного по-другому, более стоящим, более значимым. – Мне идет? - Пытливый взгляд отрывается от собственного тела и устремляется на мужчину Радостная улыбка расцветает на губах, словно у него сегодня день рождения, и это его подарок. – Безусловно. - Тот только и может, что кивнуть в ответ, легко улыбаясь. - Самый красивый принц на моей памяти. – Врешь ты все, - тот фырчит, хотя на самом деле очень смущен таким признанием, и отворачивается в другую сторону, поворачиваясь к мужчине спиной, чтобы тот не видел алых щек. Чанёль и так все знает, улыбается лишь шире и, вновь окинув того взглядом, правда теперь уже со спины, подходит к письменному столу, за которым еще несколько минут назад сидел мальчонка, шурша выдвижным ящиком. Бэкхён тоже заинтересован, он поворачивается к тому, с интересом наблюдая, как длинные пальцы достают из-под кипы бумаг небольшую коробочку. «Украшения» – тут же мелькает в юной головке, и Бэкхён улыбается только шире, уже предвкушая что-то невероятно прекрасное, что тоже достанется ему, но... Крышечка медленно приоткрывается под давлением чужих пальцев, и комнату наполняет тихое звучание музыки. – Ты умеешь танцевать? - Шкатулка находит свое место на столе, а Чанёль вновь поворачивается к мальчонке, чуть улыбаясь. Тот выглядит растерянным и даже не собирается отвечать на вопрос, но Чанёль и так знает ответ на него. - Иди сюда, я научу тебя. Бэкхён успевает сделать только шаг, когда сам мужчина сокращает расстояние между ними. Без сомнений он мягко обнимает того за талию, касаясь теплой ладонью острых лопаток, что тут же напряглись от напряжения, и подхватывая чуть вспотевшую от волнения ручку. Мальчонка словно оцепенел от такого, и вздрагивает, стоит только голосу Чанёля понизиться до шепота в ласковом: «Положи руку мне на плечо». И он слушается, почти безоговорочно укладывая ладонь на широкое плечо того, а дальше все получается само собой. Он даже не успевает задуматься над тем, куда ему нужно двигаться, с какой ноги, в какую сторону, – за него все делает Чанёль. Так легко и плавно, словно всю жизнь он занимался только этим – направлял маленьких глупых мальчиков в правильную сторону. Шкатулка быстро затихает, но ни один, ни второй не обращают на этого внимания. Музыка роится внутри них. Заставляет двигаться ещё и ещё, пока не сбивается дыхание и не алеют щёчки, не то от смущения, не то от танца. Чанёль смотрит только на него, так глубоко и пронзительно, словно видит первый раз в своей жизни, и не видит ничего другого. Бэкхён смотрит в ответ широко распахнутыми глазами и дышит глубоко и загнанно, словно пробежал целую милю и всё ещё бежит. Чанёль понимает все куда раньше: бежать больше некуда, и он уже на месте. Именно там, где он должен быть, именно там, куда он бежал. Шаги резко прекращаются, и мальчонку еще по инерции ведет чуть в сторону, но и он тут же замирает, стоит только сильной руке, держащей за талию, прижать его к чужому телу почти вплотную. Очередной выдох так и остается в легких, а глаза распахиваются еще больше. Секунда. Две. Глаза в глаза. Не моргая. А после губы, словно в спешке нашедшие друг друга. Бэкхён и не думал, что так может быть. Так спонтанно. Он ни разу не смотрел на Чанёля в «таком» свете, и вот сейчас ему казалось жизненно необходимым ощущать чужие губы собственным. Все эта чертова музыка и танец. Видит бог, он больше никогда не согласится танцевать. А будь здесь Мину... боже, он ведь говорил, предостерегал, а теперь... Теперь Бэкхён послушно приоткрывает губы, позволяя поцелую становиться только глубже и смелее. Позволяя себе цепляться за шею того уже двумя руками и чувствовать вторую ладонь мужчины на своей спине. Поцелуй затухает так же неожиданно, как и начался. Хватка сильных рук становится всё слабее, и мальчонка наконец может вдохнуть полной грудью, правда все еще стыдится раскрыть глаза. Стыдится увидеть лицо мужчины. Он так и стоит всё в той же позе с закрытыми глазами и лишь шумно дышит, надеясь услышать хлопок двери, но вместо