Грани сумрака

      Выстиранное и пропущенное через сушилку постельное бельё ослепляет глаза своей белизной. Такое чистое, свежее, почти как новое. Ей нравится это, нравится вдыхать запах порошка, нравится ощущать покалывание в сморщенных от частого контакта с водой и стиральным порошком пальчиках. Дилан может ею гордиться — она наконец-то нашла себе постоянную работу. Ей предлагали место горничной, но она отказалась — не то, чтобы асоциальна, просто отвыкла от общения с людьми за этот год. Нужно время, чтобы вернуться назад. В мир людей. Она проработала всего неделю, но считает это личным достижением. Она справляется, её хвалят. Дилан никогда не хвалил. Только называл никчёмной. Никчёмной и бездарной. Она постоянно думает о нём. И о Дилане тоже. Слишком привыкла, чтобы не думать. Всю эту неделю, все семь дней она видела его в своих снах. Целующего её. Любящего её. Касающегося её. Она желала как можно скорее уснуть, чтобы увидеть всё это, а потом бежала на кладбище, чтобы попросить прощения у Дилана за то, что снова не сдержалась. Все эти семь дней. Каждый день. Каждую ночь. Это терзает её, мучает, не даёт покоя, но она не может иначе. Любя одного, отчаянно желает другого. Разве возможно такое? После работы успевает в магазин, чтобы купить продуктов для очередного нехитрого ужина. Увидев распродажу, решает взять ещё и курицу — разделает, положит в морозильник, будет ей еда на несколько дней. Пакет не слишком полон, но много ли нужно одинокой девушке, считающей себя наполовину мёртвой? Уже почти дойдя до подъезда, краем глаза замечает тёмную фигуру в капюшоне, стремительно приближающуюся прямо к ней. — Мисс, — хриплый голос заставляет остановиться, и она дрожит и замирает, узнавая его. Это он. Тот, которого она так ждёт. Тот, которого так сильно ненавидит. Тот, который снится ей каждую ночь — целующий, любящий, касающийся… Тот, из-за которого она каждый день бегает потом на кладбище, искупляя свою вину перед умершим Диланом. Он, чуть прихрамывая, подходит, а она начинает трепетать, объятая какими-то животными чувствами относительно его. Капюшон на голове, неопрятный вид, приметный синяк на скуле… — Простите, что напугал, — его голос звучит обреченно и устало, — просто я не знал номера вашей квартиры и прождал вас почти весь день. Очень боялся, что не замечу вас, вот и побежал сейчас, чтобы успеть догнать. — Что вам нужно? — она не доверяет ему. Он обманул, не приехал, ведь она ждала его всю эту проклятую неделю… — Понимаю, это звучит абсурдно и странно, но… вы — единственная, кого я знаю в этом городе. Мне нужна ваша помощь. Он голодным — словно не ел несколько дней — взглядом смотрит на пакет с продуктами в её руках, и она, буквально кожей ощущая исходящие от него импульсы, торопливо заводит руку с пакетом за спину. — У меня ничего нет, — поспешно говорит она, чувствуя, как просыпается в ней эта необоснованная ненависть, — уходите! Пусть уходит. Предатель. Дилан бы гордился. — Мисс, поймите, — он неотступен, он всё ещё пытается убедить её, — я не притесню вас. Всего лишь чашка чая и один звонок. Прошу вас, — говорит это так проникновенно, что по ней пробегают холодные, но приятные мурашки. — Помогите мне. — Я вам не гостиница, — отрезает она категорично, стараясь не поддаться ему, — всего хорошего! — Да, конечно. Простите, — он кивает огорчённо, опускает голову и, развернувшись, медленно ковыляет в другую сторону. Ему больно наступать на ногу, это заметно. Неужели с ним могло случиться что-то? Она с тихим замиранием сердца смотрит ему вслед, затем всё же находит в себе силы, чтобы подняться на выщербленное крыльцо подъезда. Уже почти войдя внутрь подъезда, оборачивается. Его нет. Он ушёл. Она ведь сама хотела этого. Он так нуждается в ней, а она отвергла его. Правильно сделала. Дилан может ею гордиться. Она