***
— Отнеси это в сорок пятый кабинет. Пусть распишется. Директор положил на стол Стаса какой-то лист, развернулся и вышел из кабинета, стуча каблучками. Можно подумать, что Конченкову заняться нечем. Почему директор не мог сам отнести Поперечному этот сраный листок? Много чести, что ли? Стас чувствовал себя подавленно к началу третьего урока. Не из-за выпитого вчера алкоголя, а из-за дурацких мыслей, что лезли в его голову всю ночь. А еще потому, что он уснул с мокрой головой у открытого окна, и теперь Конченкову приходилось подтирать салфеткой нос. Учитель неохотно встал со стула, потянулся, взял со стола листок, поставил свою печать и вышел из комнаты с этим листом, чуть не задев дверной косяк головой. Шел урок, и в коридоре не было ни души. Конченков разглядывал стены, на которых висели всяческие школьные газеты и «картины» учеников. Вот натюрморт с цветами, вот городской пейзаж, а вот солдаты, карабкающиеся по руинам разрушенной страны. И почему всегда и везде нужно о войне говорить? Почему бы не рисовать цветы? Может быть, если бы никто не говорил о войне, люди бы забыли, как нужно убивать? Стас мотнул головой, чтобы не думать об этом. Он спустился по лестнице вниз, чуть не споткнувшись. Учитель подошел к сорок пятому кабинету с белой дверью, услышав, что за ней царит шум и гам, Стас решил не стучаться. Он осторожно открыл дверь и заглянул, наполовину ввалившись в кабинет. — Да что ж ты за придурок такой, Кузнецов? — возмущенно восклицал искусствовед, и дети смеялись. Только вот Кузнецову, стоящему у доски, было не до веселья. — Какого хрена с твоим кубом происходит? Ты что, икону с обратной перспективой пишешь? — Поперечный набрал побольше воздуха в легкие и на выдохе произнес: — Ты на «масштабе» чертишь. По клеточкам, Кузнецов. Мой нерожденный сын-аутист справился бы лучше. Садись, два. Пока Стас давился от смеха в сторонке, его заметили ученики и встали, чтобы поприветствовать. Данила тоже обернулся. Тогда Стас подошел к другу. — Директриса попросила расписаться, — он подал Даниле листок и ткнул в место, где требовалась подпись. Конченкову пришлось низко нагнуться над Поперечным, сидящим за столом. Тот слушал завуча, подняв голову так, что носом почти касался подбородка Стаса. — Этой стерве нужен мой автограф? — хихикнул Поперечный, — Она его получит. Вот так. Держи. — Давно ты черчение ведешь? — Стас взял лист в руки. — С тех пор, как математичка ушла в декрет. Тут Поперечный привстал со стула и стукнул по столу, крикнув: «Тишина! Два учителя в классе». И дети притихли. — Есть планы? — тихо произнес Стас, чтобы ученики не услышали этот вопрос, однако две девочки за первой партой зашептались, глядя на учителей. Вот же блять. — А что, хочешь загладить вину? — усмехнулся Данила. Конченков тут же обернулся на девочек за первой партой, услышав их визг. Ну и дети пошли. То есть подростки. Это был девятый класс. — Да, хочу. Завтра... — Конченков повернулся к классу и произнес громче: — Завтра «день Здоровья». Уроков не будет. Класс радостно загалдел, и тогда Стас сказал тише: — Может, в клуб? В который ты меня звал? — Я за! — Данила улыбнулся, обнажив клыки и раздув ноздри, отчего на переносице появились многочисленные складочки. — Тогда в девять встретимся? — Да. Гуляем всю ночь, Стасон.4
6 июня 2017 г. в 00:32
На следующий день Игорь Лавров был бодр и полон сил, так что никто не мог подозревать его в пьянке вчерашней ночью. Никто, кроме его друга Юрия Хованского, способного различить сорт пива по запаху, тщательно скрываемого дорогими духами, подобно акуле, чующей каплю крови, растворенную в океане. Хованский был одним из тех любителей жизни, которые ни за что на свете не обременили бы себя заботами, но все равно нашли бы средства к существованию. Этот человек мог бы рекламировать финансовые пирамиды и продавать людей в рабство ради своей выгоды, пусть даже ему заплатят сто рублей за это. И, конечно, этот человек из тех, кто не станет делать что-либо, если ему придется переступить через себя хоть на сантиметр. Именно поэтому Юра приходил на работу с бутылкой пива в руках и в неглаженной рубашке, а Лавров ничего не говорил супротив этого.