этого чувствует, как слабеет бант на вороте рубашки и распускаются тугие завязки на рукавах, удивленно распахивая веки. – Не бойся... - мужчина шепчет совсем тихо, ласково, и ему хочется верить. Камзол ложится на спинку стула, рубаха на крышку стола, а сам мальчонка на мягкую кровать. Это кажется слишком стыдным, но кожа пылает, стоит только Чанёлю коснуться ее кончиками пальцев. Он знал, что так бывает, но что это настолько приятно... никогда бы не подумал. Он вздрагивает, стоит влажным губам прижаться к тонкой шейке. – Что ты делаешь, Чанёль?.. - голос разума все еще пытается пробиться наружу, но «голос» его тела говорит совершенно другое. Бэкхён выгибается навстречу чужим рукам, что касаются покрытой мурашками кожи, мягко сжимая худую, слишком тонкую для мальчишки талию. Его кожа пахнет теплом и немного мылом, и это кажется самым приятным запахом, что только слышал Чанёль, и он прижимается к этому нежному теплу сильнее, утыкаясь кончиком носа в шею и опускаясь всё ниже, утопая в сладком, нежном аромате. Бэкхён жалобно хнычет в ответ на это. Ему такие прикосновения чужды. Он никогда не знал столь интимной связи, и сейчас его пугала реакция собственного тела на чужие прикосновения, на влажные губы, что прижимаются к нему в таких местах, и то, как это приятно. – Прекрати, я же не девушка, - должно было прозвучать уверенно, но заключенный в жаркий плен чужого рта сосок заставляет его выстанывать слова протеста. Чанёль лишь хмыкает в ответ, словно он сам не видит, кто перед ним. Будь Бэкхён девушкой, все было бы совершенно по-другому, но он парень, безумно красивый, дерзкий и забавный парень. И он лишь подтверждает свои знания, совершенно уверенно накрывая ладонью промежность того, заставляя удивленно ойкнуть. Еще никто не прикасался к нему там. Да, он делал это с собой несколько раз, но те ощущения не идут ни в какое сравнение с чужой ладонью. Никто не ласкал его так откровенно, пробираясь пальцами под белье и сводя с ума. Это, кажется, зашло слишком далеко, но мыслей в голове больше не осталось, их полностью заменили ощущения. Чужие руки, что были, казалось бы, везде, сводили с ума и заставляли дыхание сбиваться. Скользили вдоль впалого животика, прокладывая незримую тропу, которую тут же исследовали губы, оставляя поцелуи везде, куда только могли дотянуться, замирая в самом низу живота, так близко к обжигающему нутро возбуждению, что на секунду даже захотелось подтолкнуть мужчину. И хотелось безумно сильно, пока кончики пальцев не коснулись самого сокровенного, заставляя вздрогнуть. – Что ты... туда? Ты в своем уме? - Бэкхён не без труда прошептал севшим от возбуждения голосом и с ужасом осознал чужие действия. Влажные от слюны узловатые пальцы скользили между чуть разведенных ягодиц. Бэкхён только сейчас понял, что сам же и открыл туда доступ, сам развел ноги в стороны, чуть сгибая их в коленях, чтобы Чанёлю было удобнее дарить удовольствие, вот только теперь это всё больше пугало. Пугало, пока губы не сомкнулись на горящей от желания плоти, тут же выбивая страх из мыслей. Бэкхён тонул. Шел на дно вязкого черного озера под названием порок. Его бедра еле заметно подмахивали в такт движению чужого рта на собственном возбуждении, а стоны, не стесняясь, наполняли комнату, отбиваясь от голых стен. Будь здесь чуть больше света, можно было бы заметить алые от стыда щеки, но тусклый светильник в углу так удачно не затрагивал это, лишь играя мягкими бликами на влажной от испарины коже. Действия становились все смелее, пальцы проникали все глубже, в само нутро, заставляя мальчонку болезненно шипеть от странного ощущения, что разбирало тело изнутри, до тех пор, пока одно лишь касание не заставило его выгнуться в пояснице. – Умница, ты молодец, Бэкки, - Чанёль шепчет впервые за долгое время, выпуская плоть того изо рта, но лучше бы он этого не делал. Тело мальчонки только больше покрывается мурашками, ведь это имя... Оно кажется ему все больше и больше родным. Его собственным. Каждый раз что-то