искупила свою вину перед ним сполна. Тогда почему же так погано на душе, как будто она только что убила любимую собаку? Забегает домой, и сразу — на кухню, моет целую курицу трясущимися от волнения руками и кладёт в кастрюлю с водой, попутно ставит чайник и пытается накрыть на стол. Ругает себя за то, что разбила предназначенную для него чашку и достаёт из шкафчика другую, старую, но хорошую. Переодевается и спешит вниз, надеясь, что он где-нибудь поблизости, и не успел уйти достаточно далеко. Скорее. К нему. Дилан не простит. Да плевать! Чуть поодаль, у соседних многоэтажных домов, есть пара скамеек. Она находит его там — обессиленный и уставший, он сидя спит на одной из них. Она замирает, останавливается, не зная, как подступиться. Что сказать ему? Зачем пришла? Затаив дыхание, тихо — словно кроме неё больше не было слышно никаких других, уличных, звуков — подкрадывается, опускается на корточки и заглядывает в измождённое, немного скрытое капюшоном лицо. Боже, как же он всё-таки красив! Даже сейчас. В сумерках. Набравшись смелости, протягивает руку и легонько, словно опасаясь причинить боль, касается плеча. Он морщится, кладёт руку туда, где она трогала его, просыпаясь. Ему действительно больно. Он смотрит с удивлением на ту, помощи от которой так долго и тщетно ждал. — Скоро совсем стемнеет, — она не знает, как себя вести, что говорить, — пойдёмте, скоро будет готов ужин. Он удивлён. Растерян. Озабочен. Но согласен. У него нет выбора. Они идут друг рядом с другом. Он — прихрамывая, она — беспомощно озираясь, думая, чем бы помочь. Наверняка его били, иначе почему он выглядит как бездомный? Она ведь запомнила его совсем другим. Поднявшись на шестой, открывает дверь, пропуская его вперёд, и сразу отправляет в ванную, разрешая воспользоваться мужской бритвой и прочим — пусть приведёт себя в порядок. Дилану это уже не понадобится. Нарезает овощи для супа, пробует бульон, достаёт печенье для чая. Поразмыслив, решает, что не мешало бы дать ему кое-что из одежды. Порывшись в шкафу, находит новое бельё Дилана — так и не успел надеть ни разу. Пара штанов на выбор, футболки, кофта — пусть решит сам, выберет то, что больше по вкусу. Дилан всё равно больше никогда не наденет это. Он всегда говорил, что нужно делиться с тем, кто нуждается, наверняка он не был бы против. Стучит в закрытую дверь ванной комнаты, стеснительно предлагая ему одежду. Он не открывает — выходит сам, завёрнутый лишь в полотенце. Она с восхищением и некоторым изумлением рассматривает его обнажённый торс и забитые татуировками руки. Это слишком эстетично, чтобы быть некрасивым. Он благодарит её и шумно сглатывает, не сводя глаз с её ключицы, где виднеется тонкая бретель бюстгальтера. Уловив этот взгляд, она поправляет на себе растянутую трикотажную кофточку, откровенно смущаясь. Ей нравится, что он смотрит на неё. Она хочет, чтобы он так смотрел на неё. — Ужин… почти готов, — мямлит она, чувствуя это магнитное притяжение, с каждой секундой становящееся всё сильнее. Кажется, ещё миг, и между ними произойдёт — подобно удару молнии — взрыв. Он лишь кивает, принимая из её рук принесённые вещи. Он не коснулся её. Она огорчена. Значит ли это, что он её не хочет? Боже, о чём она думает? Дилан с откровенным презрением смотрит на неё с фотографии, и она кладёт рамку изображением вниз. Не сейчас, когда её мечта о том, чтобы он оказался вновь, в её квартире, сбылась. Дилан может упрекать её потом, но пожалуйста, только не сейчас! Она кладёт на стол тарелку с горячей курицей и разливает ароматный суп по тарелкам, поправляет салфетки. Проверяет, чтобы всё было красиво. Его по-прежнему нет, и она идёт, чтобы позвать его на ужин. Она рада, что он здесь. Наконец-то это случилось. Он в гостиной, спиной к ней, наполовину одетый, выворачивает футболку, чтобы