Наказаны любовью

Стена душевой холодная и мокрая. Броку неудобно и совсем не по себе скользить по ней спиной, балансируя на одной ноге. Вторая зажата в жесткой хватке Барнса и прижата к суперсолдатскому боку, лишая Рамлоу любой возможности влиять на процесс. На самом деле Барнс не всегда трахает его жестоко, только когда откуда-то учует, словно мутант, что Брок в очередной раз обдумывает, как подобраться к Тони. Тогда он становится невыносимым, не столько даже физически, сколько эмоционально. Заставляет смотреть в глаза, пока долбится в простату, резко вгоняя член, чтобы Брока выжигало изнутри вспышками боли и дразнило едва уловимым удовольствием, и рассказывает без умолку о том, что Старку нравится в постели с Роджерсом. Но сегодня почему-то молчит и только дышит возбужденно и зло, сжимая нещадно зубами кожу на шее Рамлоу, будто раздумывая, перекусить ли Броку вену или просто прокусить мясо до крови. Струи воды разбиваются о широкую спину и плечи Барнса, мелким рикошетом из капель прилетая в лицо Рамлоу. Но он все равно не закрывает глаза. Не сопротивляется и не пытается огрызаться. Руки безвольно свисают вдоль тела. Он никогда не прикасается к сержанту без требования. За последние месяцы не было ни минуты, чтобы он забыл о сделке. О том, кто он теперь и для чего. Понимание зудит под кожей сильней, чем обычно, и от оглушающих хлюпающих звуков невыносимо ломит в висках. Перетерпеть. Осталось недолго. Брок смаргивает мокрую пелену с ресниц, непроизвольно сжимаясь на особо мощном толчке. Барнс небрежно выходит из него, перемещая ладони на напряженные ягодицы. Становится немного легче от обретенной устойчивости, наконец-то можно стоять на двух ногах. Облегчение недолгое, ровно до того, как чужая сперма начинает стекать по бедрам. — Шикарная задница, — посмеивается Баки ему в ухо, подхватывая каплю воды с мочки губами. — Можешь не одеваться. Я с тобой не закончил, — он отстраняется от Брока, позволяя воде полностью омывать расслабленное сытое тело. Рамлоу отсчитывает секунды, пока Барнс не выходит из душевой кабинки. И сразу же пытается отмыться. Как будто это возможно. Губы кривятся в измученной ухмылке, в то время пока глаза наблюдают за тем, как утекает в водосток сперма, смешанная с водой. Барнс все еще в ванной — расчесывает волосы, отслеживая в зеркале передвижения Рамлоу. Он уже в домашних штанах и в майке, а пристальное внимание не сулит ничего хорошего. Брок игнорирует свою одежду, заранее сложенную на полке возле двери, и только туже затягивает полотенце на поясе. Пальцы, вздергивающие его за подбородок, не становятся неожиданностью. После сказанных ранее слов Брок не позволяет себе расслабляться. Все его внимание сфокусировано исключительно на Барнсе. — Сколько еще? Глаза в глаза, так близко, что невозможно пропустить, как серо-синий становится почти черным. Цвет скорби и муки. — Сколько еще ты будешь цепляться за него? Ну началось, думает Брок, внутренне подбираясь под жестким прищуром озлобленных глаз. Очередная изощренная атака, где вместо блеска холодной стали и тяжести незнающих усталости кулаков яд точно выверенных слов. Барнс тащит его прочь из ванной прямиком в гостиную, чтоб с досады швырнуть на диван. Рамлоу группируется, что позволяет ему легко удержаться за спинку дивана и устоять на ногах. Полотенце остается на месте, и он тихо выдыхает, искоса наблюдая за звереющим суперсолдатом. Тот хватает со стола раскрытый журнал и бросает в лицо Рамлоу. — Смотри! — рычит Баки. Рамлоу отбрасывает летящую в него вещь, вместо того чтобы поймать, чем взбешивает Барнса еще больше. Но сегодня все идет не так. Что-то в Броке отказывается подчиняться. Какая-то его часть, что слишком давно молчала, не хочет больше так жить. Журнал с тихим шлепком приземляется на диванную подушку, упорно раскрывая свои страницы. Брок смотрит только в лицо Барнса, и это наглый вызов, который тот не может не принять. — Я. Сказал. Тебе. Смотри. Он странный, удивлённо подмечает Брок, с каким-то самоубийственным любопытством наблюдая за медленным