внутри него отзывается на это ласковое прозвище, а сейчас всё только хуже. – Боже, сделай с этим что-нибудь! Он и сам не знает толком, с чем, «с этим», но Чанёль, кажется, понимает его желания лучше него самого, и длинные пальцы покидают его тело, заставляя облегченно выдохнуть, хоть он и понимает, что это только начало. Чанёль становится все ближе, наваливается на того всем телом, вжимая в постель, и вопреки этому дышать становится только легче. Ощущение чужого влажного возбуждения смущает, но чувствовать большое и сильное тело, нависшее над собой, слишком приятно, настолько, что мальчонка блаженно откидывает голову назад, позволяя творить с собой всё, что вздумается. И Чанёль творит. Мягкие худые бёдра так естественно выглядят в широких ладонях, словно созданы именно для них, и это даже отвлекает младшего на несколько секунд, пока тело не пронизывает распирающая боль. Чанёль входит медленно, до самого основания, тяжело дыша на ушко того. Кожа на бёдрах натягивается от сильной хватки, но боль внутри куда сильнее. Бэкхён плачет. Тихо хнычет от того, что оказался не готов к такому, даже не обращая внимания на легкие поцелуи в шею, что до этого заводили. – Легче? - Горячее дыхание обжигает красное от напряжение ушко лишь через пару минут, когда Чанёль понимает, что тот больше не плачет. Бэкхён что-то неразборчиво мычит в ответ. Боль прошла, но ему всё ещё неприятно, и если бы он знал, что будет именно так, в жизни не согласился бы. Первое неловкое движение не предвещает ничего хорошего, заставляя втайне надеяться, что всё это не продлится слишком долго, но со второго меняется всё. Чанёль выбирает более подходящий угол, приподнимая мальчонку под бедра и проезжаясь членом вдоль чувствительной простаты. Бэкхёна чуть подбрасывает от неожиданности, заставляя мышцы напрячься, стискивая чужую плоть в себе чуть сильнее, а мужчину – блаженно застонать. Зыбучее дно чёрного озера становится только глубже, поглощая уже их двоих, заставляя отдаваться друг другу и подаваться навстречу чужим движениям. До тех пор, пока кровать не начинает постыдно скрипеть, ударяясь спинкой о стену, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, чем занимаются в этой комнате, если их, конечно, кто-то слышит. Бэкхён потерян даже для себя, тихо нашептывая такое пошлое для него «сильнее», которое безоговорочно выполняет Чанёль, горячо выдыхая в чужие припухшие губы и сильнее вбиваясь в тонкое тело, пока ноги не начинают неметь. Резко останавливаясь, он выравнивается и, не выходя из тела того, наоборот, подтягивая ближе к себе, садится на постель, усаживая мальчонку сверху, что еще не может сориентироваться в новой позе. – Двигайся, ну же... - Чанёль неуверенно подгоняет того тихим рыком, скорее от нетерпения, и тот слушается. Обхватывая крепкую, увитую венами шею мужчины, мальчонка приподнимает бёдра, опускаясь на возбужденный член того, и стонет от новых ощущений, что так ему нравятся. Ещё раз и ещё, пока перед глазами не начинает рябить, и от пошлых шлепков не закладывает уши. Узнай Мину, чем они тут занимаются, увидь он их, раздетых и таких постыдных в своем безумстве, увидь его, так самозабвенно скачущего на чужом достоинстве, – он убил бы их, даже не выслушав. Но Мину здесь нет, и Бэкхён отпускает себя, позволяет себе получать удовольствие от происходящего, стонать в такт каждому движению, лишь бы это не прекращалось, пока возбуждение не вспыхивает алым пламенем внутри, разрывая его тело, заставляя пачкать горячей жидкостью чужой живот. Чанёль только этого и ждал, чувствуя, как сильно тот сжимается, как пульсируют влажные, воспаленные стеночки всё ещё узкого прохода. Он опорочил его полностью, изливаясь глубоко в напряженное тело мальчонки, заставляя его тихо стонать из-за странного ощущения, что разлилось внутри обжигающей спермой. Последний выдох возбуждения, и оба медленно опускаются на постель, обессиленные возбуждением и страстью, что их поглотила.***