надеть её на себя. Перехватывает дыхание оттого, как сильные мышцы перекатываются под матовой загорелой кожей, щедро покрытой родинками. Родинки… Это её слабость. Она неслышно охает от восторга, подходя ещё ближе. Ей не терпится потрогать их, соединить невидимыми линиями, проведя пальцем от одной к другой, нарисовать что-нибудь, сосчитать, наконец. Слева в области рёбер — обширная гематома темно-синего, смешанного с лиловым, цвета, отдающая по краям желтизной — не очень свежая, наверное, получил её на этой неделе. Пара татуировок имеется на широких плечах, ещё одна — на задней части шеи. Дилан всегда говорил, что татуировки — это зло, их делают лишь плохие парни. Дилан никогда не был плохим, тогда почему же сейчас её так сильно тянет к плохому парню? Она уже так близко, что улавливает его запах. Боится, отчаянно хочет, но боится прикоснуться к этому живому воплощению её самых скрытых эротических желаний. Не дыша протягивает руку, опускает и снова поднимает, и несмело, опасаясь чего-то, едва-едва касается спины самыми кончиками пальцев. Он выдыхает настолько сильно, будто достиг пика наслаждения. Будто только что кончил от её прикосновения. Напрягает тело, обозначивая каждый мускул на нём, но молчит и не поворачивается. Расценив это как одобрение своих действий, она уже смелее кладёт всю ладонь на его спину, проводит по набитым рисункам, достигает шеи, и он опускает голову, чтобы она свободно смогла касаться его там. Ей нравится, что он не мешает ей трогать его. Чуть вздрагивает, когда она едва задевает гематому, и поворачивается, дыша настолько тяжело, будто в просторной гостиной с открытым окном закончился весь воздух. Она потупляет взор, убирая руку, но он останавливает, плавно перехватывая ладонь и кладя её теперь уже на свой не менее крепкий торс. Подняв глаза, она в изумлении приоткрывает губки, вновь тихо ахая от увиденного. Его тело… Оно восхитительно. Оно сейчас столь близко, ближе, чем в первый раз. Она может разглядеть его более детально. Почти сплошь покрытое различными — большими и маленькими — рисунками, оно кажется ей своеобразным рукотворным произведением искусства. И если он действительно является плохим, то это самый лучший плохиш из всех, кого она только видела за всю свою жизнь. Ладонь гладит его слегка волосатую грудь, спускаясь к солнечному сплетению. Она замечает ещё один синяк — в том месте, где касалась его, когда будила там, на улице. Он не следит за её движениями, о нет. Он смотрит прямо на её губы. Когда ладонь опускается до резинки спортивных штанов, она начинает двигать ею обратно, вверх, но он останавливает и чуть приспускает их, желая, чтобы она продолжила. Она смотрит на него вопросительно, а он взглядом просит продолжать. Ей хочется играть по его правилам. Она проводит по резинке новых боксеров, и он оттягивает штаны ещё ниже, не желая останавливаться на том, что есть. Ему также приятны эти спонтанные ласки. Её пальчики почти касаются того, чего не должны. Или должны? Он сжимает её запястье, не переставая тяжело дышать, и всё, что она видит сейчас — это лишь сильно вздымающаяся мужская грудь. Ей хорошо так, что становится плохо. Она дышит в такт ему, она видит, как он проводит по своим губам влажным языком, не сводя с неё глаз. — Вам нравится моё тело? — он почти хрипит, глядя на неё взглядом, в котором плещется неприкрытое желание. Очень. Очень нравится. Но она предпочитает уйти от ответа. Он ведёт себя неприлично, но почему же ей так сильно нравится это? — Ужин, — выдавливает из себя она, напрягаясь и вспоминая, зачем пришла к нему. Не сюда. К нему. Он кивает с явным разочарованием, делает вздох и надевает-таки выбранную футболку, делая это так, что она начинает изнывать от мыслей о том, как это будет выглядеть, если он наоборот будет снимать её. За столом они ведут себя