приближением сержанта. В голосе ни одной эмоции, а во взгляде — желание убивать смешивается с болезненной усталостью умирающего человека. Наверное, это конец, к которому они неизбежно должны были прийти. Барнс минует диван и заходит ему за спину. Его спокойные движения резко контрастируют с эмоциональной мутью, в которой они оба погрязли слишком глубоко. Бионика плавно ложится на загривок, тут же пуская по коже леденящие душу мурашки. Захват жесткий, но еще не опасный. У Рамлоу есть с чем сравнить. Пожалуй, на вершине рейтинга воспоминаний то, где он подстерегал Тони на парковке. В результате шея не поворачивалась две недели. — Не все я в тебе доломал, командир. Не все, — довольно тянет Баки, возвышаясь над Броком. Давление на шею увеличивается постепенно. Он зачем-то дозирует силу, понимает Брок. — Гордыня твоя невытравимая, сам не пойму, чем нравится. Не должно ее быть. Не у такого ублюдка, как ты. Рамлоу старается не поддаваться, но его неизменно клонит вниз под воздействием чужой сокрушительной воли, к проклятому журналу, где чужая жизнь наполнена яркими красками и важными событиями. Он упрямо закрывает глаза и в ту же секунду лишается полотенца — единственной хлипкой защиты между собой и Барнсом. А следом перед глазами взрывается калейдоскоп из фотографий Тони Старка и Стива Роджерса: в фойе дорогого отеля, в роскошном зале Белого дома. В музее, в ресторане, в частном самолете… Тони элегантный, уверенный в себе, такой, каким он его помнит, сияет стёклами модных очков и собственной запатентованной фирменной улыбкой. — Ты правда думаешь, что Старк взял бы тебя с собой? В Белый дом или в любое другое приличное место? Тебя? Тупоголового наемника? Гидровского головореза? Террориста самой известной преступной организации? Каждое слово сцеживается Броку в мозг, расчётливо капает на оголенные раны потрепанного сердца. — Это не твое место. Рядом с ним место Стиви, но не тебе. Они никогда не светились вместе в общественных местах, чаще всего встречаясь в квартире Рамлоу, где давно нет и следа от запаха и присутствия Старка. Казалось чем-то важным иметь один секрет на двоих. Публичность не была в зоне комфорта ни одного из них. Или так просто казалось. Роджерс обнимает Старка за плечи, держит за руку, целует в губы… — И даже морда твоя тебя уже не спасет. Лет десять назад еще могла бы. Но ты стареешь. В тебе больше ничего нет, Рамлоу. — Тогда отъебись от меня к хуям! — орет Брок во всю мощь своей глотки, не в силах оторваться от проклятых фотографий, с каждой секундой замечая все больше и больше новых деталей. Безжалостные пальцы исчезают с кожи, вздергивают за длинную челку, разворачивая словно игрушку легко и беспардонно. От дикой боли глаза наполняются влагой. Сознание Брока упускает, когда он оказывается на полу, распятый неподъемным телом сержанта. — Не смей приказывать мне, сука! Никогда! Хриплые со свистом слова с трудом походят на человеческую речь. Столкнуться с таким Барнсом лицом к лицу — приговор. Он почти неживой в своей бледности и абсолютно безумный. И, конечно же, у него стоит. Левая рука все еще сжимает в мертвой хватке волосы Рамлоу, натягивая кожу до предела, пока правая впивается в горло, перекрывая доступ кислорода. Он разорвет его на куски здесь и сейчас, с содроганием доходит до Брока. И нет даже крошечной возможности оказать хоть какое-то подобие сопротивления. Собственные руки зажаты между полом и спиной, лодыжки больно вдавливают в пол чужие ступни. А нехватка кислорода доведет до полной паники через четыре минуты. И посреди всего этого сумасшествия ярче всего он чувствует горячий, пульсирующий член Барнса, лежащий на его голом бедре. На пятой минуте кислородного голодания Броку мерещится срочный вызов, поступающий на их рабочие коммы. Через восемь минут, стоя полностью одетым возле закрывающейся входной двери, он получает легкое прикосновение большого пальца к своей щеке. Настолько нежное, что он почти пропускает смысл тихих слов, звучащих в маленьком тесном пространстве между ним и Барнсом: — Береги себя.