Чанёль лежал почти не дыша, чувствуя тяжесть чужого тела на своей груди. Тёплое дыхание обжигало ключицу, а тонкая ладошка лежала точно на крепкой груди, словно специально прослушивая сердцебиение, которое и без того зашкаливало. Бэкхён уснул, стоило только голове коснуться подушки, даже не собираясь сокрушаться под тяжестью произошедшего, наверняка откладывая все вопросы о том, «как?» и «почему?» на утро. Утро вечера мудренее – так ведь говорят обычно. Чанёль этого сделать не смог. Возбуждение схлынуло, но сон так и не пришёл на его место, не давая сомкнуть глаза, заставляя прислушиваться к чужому дыханию уже который час. Масляные светильники погасли сами собой, лишая комнату даже былого тусклого освещения, а солнце, казалось, и не собиралось появляться на горизонте. Темнота терзала душу и волновала мысли. Не допустил ли он ошибки? Бэкхён для него всего лишь разменная монета, чётко продуманная последовательность действий – поймать замарашку, немного поработать и сдать в пользование во дворец, получив награду. Так должно было быть, так было все те две недели, на протяжении которых он скрупулёзно заталкивал полезные знания в медовую макушку. Так что изменилось сейчас? Взгляд опустился на сопящего под боком мальчонку. Немного бледный, болезненно худой, смертельно уставший после их маленького безумия. Еще совсем ребенок, если так подумать. Его волосы разметались по плечу старшего, спадая на глаза и наверняка мешая, щекоча почти прозрачные веки. Их хочется убрать, чтобы не тревожили чужой сон, но страх разбудить того больше. Одно неловкое движение, и столь нежеланный разговор может прийти намного раньше, чем он рассчитывал. Он ещё не готов. Мальчонка судорожно вдохнул во сне, разгоняя колкие мурашки по спине старшего, что-то неразборчиво бурча себе же под нос и прижимаясь ближе к чужому тёплому телу. Чанёль перестает даже дышать на какие-то тягучие секунды, взволнованно глядя на мальчонку, что вновь принимается ритмично сопеть. Отчего-то такой довольный во сне. Восстанавливая ритм дыхания, невольно подстраиваясь под тихие вдохи мальчика, Чанёль невольно улыбается. Точно хомячок. Или щеночек. Милый. Его, будто в наваждении, тянет к тому, что-то тягучее внутри заставляет уткнуться носом во взъерошенную макушку. Он пахнет чем-то сливочным, таким густым и насыщенным, от чего под ложечкой приятно тянет, словно от голода, и хочется попробовать немного. Пройтись языком вдоль молочной кожи, вновь коснуться малиновых губ своими. В памяти всплывает сладковатый вкус поцелуя и хочется выть. Чанёль определенно проглядел тот момент, когда мальчик стал не просто разменной монетой. Не обращал внимания на тягучее чувство в груди, пока оно не взяло верх над телом, находя выход в поцелуе, в прикосновениях к чужой бархатной коже. А ведь скоро придёт рассвет, мальчонка, как и всегда, проснётся с первыми лучами солнца и вряд ли даст Чанёлю пару лишних часов, чтобы найти объяснение произошедшему. У него есть только ночь, тот короткий промежуток времени, отмеренный ему до рассвета, чтобы найти ответы на вопросы, что роятся в голове, но... он слишком устал. Именно сейчас он это почувствовал, вдыхая теплый запах мальчонки, что так тесно прижимается к нему. Ему нужно ещё немного времени, чтобы подумать, но чужое тёплое дыхание странным образом убаюкивает, заставляя веки смыкаться, вырисовывая причудливые образы сновидений перед закрытыми глазами, и Чанёль тонет. Тонет в ворохе чего-то сливочного и мягкого. Тонет в самом мальчонке... Он выныривает только с первыми лучами солнца, удивляясь и находя младшего всё ещё спящим под боком, зарывшись в перину. Тот тихо сопит, уткнувшись носом в подушку, и это кажется самым трогательны из всего, что он когда-либо видел. Сама судьба даёт ему небольшую фору, возможность подумать ещё чуть-чуть, оттягивая тот момент, когда карие глаза распахнутся, и дороги назад уже не будет. Выбираясь как можно аккуратнее из постели, он почти на носочках выходит из комнаты, выдыхая только когда за спиной закрывается дверь. Он должен подумать, он