Письма

В таверне его окликнули. Что самое странное — по имени, хотя здесь он начал ходить недавно и примелькаться еще не успел. Не спросив, ожидает ли он письма, корчмарь грубо втиснул в руки конверт с гербом Серых Стражей и уставился тяжелым взглядом в ожидании заказа. До сих пор воин читал с трудом и, разобрав имя Карвера, решил, что письмо потерпит — все равно он не собирался задерживаться в этой дыре. Отогнув край белой чалмы и смахнув в сторону так некстати упавшую на лицо седую прядь, он выложил на прилавок золотой и попросил еды и воды — до ближайшего оазиса три дня пути, воды в пустыне часто не хватает, поэтому приходится посещать такие злачные и недружелюбные места, с извращенной теплотой вспоминая клоповник-«Висельник». Если бы не этот факт — он бы так и кочевал в песках, выслеживая редкие караваны работорговцев. Пока корчмарь собирал воина в дорогу, тот заинтересованно изучал письмо, все же остерегшись открывать его прямо сейчас, он вчитывался в вязь подписи, вглядывался огромными изумрудными глазами в герб Серых Стражей, пытаясь рассмотреть его в мельчайших деталях. Что могло Младшему от него понадобиться? Их с Хоук пути разошлись несколько лет назад и больше не пересекались, хотя порой он вспоминал магессу с теплотой. Воин ухмыльнулся, подумав о том, что до встречи с отступницей только от одного слова «маг» приходил в бешенство и замешательство, и уж никак не помышлял, что именно маг поможет ему справиться не только с бывшим хозяином, но и со страхами внутри себя. А то, что он будет вспоминать мага с теплотой и странной нежностью, он и вовсе представить не мог. Лириумный призрак любовно огладил алую ленту на запястье, вспоминая мелькавших во взгляде отступницы бесенят, тонкие пальцы, оглаживающие древко дубины, нежно именуемой «магическим посохом», сложенные в презрительную ухмылочку тонкие губы. В ушах сам собой зазвенел крик, раздавшийся когда-то, казалось, на весь Рваный берег:«Фенрис — свободный эльф!». Тогда он едва успел отразить стрелу, пронзившую воздух почти у аккуратного ушка магессы, все еще мысленно смакуя твердую убежденность ее голоса. Именно тогда в это поверил и он сам. А на следующее утро, на его запястье уже красовалась эта алая, пропитанная ее запахом лента. Но — хвала Создателю — Хоук, наткнувшись на стену его молчания, предпочла произошедшее не обсуждать и сделала вид, что ничего не было. А он боялся непонятно чего — себя, наверное — и молчал. Воспоминания мелькнули и пропали, оставшись в памяти горькими тенями образов, что сомкнулись поверх мысленных рабских оков. Он ушел с рассветом, каждый день осознавая и кляня себя за ошибку, но вернуться не смел — сомневался, что она ждет. Вот она — свободная жизнь — когда сам принимаешь решение и сам же расплачиваешься за него. Воин платил литрами не всегда хорошего алкоголя, отупляющего, гасящего сознание и боль, и алой лентой, кровавой змеей обвившей запястье. Эльф сжал кулак и в действительность его вернул обиженный хруст бумаги. О письме он напрочь забыл, чувствуя подушечками пальцев нежную кожу вместо пергамента с завитушками чернил. Послание внезапно так обожгло руку, словно он дотронулся до раскаленной в камине кочерги — оно сулило недоброе, нехорошее. Иначе бы Карвер ему не писал. Трактирщик протянул холщовый мешок. Закинув его на автомате за спину, воин покинул таверну, поднял глаза, поправляя краешек чалмы, ориентируясь по солнцу споро зашагал в нужном направлении. Вспомнилось, от чего-то, как они шли ночью в литейную, по следу Лиандры, ловить этого чертового малефикара. Знал бы наперед — пошел бы сам, может, с пираткой или гномом, но ни за что не пустил бы туда Хоук. Всю дорогу посох, как и голос, дрожал, отступница промахивалась раз за разом, оставляя на коже пусть и незначительные, но ожоги, которые тут же рвался подправить одержимый маг. Пиратка безропотно давалась в руки бывшего Серого Стража, а вот он сам больше доверял Хоук — сама покалечила, сама и вылечит, когда все закончится. Только после этого она неделю не выходила из дома, даже не дотрагивалась до посоха и проклинала свою магию — словно и сама была причастна к тому, что случилось с матерью, словно ее магия могла что-то сделать. Сидела, вертела в руках то немногое, что осталось — листок с надписью «Я горжусь тобой. С любовью, мама», смотрела абсолютно сухими, будто выжженными глазами, ничего не выражая. Она старалась дать матери хоть что-то, принести если не пользу, так хоть улыбку после всех этих потерь — отец, дом, Бетани, Карвер… за брата и сестру она чувствовала себя особенно виноватой — именно она не смогла защитить Бетани, она настояла на том, чтобы Карвер шел с ней на Глубинные Тропы, где его настигла скверна… Тогда он все же пришел к ней, понимая, что нужен не конкретно он, но хоть кто-то, кому можно довериться, на кого можно опереться. Сидели долго, молча, она, казалось, даже не замечает, как пальцы, исчерченные шероховатыми белыми клеймами, сжимают ее собственные. А он еще не видел такой силы в людях и, наконец, понял, почему она предпочла обо всем забыть. Привязываться, а тем более — любить — слишком опасно там, где даже почтенную женщину могут обмануть и осквернить грязным малефикарским ритуалом. Она попросту не вынесет еще одной потери. Солнце вошло в зенит, начало изрядно припекать, а на удачу, до причудливого валуна, дающего благостную тень, рукой подать — там он распечатает письмо и переждет солнцепек. Наивно мелькнула мысль, что нужно вернуться, еще не поздно сказать ей обо всем — опасные времена позади, и бояться потерь больше незачем… Устроившись поудобнее и привалившись спиной к прохладному камню, эльф осторожно открыл конверт — причудливо сложенный, он сам и был письмом. Пробежал глазами две ровных строчки, улавливая общий смысл. Не поверил, перечитал заново. И еще раз, и еще, до тех пор, пока туманная пелена в глазах не размыла буквы. Возвращаться было уже некуда.