так, словно ничего не произошло. Суп давно остыл, и она наливает его заново. Он набрасывается на еду столь жадно, будто не ел уже очень давно, а она смотрит на него, думая, что он ест до неприличия возбуждающе. Никогда прежде она не могла подумать, что прием пищи может наводить на мысли о постели. Он с таким аппетитом принимается за курицу, так жадно ест её, что она откладывает в сторону ложку, наблюдая, как он умело расправляется с тем, чего ей хватило бы как минимум на неделю. Заметив на себе этот взгляд, он, поперхнувшись, откладывает недоеденный кусок в сторонку. — Простите, — его голос звучит извиняясь, — просто я ничего не ел почти двое суток. — Да вы ешьте, ешьте, — ей вдруг становится жаль его и стыдно за себя — вдруг он подумал, что она пожалела для него еды? Она берёт ещё один кусок с большого блюда и перекладывает ему в тарелку. — Может, поделитесь, что случилось? — решается задать гложущий её вопрос она, чтобы отчасти перевести тему и хоть как-то загладить свою вину. — Если, конечно, это не секрет. — Как вы знаете, я здесь проездом, по делам, — охотно отзывается он после сделанного глотка домашнего морса, — я уже почти закончил, и собирался возвращаться, как на меня напали какие-то выродки… — он тут же осекается, — простите, хулиганы. Они навалились на меня, отобрали ключи, телефон, все документы и деньги, а сами забрали машину и уехали, оставив меня валяться на обочине. Почти два дня я добирался до вас. Вы простите, если стесняю вас, просто мне действительно больше не к кому обратиться. — А почему… — она замолкает, но он слушает столь внимательно, что приходится продолжить, — почему вы… вы решили, что я помогу вам? — Не знаю, — он простодушно пожимает плечами, — отчего-то мне показалось, что вы не из тех, кто способен отвернуться от чужой беды. Как видите, я не ошибся в вас, и это приятно вдвойне. Отныне я ваш должник. — Я так понимаю, вам нужны деньги? Он вмиг серьёзнеет, сжимает губы, смотрит на неё пристальнее обычного, а затем вдруг кладёт свою чуть мозолистую ладонь поверх её руки и тихо отвечает: — Мисс, мне было бы очень стыдно просить вас об этом, но обстоятельства сложились так, что я оказался на самом дне. Если вы поможете мне… — он замолкает, и видно, что ему очень непросто продолжить. Собственная гордость мешает просить о помощи, ведь он сильный, а она так слаба перед ним, но порой и слабые могут оказать хорошую помощь тем, кто сильнее. — Я буду премного благодарен вам. Понимаю, мы не знакомы, и своим появлением я принес вам достаточно неудобств. Вы и без того сильно помогли мне, так что… вы не обязаны. — Одну минуту, — она делает предупреждающий жест рукой, поднимается с места и уходит в свою комнату. Он нервничает, понимая, что оказался в безвыходной ситуации, но сейчас слишком многое направлено против него. Возможно, она сейчас пошла звонить в полицию — кто знает? Но он уверен, он хочет быть уверенным в ней. Она не такая. Она лучше. Войдя в спальню, она подходит к шкафу, роется в полке с постельным бельём, извлекает оттуда небольшую шкатулку — они откладывали с Диланом на поездку. Совместный отдых. Грустно улыбается, пересчитывая купюры. Теперь она навряд ли куда-нибудь поедет одна. Возвращается на кухню и кладёт перед ним на стол пять сотенных купюр. Деньги на чёрный день. Всё, что у неё есть. Но ей не жалко. По крайней мере, сейчас. Сейчас ей просто хочется помочь. Он перестаёт жевать, поднимает голову и пристально смотрит на неё. Для него это не деньги, но для такой, как она, это немалая сумма. — Мисс, — он проглатывает кусок мяса, чтобы не говорить с набитым ртом, — право же, не стоит делать этого. Это ведь большие деньги, они нужны вам. Я не могу принять их. — Я настаиваю, — отвечает она задорно, возвращаясь на своё место и глядя на него с задорным огоньком в серых