Письма

Упругая качка навевала безмятежность и сон. Разбивающиеся о борт «Зова Сирены Второй» белоснежные бурунчики волн окрашены золотом. Ее глаза, такого же, золотого цвета, что и шапки волн в закате, цепко следят за горизонтом. Она устало прикрывает щедро подведенные угольком веки, одергивая китель, которым жутко гордилась, но так и не привыкла носить, поправляет шляпу с пером. Глубоко, взволновано вздыхает — письма, которые она так ждала, должны прийти со дня на день. От них зависело, будут ли они дальше болтаться здесь, в штиле, как дерьмо в проруби или эскадра поднимет паруса и, разрезая волны острыми килями, помчится дальше. Ожидание изматывало. Женщина, слегка ссутулившись, покинула палубу, спустилась в каюту. Опустилась на узкий топчан, закинула все еще стройные ножки на сундук, в крышке которого были проделаны выемки для чернильницы и перьев. У противоположной стены, над двумя другими сундуками, вверх, под углом выглядывали штыри для свитков с лоциями и другой важной документации. Однако сейчас ее внимание занимала другая стена, украшенная композицией из оружия — каюта на «Зове» давно стала ее домом, заменяющим и портовые таверны, и роскошное поместье, полное слуг. Центром композиции был огромный двухлезвийный топор — наблюдая подобные размеры, поневоле задумаешься о стати его владельца. Перед глазами предстал тронный зал наместника Киркволла. Стройная фигурка, закутанная в мажью рясу, лириумный призрак в своей колючей броне, перьевая накидка одержимого целителя, сверкающие доспехи певчего — девчонка не только находила подозрительных личностей, вроде нее самой, но и любила находиться в их компании, связуя, казалось бы, несвязуемое. Сглотнув вставший в горле ком и прижимая объемное писание к не менее объемному бюсту, пиратка делает несколько шагов и ей кажется, что она ступает по углям. Но когда непринужденность и невозмутимость становятся второй кожей, притворяться, что все так, как должно, довольно просто. Том Кослуна возвращается к нервным владельцам, дуэлянтка, подбоченясь, смотрит на отсупницу, ожидая отборной брани — попрощалась она, естественно, не лучшим образом, если оставленное письмо можно назвать прощанием. Она бежала от литейных со скоростью ветра, наполняющего паруса, серной перелетала распорки, бочки, рухлядь. Остановилась и обрела возможность мыслить только на пристани, опустив руку в воду, а затем проведя ею по горящим щекам. Мысль о возвращении была неожиданной даже для нее самой. У острой на язык, такой милой, такой завораживающей отступницы из-за нее будут серьезные проблемы. Да и не в том дело, что магесса парирует как словесные, так и реальные ее выпады, терпит ее выходки. Пиратка ощутила, что в ней нуждаются просто потому, что она есть. Потому что она это она. Хоук нельзя было прельстить ни стройной фигуркой, ни жаркими обещаниями — что с того, что это ни к чему не обязывающий флирт? Отступница отвечала. Отвечала и считалась с ней, с ее мнением и взглядами, защищала. Приняла, увидела в ней то, о чем сама пиратка не подозревала — верность и преданность. Именно это и привело ее назад, во дворец. И в момент, когда она ожидала проклятий на свою бедовую голову, когда с силой зажмурилась и вновь распахнула глаза, ныряя в омут и вглядываясь в горный хрусталь ее глаз, в которых плещется надежда и облегчение. Слуха достигает шепот, который кажется нереальным: — Я рада, что ты вернулась. Дальнейшее помнится как в тумане, захлестнутое новыми ощущениями. Ее ждали — не только из-за треклятой книжки, за нее переживали, в нее верили. На преданность отплатили преданностью, а не привычным предательством. Ее ожидания не нашли почвы, но она была счастлива. Только, кажется, кто-то сказал — «дуэль»? Естественно, до поединка ее не допустили, приравненную Аришоком к вещи, к ставке в битве на смерть. Пан или пропал. Но почему Хоук должна отдуваться за нее? Рванувшись, она была остановлена грозным взглядом эльфа. «Ты и так уже накосячила, — говорил этот