— Бухал вчера? — улыбнулся Хованский, плюхаясь на диванчик в их с Лавровым общем кабинете.
— Так заметно, что ли? — Игорь поморщился, глядя в камеру своего айфона. Вроде обычный Игорь Лавров.
— Для меня — да. Ты чего это сорвался, а? — съязвил Хованский, готовясь развести монолог о том, «что он всегда прав», — А ведь я говорил, не выдержишь ты. Все вы такие: «Ой, я брошу пить, курить. Я за здоровый образ жизни. Начну бегать и на турнички ходить». А потом срываются и спиваются. Бегают от Белочки: «Юра был прав!»
Хованский расстегнул пиджак, чтобы он не давил на живот.
— Прекрати, блять, — скривился Игорь, — Голова болит.
— Таблетку дать, а?
— Не нужно.
Игорь включил ноутбук, зашел на страничку в соцсети.
«Вы подписаны на Стаса Конченкова».
Что ж, подумал Игорь, может потом добавит?
«Был в сети вчера в 17:08»
— И всё-таки, — начал снова Юра, делая глоток пива, — Расскажешь, что случилось?
— Расскажу.
— Жена, — не спросил, а скорее утвердил Юра.
— Не жена.
И Лавров рассказал другу об учителе, о том, как тот его отругал, и Игорь повез его домой и, можно сказать, признался в том, что любит он мужчин (Юра об этом знал, потому что дружили они с Лавровым давно), а потом рассказал о баре, о том, кого вчера встретил.
— Этот хуесос еще не сдох от рака печени? — презрительно произнес Хованский.
— Он про тебя то же самое спросил, — Лавров засмеялся своим гортанным раскатистым смехом.
— Вот же гаденыш этот Поперечный. Встречу, бля, отпизжу. — Хованский сделал еще два глотка тёплого пива и подумал о том, что это хуево скажется на переваривании сегодняшнего завтрака. — Так что там с твоим...
— Стасом?
— Да, Стасом.
— Блять, мне нравится этот мужик, — признался Игорь, и Хованский чуть не захлебнулся пивом, — Я этого Конченкова (в голове у Юры пронеслось: «Конче'нкова».) помню с пиздюшества, когда еще граффити рисовал. Помнишь, я тебе рассказывал, как чуть не подрался из-за площадки?
— Ну.
— Мне тогда нравился друг мой. Сейчас я его имени даже не помню. Так вот, он нравился мне, а я решил трахнуть одну девку из нашей тусовки. Зачем, не знаю. Та еще блядь, поэтому в успехе я не сомневался. Но был еще один «претендент на пиздятинку», — сказал Лавров и сам засмеялся, — В общем, этот чувак был этим самым учителем. Точнее он стал учителем. Погоди, я запутался.
— Так, я понял. Ну и что ты, решил окучивать этого Стаса-пидораса? А если он не из вашего Братства Гейства? — Хованский вспомнил цитату своего хорошего приятеля Ильи Давыдова.
Лавров скроил выражение крайнего недовольства, хотя совсем не обижался на друга.
— Я в этом просто уверен.
— С хуя ли? Он тебе тайные знаки давал?
— У меня сработало... такое чувство...
— Гей-радар, — подсказал Хованский.
— Да, блять. Если бы ты был геем, ты бы понимал.
Уголки губ Юры незаметно опустились. Он молча сделал глоток отвратительного пива.
— Я отолью, — бросил он и вышел из кабинета.
Хованский действительно пошел в уборную, но, убедившись, что она пуста, открыл кран и, склонившись над раковиной, плеснул ледяную воду на лицо, потому что оно покрылось испариной. Грудь сдавило, и будто кто-то схватил его за шею сзади и сжимает. Ничто сейчас не раздражало его сильнее, чем кондиционер: холод пробежался вдоль позвоночника, и все тело сжалось и в тот же миг дернулось. Хотелось лечь на пол и не подниматься.
«Меньше бухать, — сказал себе Юра, схватившись за печень, — И меньше волноваться».