глазах. Она действительно искренне рада, что может помочь. — Доберитесь до дома и будьте осторожны. Обещайте мне. — Я даже не знаю, как отблагодарить вас, — он выглядит обескураженно, — я… позвольте мне… — не договаривая, берёт её руку и целует с благодарностью. Она краснеет, но смотрит на то, как его губы касаются её кожи. Так приятно… Он делает это не менее эротично, чем ест. — Мисс, не хотелось бы показаться неблагодарным, потому хочу попросить вас, — держа её ладонь в своей, произносит он, — напишите мне свой адрес и имя, чтобы я по возвращении домой смог вернуть вам долг. Не говорите, что вам ничего не нужно — это мой долг, долг чести, а вы — женщина, и я не хотел бы, чтобы вы вспоминали обо мне плохо. Она убирает руку, отшучивается, но он более чем настойчив. Поддавшись натиску, находит блокнот и ручку, пишет на листочке свои данные и отдаёт ему, всё ещё не веря в его слова. Ей действительно ничего не нужно от него. Лишь он сам. Улыбающийся. Целующий. Желающий её. После ужина она расстилает ему в одной из комнат. Постельное бельё — самое лучшее и идеально выглаженное — ровно ложится на кровать, она взбивает подушку и поправляет одеяло. Он стоит рядом, наблюдая. Ему нравится такая забота. Ему нравится, что это именно её забота о нём. Она уходит, а он, морщась от причиняемой боли, стягивает футболку и снимает штаны. Вынимая из кармана сложенный в несколько раз листок, разворачивает его и читает. — Сабрина Энн Линн, — шёпотом читает он написанное там имя. Теперь он знает, как зовут его спасительницу. Она такая маленькая по сравнению с ним, такая беспомощная, но очень добрая. Прижимает листочек к губам, целуя его. У него давно не было женщины. А эта слишком сильно сводит его с ума, чтобы не думать о ней. Он снова чувствует этот дискомфорт, снова чувствует, как начинает гореть, объятый желанием. Ему нужно, срочно нужно оказаться рядом с ней. Оказаться в ней. Его трясёт от предвкушения. Сбросив с себя одеяло, он встаёт и идёт в её комнату. Она, одетая в ночные маечку и шортики, лежит на своей постели в обнимку с подушкой в форме мужской руки — купила себе почти сразу после кончины Дилана. Думает о своём госте, о том, что не пожелала ему спокойной ночи и не сказала, что рано утром уходит на работу. Быстро поднимается, желая сказать ему об этом до того, как он уснёт. Открывает дверь, делает пару шагов из своей спальни и сталкивается с тем, к кому собиралась идти сама. От неожиданности ухает и убыстряет ритм сердце, она сначала пугается, но почти сразу успокаивается, ощущая его стоящее близко тело и руки на талии, поймавшие её, чтобы не оступилась. — Что вы здесь делаете? — сбивчиво шепчет она, чувствуя спиной холод стены. — Решил пожелать спокойной ночи, — он почти прижимается к ней, как будто здесь очень тесно и нет больше места, а губы едва касаются края уха. — Спокойной ночи, — говорит она, смотря на него. — Спокойной, — отвечает он, не убирая рук. — Вы так напряжены… Хотите, я сделаю вам массаж? — Вы пришли сюда за этим? — Нет, — он проводит ладонями по её бокам, чуть приподнимая маечку, — так хотите? Вам нужно расслабиться. Да. — Н-нет, — шепчет она, понимая, насколько фальшиво звучит сейчас этот отказ, — спасибо. — Хорошо, — он склоняется к её губам и шепчет прямо в них, — а я хочу. Она вспыхивает от такой наглости, но не может найти в себе хоть каплю сопротивления. Она чувствует это напряжение между ними, и понимает, что снять его может лишь… Близость? — Ох, нет, я не… Он прерывает её нетерпеливо, снова прижимаясь всем телом: — Просто позвольте мне сделать это. Держа её за талию, он легонько толкает её обратно в спальню, и она, словно под гипнозом, послушно ложится на постель лицом вниз. Он присаживается рядом и самолично снимает с нее майку, не стесняясь притрагиваться к девичьему телу. Она сгорает со