обязан подумать, ведь... Он же не может на вопрос мальчонки «Что вчера было?» ответить: «Не знаю, само так вышло». Это вышло явно не само, просто он упустил тот момент, когда выгода перестала быть выгодой. Когда появилось нечто большее. Кофе казался до омерзения безвкусным, словно теплая вода, и только неприятно горчил на кончике языка, оставляя противное послевкусие. Не то чтобы Чанёль хорошо разбирался в нем, но Бэкхён даже из самых дешёвых зёрен мог сделать напиток богов, а Чанёль не мог придать ему даже мало-мальски сносный вкус. Кофе – одна из тех привычек, что пришли в его дом вместе с мальчонкой. Именно он любил улизнуть из комнаты, оставив все книги, а порой и самого Чанёля, рассуждающего о царской семье, в одиночестве прячась на кухне и распивая из маленьких ажурных кружечек найденных в закромах ароматный напиток. Старший всегда бурчал в ответ на это, сетуя, что мальчонка совсем не хочет его слушаться, хотя знал изначально, что перед тем, как стать молодым принцем, ему придётся многое выучить, чтобы ему поверили. Донышко чашки тихо касается столешницы, и Чанёль медленно выдыхает, подпирая лоб ладонью, локтем упираясь в стол и ероша и без того всклокоченные тёмные волосы. И ведь почему он не думал об этом ночью? Когда прижимал хрупкое мальчишеское тело к себе, когда сминал неумелые губы поцелуем, когда так неосмотрительно склонил мальчонку ко греху, тут по-другому и не назвать случившееся. Он ведь ещё ребенок, который многого не понимает, не знает, и Чанёль этим просто воспользовался. А вскоре он и вовсе исчезнет, и Чанёль будет сам этому виноват. Он сам отпустит его и позволит уйти, собственноручно передаст во дворец, назвав молодым принцем, чтобы больше никогда не увидеть. Это ли то, чего он так хочет? Это ли то, к чему он так стремится? На протяжении стольких лет он изо дня в день совершенствовал свои знания, собирал по крупицам историю чужой жизни, не раз получая взбучку за то, что лезет не в своё дело, и всё равно искал необходимое. А ведь даже Минсок не знает, что он искал принца. Настоящего. Дурацкое детское восхищение, оставшееся в памяти с той самой ярмарки, послужило ему несгораемым двигателем, который подталкивал, буквально заставлял искать молодого наследника. Многие смеялись ему в лицо, каждый считал своим долгом напомнить, что принц мёртв так же, как и его родители. И обида росла. Необоснованная, глупая обида на людей, что просто опустили руки, а после еще и на королеву, что только спустя шесть долгих лет решила признаться, что тело наследного принца так и не было найдено. В тот день впервые прозвучал её клич о помощи, и награда тому, кто найдет потерянного шесть лет назад молодого наследника. Над Чанёлем больше никто не смеялся, все лишь косились на отчаянного юнца, что словно знал больше, чем знали другие. И это, черт подери, так и было. Шесть лет он выворачивался на изнанку, пока другие лишь усмехались ему в спину. Обида росла с каждым днем, когда вся страна встала на уши, и каждый встречный был уверен, что именно он найдёт потерянного наследника, и только Чанёль знал – у них нет и шанса. Если за шесть долгих лет принца не нашел он, то здесь и сейчас этого тоже никто не сделает. Не так легко. И тогда ему в голову пришла эта идея, что принца, возможно, и не нужно искать. Что, может быть, искать уже давно некого. И, вероятно, будет вполне достаточно просто найти того, кто очень похож на принца. И он продолжил искать дальше. С каждым годом награда за найденного наследника увеличивалась, привлекая все больше и больше желающих получить наживу, но никто так и не смог ее заполучить, никто не мог найти одного единственного мальчика. Даже через четыре года. И сейчас он так близко к своей цели получить умопомрачительную сумму, утереть нос тем, кто смеялся ему в лицо, и просто начать жизнь с нового листа, избавившись от этой навязчивой идеи длиною в десять лет... Это ли то, чего он так хочет? Это ли то, к чему он так стремится? Или сейчас всё стало немного по-другому? Из