взгляд, осуждением оседая на плечах, — ты попыталась исправить. Теперь дай сделать все, как надо, человеку, который привык это делать». Магесса металась от колонны к колонне, посылая в противника совсем простые заклинания, которые не требовали долгой концентрации — в ближнем бою отступница тоже чего-то стоила, разделывая не в меру ретивых лезвием на обратном конце посоха. Но груда мышц, на две головы выше, еще и передвигающаяся с невероятной скоростью была более чем достойным противником. Вся знать забыла, как дышать, наблюдая за поединком, лекарь напряженно шевелил губами, эльф тискал ленту на запястье, певчий предпочел глядеть в потолок и молиться — что ж, дело его. Для пиратки испарились все, кроме двоих на нижней площадке. Отступница ощетинилась морозными иглами, укрываясь за колонной. Медленно, очень медленно. Огромный топор превратил лед в морозное крошево, ударившее в ладонь магессы, длинный, местами выщербленный клинок пронзил хрупкое тело, выглянув из-под лопатки. Хоук открыла рот в беззвучном крике, а она впилась ногтями в ладони. Это была ее рана и ее боль. — Почта для адмирала. Дверь в каюту открылась с легким скрипом. Адмирал Изабелла сняла ноги с сундука, молча приняла письма, отложила. Отсутствующий взгляд все еще был направлен на топор на стене. Не раз потом в лечебнице пиратка тайком разглядывала уродливый шрам под левой лопаткой, приблизительно представляя его брата-близнеца меж упругих холмиков груди. Хоук очень долго оправлялась от этой страшной раны, но дуэлянтка это слышала только в пересказе лекаря. Увидев поверженного гиганта на ступенях, она бочком выскользнула из тронного зала, помчалась в порт, чтобы уплыть хоть на самой последней рассохшейся и дырявой плоскодонке. К счастью, обстоятельства сложились удачнее, и она не видела, как отступница, держась на честном слове и ауре лекаря, облегченно кивает Мередит, как невидящим взглядом обводит рукоплескающую толпу. Изабелла не хотела, чтобы другие, а тем более те, кто ей дорог, рисковали ради нее своей шкурой. Это был ее бой. И мало того, что она его проиграла, так еще и девчонку не уберегла. Женщина машинально оглаживала конверты, словно расправляя подол давно выброшенной за борт, вызывающей туники. Ныне она адмирал во главе одной из крупнейших эскадр Недремлющего моря. Ее по-прежнему хотели, раздевали глазами, мечтали удушить за острый язык. Но царило в душе приятное осознание, что есть еще в этом взбалмошном мире константа — идеальная женщина, которая ждет ее и примет любой, только потому что она — Изабелла. Перед решающей битвой в казематах, она все же вынуждена была признать, что нервничает. Вот теперь это был не ее бой, да и в целом не ее война, но раз Хоук здесь, то и она должна. Договаривать не пришлось, да и не было нужды, ведь они обе прекрасно понимали без слов, что эта преданность странницы из Ривейна стоит намного больше дежурной благодарности. Пальцы, привычные к нежным ласкам, равно как к рукояти кинжала наткнулись на незнакомую восковую печать. То есть, оттиск ей доводилось видеть раньше, но сейчас это было настолько неожиданно, что адмирал сняла шляпу, а следом и небесно-синюю косынку — почти единственную вещь, что она позволила себе оставить с тех далеких времен — растрепала роскошную, темную гриву с первой, редкой сединой, массируя виски. Она не собиралась ни секундой дольше теряться в догадках относительно мотивов Серых Стражей, сломала застывший воск и углубилась в ровные, аккуратные строчки, вышедшие из-под руки Серого Стража Карвера Хоука. Она не помнила, сколько просидела над письмом, даже не притронувшись к остальным. Шептала что-то бессвязное, обращаясь к высшим силам. Две чертовы строчки никак не могли уложиться в голове. Так и не открыв трепетно ожидаемых и, несомненно, важных писем, адмирал Изабелла вернулась на палубу и твердым голосом отдала приказ: — Алано, мы идем в Киркволл. Да, в Киркволл. Мы идем скорбеть о девчонке, которая так и не научилась себя беречь.