стыда и стонет от желания одновременно. Пусть продолжает трогать её. Она ждала этого целую неделю. Гладит спину осторожно, водит по ней ладонями, а она уже представляет, как его руки достигают груди, а пальцы — она ведь видела их, это совершенное воплощение идеала человеческого тела — зажимают твердеющие соски. Она старается не дышать, потому что кажется, что она может отпугнуть его своим рваным дыханием. Она желает этого. Желает попробовать то, о чём с Диланом нельзя было даже мечтать. — У вас случайно не найдётся массажного масла? — склонившись к её уху и делясь жаром своего дыхания, шепчет мужчина, и она, пытаясь прийти в себя, кивает, приподнимается, тянется к тумбочке и, не глядя, вынимает оттуда и протягивает ему флакончик. Щелчок открываемой крышечки, заминка в несколько секунд… Она слышит, как он ухмыляется в тишине этой комнаты. — Мисс, быть может, это прозвучит странно, но я имел в виду несколько другое, — произносит он, самолично открывая ящик тумбочки и кладя на место любрикант. О, он определённо разбирается в этом, раз в темноте по запаху и консистенции определил содержимое тюбика. Он шарит по дну ящика, вынимает нужный флакончик — он там всего один, а она зарывается лицом в подушку, сильно краснея. Ей по-настоящему стыдно за такую оплошность. Он ведь просил масло, а не смазку… Что теперь он подумает о ней? Будет смеяться? Тончайшая струйка полилась вдоль позвоночника, растекаясь к рёбрам. Ловкими движениями рук он принимается размазывать масло по её телу, втирает, поглаживает, мнёт кожу. Он прав — она слишком напряжена. Вздыхает и расслабляется, позволяя себе насладиться его движениями в полной мере. В темноте всё это кажется до неприличия интимным. Отсутствие света обостряет остальные чувства, улучшает осязание. Ладони скользят по коже вверх и вниз, прохаживаются по бокам, иногда приятно щекоча, и она подрагивает, улыбаясь. Так приятно… Втройне приятно, когда это делает именно он. Дилан никогда не любил сидеть подолгу, предпочитая закончить побыстрее. Только сейчас она познала всю прелесть массажа. Его руки добираются до поясницы, и он, не спрашивая разрешения, будто бы невзначай, стягивает с её ног пижамные шортики. Намасленные ладони поочерёдно мнут уже бёдра, обратную сторону колен, икры, стопы. Ловкими движениями массирует между пальчиками, и она издаёт несколько несдержанных стонов, пугается собственного голоса и замолкает, а он, заметив, приободряет её, разгоняя тишину своим чувственным полухрипом. — Не бойтесь проявлять себя, если вам хорошо. Это ведь нормально. И она не знает, что сейчас действует на неё сильнее — чувственные прикосновения или не менее чувственный шёпот. Он словно порхает по коже, всё больше и больше вводя её в эйфорию. А она… Она поддаётся. Потому что сама желает этого. Желает оказаться в его плену. Неторопливо поднявшись снова к бёдрам, он поглаживает внутреннюю их часть, и она чувствует, как начинает против воли мокнуть. Никто не касался её там, и эти ощущения слишком остры и слишком новы для такой, как она. Она уже не скрывает своего состояния, а он, словно почувствовав, до чего довёл её, начинает сдвигать края её белья к центру, оголяя мягкий зад. Он массирует его, смешивая прикосновения с лёгкими налётами поцелуев, и вот уже она откровенно стонет от удовольствия, показывая этим своё удовлетворение. Слишком жарко, слишком… Ей определённо нужно остыть. — Мисс, — хрипит тягуче он, — повернитесь. — Зачем? — она отчего-то пугается, что он сделает сейчас то, чего она она сама желает, но он повторяет свою просьбу. — Повернитесь, я хочу продолжить. — Нет, — она сводит ноги вместе, хотя уже сама готова повиноваться. — Но почему? — восклицает он, однако его тон звучит скорее как «но я хочу этого». Он словно удивлён её отказом. Она не знает, что ответить, а он и не спрашивает