мыслей его вырывает тихий скрип половиц. Поднимать голову волнительно и даже немного страшно, от чего в горле застревает противный колючий ком, но всё же приходится, когда он понимает, что мальчик так и стоит в проходе. Он проснулся уже давно, просто не мог найти сил для того, чтобы подняться. Тело не хотело слушаться хозяина, отдаваясь болью на каждое даже незначительное движение, что собиралась тугим узлом в груди и не давала дышать, ища выход и находя его солёными каплями по щекам. Бэкхён не плакал, нет, но слёзы сами текли. Горькие, обидные слёзы. Он внезапно почувствовал себя одной из тех потаскушек, что время от времени появлялись в их кабаке, таким же противным и грязным. Он наконец понял, что игра не стоила свеч. Глупая затея стать принцем закончилась вот так... точно, как говорил Мину. Не хотелось больше ничего: ни занятий, ни пустых разговоров о «может быть получится». Не получится. Не получится хотя бы потому, что Бэкхён больше ничего не хочет, разве что только собрать свои вещи и вернуться домой, туда, где о нем заботятся и где его любят. Вернуться в таверну к Мину, и гори всё синим пламенем: и дворец, и семья, что не стала его искать, и Чанёль. Особенно Чанёль. – Доброе утро... - мальчонка тянет тихо, немного хриплым голосом, и страшно понимать, что таким он стал из-за громких вскриков и стонов, что лились из его уст этой ночью. – Доброе... - Чанёль шепчет в ответ еле слышно, наконец поднимая на того робкий взгляд. Бэкхён словно стал меньше, ещё более бледный, ссутулившийся, в одной только рубашке перед ним, с торчащими из-под неё худыми, тонкими ногами, больше походящий на призрака. Он стыдливо смотрит куда-то в сторону, скользит взглядом вдоль стен, поджимая губы. Ему, как и самому старшему, неловко. А ещё ему больно. Чанёль понимает это, когда мальчонка собирается с силами и медленно идёт к чайнику, боясь делать резкие, поспешные движения. Словно вода, обтекая стол, он скрылся за спиной мужчины, тихо звеня чашками. Повисшее между ними молчание тяготит, давит на лёгкие и не даёт вдохнуть полной грудью. Чанёль понимает, что должен что-то сказать, расставить всё по местам, убрать эту неопределённость и недосказанность, но он не знает, что. Ему страшно, а ведь он взрослый, уже давно самостоятельный мужчина, что уже говорить о маленьком, неопытном Бэкхёне, для которого это было впервые. Ему, должно быть, во много раз страшнее быть использованным и выброшенным, точно, как говорил Мину. На дрожащих от волнения ногах Чанёль, наконец, поднимается с места. Смотреть всё ещё волнительно и даже стыдно, но взгляд сам собой находит обнаженные ноги Бэкхёна. Скользит вдоль подтянутых голеней, утопая во впадинке под коленом, где кожа особенно тонкая и нежная, невольно поднимаясь всё выше, вдоль кажущихся мягкими бедер. Даже не смотря на худобу, мальчонка кажется ему привлекательным. И ведь он, Чанёль, впервые смотрит на него вот так, впервые рассматривает столь пристально и неприкрыто. Забавно, что только сейчас, после того, что между ними случилось, и только сейчас понимая, что это произошло бы в любом случае. Словно его мозг решил действовать в обход его же сознания. Чанёль, который даже не думал, что может посмотреть на мальчонку в таком свете, внезапно понял, что смотрел на него только так. Сам себе в этом не признаваясь и понимая это слишком поздно, только когда возбужденный разум дал слабину телу, позволяя действовать, и уже после, показывая всё, что происходило внутри него, самому Чанёлю. Вот так сложно и непонятно. Взгляд приходится отвести, хотя бы чуть-чуть в сторону, становясь рядом с мальчонкой и ополаскивая кружку в холодной воде. Тот вздрагивает, но уверенно делает вид, что не замечает ничего вокруг себя, увлечённо помешивая чёрную лужицу в маленькой чашке, что пахнет в разы аппетитнее нежели то, что было в чашке старшего. – Бэкхён... - звучит, робко, в разы тише, чем сотни обычных для них разговоров, и мальчонка вздрагивает. - То, что было ночью... – Я не хочу