Грани сумрака

Знаете ли вы, какого цвета безысходность? Когда ты не можешь сделать ничего, чтобы воспротивиться происходящему, и остаётся только смиренно ждать, когда всё это закончится, чтобы потом всю оставшуюся жизнь содрогаться, вспоминая о том, какой ужас пришлось пережить из-за собственной бездеятельности. В какие цвета окрашены эти чувства? Какой свет испускают, какой имеют привкус? Энн не знает ответов на эти вопросы. Она лишь молча дышит, зажмурившись, и пытается не вскочить с постели, чтобы убежать от навязчивых ласк Дилана, который лежит рядом. Нет. Пожалуйста. Только не это. Энн готова разрыдаться, но изо всех сил пытается сдержаться. Если это — действительно реальность, то нужно делать вид, что той, другой жизни никогда не было. И ей просто придётся терпеть эти ласки, придётся отвечать на поцелуи, придётся разыгрывать страсть и спать с ненавистным мужчиной, который сломал ей жизнь и отобрал всё то, что дал другой. Джастин… Где ты сейчас? Куда пропал из её жизни? Почему бросил тогда, когда начался весь этот кошмар? Энн всё ещё надеется на то, что однажды она проснётся в объятьях Джастина, в его постели, в его доме… Дилан целует её с намёком на близость, но Энн всячески отказывается, ссылаясь на усталость, головную боль и плохое самочувствие. — Ну Сабби, мы уже давно не делали этого, — настырно шепчет Дилан, поворачивая Энн лицом к себе, и целует — настолько противно, что Энн хочется побежать в туалет, чтобы опорожнить желудок. Она боится этой близости, боится прикосновений. Дилан не может быть таким тёплым, не может быть таким живым. Он умер полтора года назад, и больше не имеет права на место в её постели. — Дилан, не надо, — просит Энн, когда рука мужчины начинает оголять её плечо, — я устала, я не… — Я не понял, ты что, отказываешь мне? — сурово вопрошает мужчина, и уже в следующее мгновенье рвёт сорочку. Энн вскрикивает от неожиданности и испуга, а Дилан, уязвлённый отказом, продолжает бесчинствовать. — Меня нисколько не волнует, чего ты хочешь, дорогая, — говорит он, — кажется, ты забыла, кто здесь главный. И Энн задыхается от безысходности, утыкается лицом в подушку, сжимает зубы и пытается не закричать, когда Дилан с особой жестокостью начинает вдалбливаться в её тело. Без чувств, без эмоций, без любви, без нежности… Энн не может вытерпеть этого. Она больше не хочет боли. Но Дилану плевать на то, что она чувствует. Жёстко и грубо, сжимая её руки, он делает больно каждым движением, каждым укусом-поцелуем, каждым прикосновением. Его не волнует, хочет ли Энн этой близости. Его вообще не волнует ничего, что связано с ней. — Дилан, перестань! — то ли молит, то ли приказывает Энн, не в силах вытерпеть эту пытку постелью, когда мужчина, не обращая внимания на её сопротивление, продолжает мучить её. — Заткнись! — зло огрызается он и наотмашь бьёт Энн по лицу. Чтобы не мешала. Чтобы не вздумала упрямиться. Энн вскрикивает, выгибается, отворачивается, но Дилан неумолим. Он будет трахать её до тех пор, пока не насытится, пока не угомонится. И Энн вдруг думает о том, что мёртвый Дилан совсем не похож на того, кого она знала когда-то давно. Если это действительно реальность, тогда почему она настолько тяжёлая, что ней не справиться никакими имеющимися силами? Энн молчит, когда хочется кричать, молчит, когда хочется дышать, и закрывает глаза, когда нужно смотреть. Она не вынесет такого испытания, ведь невозможно наслаждаться близостью с тем, кто давно не вызывает никаких чувств, кроме отчуждения. Дилан злится, ему нужно видеть её страдание, он нуждается в её боли, но получает лишь замкнутость и молчание. Это злит. Он ненавидит её за то, что Энн погубила в себе взаимность. Но… Была ли когда-нибудь эта взаимность по-настоящему взаимной? Он снова ударяет её по лицу, снова требует открыть глаза, но Энн будто ничего не слышит. Она не верит, что Дилан способен на жестокость, но боль в теле не прекращается ни на секунду. Она не верит, что подобное может случиться с ней, и это уже случилось — в собственной спальне. Прямо сейчас. Она мертва морально для всего, что происходит с ней сейчас. Если не можешь убежать от происходящего — умри. Удовлетворённый, Дилан наконец оставляет Энн в покое, и девушка сползает с кровати, прячется под ней, сжимается, всхлипывает, заикаясь, дрожит, будто находится раздетой на холодной осенней улице, проползает под кроватью, встаёт на ноги и шатаясь идёт в ванную. Ей плохо и больно, и эта боль не физическая отнюдь. Энн кажется, что Дилан только что изнасиловал её душу. Глядя на себя в зеркало, Энн заходится в истерике, бьёт по скользкому стеклу, хватает баллончик с пеной для бритья, размахивается и… Нет. Она не сделает этого. Она должна жить. Должна жить назло всему. Она должна жить вопреки. Нельзя сводить счёты с жизнью, поддавшись сиюминутному порыву. Возможно совершать поступки под влиянием секундного порыва, только если это то, что принесёт удовольствие, станет приятным и оставит в памяти только светлые воспоминания. Энн вспоминает, как однажды Джастин уже спас её, когда она пыталась умереть в этой самой ванной. И если тогда он пришёл, чтобы вытащить её, умирающую, из воды, то быть может, придёт и сейчас — как знать? Энн кажется, что после случившегося она не сможет смотреть ему в глаза, но желание избавиться от Дилана сильнее стыда перед Джастином. Джастин поймёт, он просто не сможет не понять её. Она не хотела, это случилось не по её воле, и она никогда не отдалась бы Дилану ещё раз. Джастин поймёт, он ведь любит её, и потому обязательно простит. Вытерев мокрое лицо, Энн спешит на кухню, находит аптечку, в которой — она теперь совершенно не удивлена — находит всё те же лекарства, набирает воду, выпивает все таблетки, залезает внутрь ванны и закрывает глаза. И если Джастин действительно любит её, он обязательно придёт.