больше — полуобняв её, переворачивает сам. Она стыдливо прикрывает ладонями грудь, будто в темноте он заметит её наготу, но вскоре он отводит её руки в стороны, чтобы полить её тело новой порцией ароматного масла, оставшегося в тумбочке невесть с каких времён. Ощущает его дыхание очень близко со своим телом, и там, где оно касается её, сжимаются мышцы и бегает мурашки. Боже, как это банально, но до чего проникновенно! Он скорее ласкает грудь, нежели массирует, но ей нравится то, как он делает это — деловито, не торопясь, с расстановкой, словно она лежит на кушетке массажного кабинета, а не на своей постели. Ей слишком, слишком жарко, его руки приносят дополнительный жар, нагревают кожу, и она постепенно начинает лишаться здравого смысла. Трудно удержать свои мысли в одном месте, когда тебя доводят до экстаза одними лишь прикосновениями. — Вы такая мокрая, — вдруг шепчет он, и ей вновь становится стыдно за предательство собственного тела. — Хотите, я сниму ваше бельё? Нет. Боже, нет! Только не это! Как он узнал? Неужели смог увидеть в темноте? — Не надо, — изнывая от желания, шепчет она, чувствуя, как он, заведя палец за резинку, неспешно водит им по коже, касаясь тонкой полоски волос в области бикини. — Не бойтесь, я не сделаю ничего плохого, — певуче протягивает он, уже надавливая большим пальцем на набухший бугорок, и она стонет, прикусывая свои губы и чуть дёргается, извиваясь. Склонившись, он дует на мокрое бельё, и она выдаёт очередной тяжёлый стон, двигая тазом. Он хочет её, хочет без сомненья. — Боже, пожалуйста… — шепчет она прерывисто, то ли прося остановиться, то ли умоляя продолжить, и он улыбается, чувствуя, как она потихоньку сдаётся. — Вам хорошо? — Да… Боже… Нет… — она в дурмане, она не понимает, что происходит, лишь извивается на постели и двигает бёдрами вверх и вниз. Он целует, лижет её, продолжая ласкать руками, лижет через мокрую ткань, постепенно сдвигая её своими пальцами, чтобы обнажить трепещущее розоватое женское лоно, проводит языком по нежной коже, заставляя её очень сильно выгнуться в спине, подаваясь ему навстречу. Она неосознанно хватает его за волосы, придвигая мужскую голову ещё ближе, заставляя его продолжать ласкать её. Она уже не соображает, что делает, не понимает, что происходит. Она хочет лишь, чтобы это продолжалось. Стонет разочарованно, когда перестаёт чувствовать его губы между своих ног, но ощущает, как стягивает он с неё последнюю мешающую вещь. Громко кричит, когда он проводит языком по абсолютно голой плоти, щедро сдабривая её своей слюной, цепляется за подушку, его волосы, плечи, свои ноги, простыню, снова его волосы, когда он присоединяет к языку свои пальцы. Он проникает в неё постепенно, готовя, разрабатывая только для себя, а она прикусывает губы и язык от нетерпения. Она слишком сильно желает его, чтобы думать сейчас о собственной безрассудности. Дилан никогда не позволял себе ничего подобного. Но он не Дилан. Он лучше. И он научит её, каково это — быть женщиной. Настоящей, женщиной с большой буквы. Отчего-то ей верится, что так оно и случится. Громкие стоны переходят в крики, когда он начинает сосать её клитор, двигая одновременно пальцами и языком, её губы шепчут, ловят воздух, руки хватают его волосы, а тело продолжает биться в нарастающей агонии чувств. Всё это слишком сложно для неё. Она не вынесет. Уже целых три его пальца в ней, и она почти истерически стонет, двигаясь навстречу им. Она такая маленькая, что он без труда достаёт до её губ, продолжая двигать в ней пальцами, кладёт вторую руку на её макушку, слегка надавливая, и касается губами её губ, давая попробовать ей самой, какова она на вкус. Она стонет, просит ещё, когда он перестаёт дарить ей эти короткие поцелуи, и он аккуратно проводит языком по контуру её губ, вынуждая открыть рот. Хочется