вспоминать. - Мальчонка перебивает того с поникшим видом, но с ощутимой уверенностью в голосе, не удостоив старшего и взгляда. Вот так просто. Он хотел дать тому шанс объяснить всё, ведь... это не только его вина. Бэкхён мог дать отпор, но почему-то не сделал этого. А сейчас он понимает, что не хочет ничего слышать. Не хочет вспоминать. Одно дело, когда он сам знает, что Мину оказался прав, другое дело, когда эти слова прозвучат вслух. «Тебя использовали». - Я хочу вернуться домой. – Что? - Стыд словно снимает рукой, когда Чанёль слышит чужой уверенный голос, наконец поднимая взгляд на бледное лицо. - Почему? «Почему» - это, пожалуй, самое глупое, что он только мог спросить, но других слов у него не нашлось. «Почему?». Потому, что воспользовался его доверием; потому, что поступил, совершенно не интересуясь желаниями Бэкхёна; потому, что молчит вместо того, чтобы объяснить что-то. – Думаю, ты получил, что хотел, и мне больше нет смысла оставаться здесь. - Ложка звонко опускается на стол, и мальчонка упирается руками в его край, словно сдерживая рвущуюся наружу злость. Опуская голову, он позволяет волосам закрыть лицо от чужого взгляда. – Мы ведь не закончили то, что начали, мы даже не попробовали посетить дворец, и... – Что за чушь! - Бэкхён не выдерживает, громко выкрикивая и впервые глядя на старшего блестящими от поступающих слез глазами с такой злобой и обидой, что тому становится тошно от самого себя. Продолжает с ощутимой насмешкой в голосе, ядовитой, озлобленной на мужчину и даже на самого себя. - Ты думаешь, я поверю в это теперь? Мину был прав, чёрт возьми, ты просто решил меня использовать, как какую-то шлюху, поймав на глупую сказку... Конечно, стать принцем, умнее ничего не при... Чанёль не мог это слушать. И не мог позволить мальчонке думать так. Сомнений стало меньше. В одно мгновение, слыша чужие слова, он понял, что всё совсем не так, это не было ошибкой, не было обманом или издевательством. Это было так, как должно было быть. По-настоящему. Оттого он позволяет себе прервать младшего на полуслове, позволяет прижать того к своему телу за талию, второй рукой накрывая взъерошенный, медовый затылок, сминая бледные губы своими, горячими, сцеловывая болезненные обидные слова. Бэкхён противится, он протестующему мычит, почти воет, и только через минуту Чанёль понимает, что тот плачет, когда напряженные уста расслабляются, а соленая влага касается его, Чанёля, губ. Мальчонка обиженно воет, слабо колотя кулачками по чужим плечам и не думая вновь открывать глаз, даже когда тёплые губы собирают слезинки с его щёк. – Не плачь, слышишь?.. - ласково шепчет старший с ощутимой в голосе улыбкой. - Не плачь, всё было по-настоящему, слышишь? У нас всё по-настоящему. Я не обманывал тебя и не врал с самого начала. Ты на самом деле «мой» юный принц, и всё было только ради этого, с самого начала, но... Я упустил тот момент, когда ты начал нравиться мне, Бэкхён... Бэкхён слушает. Внимательно цепляется за каждое слово, ища в нем подвох, но верить хочется сильнее, и дело вовсе не в том, что у него внезапно расцвела глубокая любовь к мужчине, нет. Просто не хочется быть обманутым, хочется довериться тому и поверить, что всё было не просто так. Что его не использовали. – Ты же останешься со мной, Бэкки? - Чанёль шепчет робко, боясь вызвать очередную волну слез и сопротивления, говоря искренне. Он не может обещать золотые горы, вечную любовь, не может обещать «долго и счастливо», как в сказках. В конце концов, скоро у Бэкхёна должна начаться своя, другая сказка с прислугой и замком. А у него, Чанёля, реальность, и в ней он может обещать лишь свою честность. Пусть это будет не любовь, пусть это будет временное помешательство, симпатия, пусть за неё он получит по морде, но он хотя бы будет честен с младшим. – Я останусь с тобой... - Тихий шёпот касается его слуха, растекаясь густым мёдом по сердцу, и мальчонка опускает все еще красные от слез глаза в пол. - Потому что ты тоже немного нравишься мне... кажется...