поцелуев. Она требует, жаждет продолжения, хнычет, открывает шире рот, чтобы впустить его внутрь, но он не делает этого, лишь снова и снова лижет её губы, заставляя содрогнуться и высунуть свой язык навстречу ему. То, что казалось ей раньше омерзительным, сейчас выглядит возбуждающим и вполне уместным. Они лижут языки друг друга, ласкаются, играются с ними, касаются губ и зубов, и так — по кругу, а она стонет впридачу, ведь он по-прежнему держит свои пальцы в ней и двигает ими в такт её телу. Она рвано и судорожно дышит, будучи не в состоянии контролировать импульсы, царапает и щиплет его плечи, спину и бока, хватает за руку и начинает двигать ею быстрее. Он понимает, что она уже на грани, помогает ей, ускоряет движения, прижимается телом, неожиданно засовывает язык ей в рот и целует настолько глубоко и проникновенно, что она моментально кончает, и он даже чувствует пальцами, как она сжимает их внутри себя. Он трёт большим пальцем её клитор, и она ахает, сводя ноги. Открывает глаза, но не видит ничего — всё как в чёрном густом тумане. Он ещё не получил свою разрядку, но очень близок к этому. Снова припадает сначала губами к её горячему удовлетворенному пульсирующему лону, бережно целуя, а затем проводит по нему своей давно готовой плотью. Он определённо не в том состоянии, чтобы заняться с ней тем, чего хотели они оба, и потому оставляет себе довольствоваться малым. Саднит больной бок от её цепкой хватки, и он морщится, поглаживая его. Проводит ладонью по женскому животу, чтобы вслед за своей рукой сделать это другой частью своего тела. Он трётся об неё, тычется, отстраняется, чтобы помочь себе, и через несколько мгновений изливает на неё вязкую густую жидкость, которую тут же размазывает по её телу, словно помечая, делая её своей, оставляя свою метку и свой запах. Но ему этого мало. Он ещё не до конца сделал то, чего хотел. Водит своей плотью по её телу, как бы пачкая её в своём же семени, и подносит к женскому рту, желая, чтобы она попробовала, каков на вкус и он. Ей это кажется странным, но отнюдь не чем-то из ряда вон выходящим. Сначала проведя языком по тончайшей коже, она берёт в свой рот его плоть, смыкая губы, и он запрокидывает голову, самодовольно выдыхая. Теперь всё. Он заклеймил её. Она отныне принадлежит лишь ему. Вытирает остатки с тела её же трусиками и ложится рядом, кладя её голову на своё плечо. Она всхлипывает счастливо, нюхает его тело, коротко целует расслабленные мускулы и почти сразу забывается во сне. Он поглаживает её плечо, думая о чём-то, засыпает следом, но сон этот чуток, и стоит лишь забрезжить рассвету, как он покидает её постель, укрыв напоследок одеялом и поцеловав её, спящую, в шею. Он покидает эту квартиру, не зная, когда сможет увидеть её ещё раз, но твёрдо уверен в том, что это обязательно произойдёт. Он просто не сможет забыть эту ночь и то, как она отдалась ему, почти не сопротивляясь. Она просыпается счастливая, улыбающаяся… и совсем одна. Его нигде нет, и даже приготовленная для него постель заправлена, пусть и не слишком аккуратно. Она расстроена. Она плачет. Она считает, что совершила ошибку. Какая же она глупая! Разве можно быть такой опрометчивой? На кухне ждёт своего часа оставленная записка, и она, вытирая слёзы с лица и покрасневших глаз, разворачивает листок, думая, что знает её содержимое, но это не так. «Эта ночь была восхитительной, надеюсь, ты не осталась разочарованной. Прости, что ушёл, не сказав — мне было бы тяжело прощаться с тобой. Прошу, не вини себя ни в чём, и помни: ты волшебна. Я обязательно вернусь, не знаю, когда, но вернусь к тебе». — Я вернусь, — шепчет она, прижимая — совсем как это делал вчера он — к своим губам записку. Теперь она точно знает, что будет дальше. Теперь она знает, кого ей любить. Он обязательно вернётся. Она верит.