now or never.

уджин хёнсобу не верит, потому что так не бывает. потому что виной всему впечатлительность, заебанность и случайность, — хёнсоб попросту утомился, ему всегда нужны были внимание, признание, любовь, но криков фанаток почему-то стало недостаточно. он бы уджина среди десятка прочих трейни даже не заметил, не окажись они в одной команде. им не по пути. хёнсоб искренним выглядит, почти радостным, когда уджин на глаза попадается. в ответ — короткий равнодушный взгляд, от которого сердце сжимается отчаянно и обида по горлу неторопливо ползет, горечью своей травит. так больно, пожалуй, не было никогда. хёнсоб и сам уже не рад этим чувствам блядским: они сначала мир его, погрязший в тренировках постоянных и перманентном страхе, разбавили красками яркими и вкус жизни придали, а теперь душу на куски рваные кромсали. уджин все еще хороший парень. добрый, приветливый, не мерзкий ни в одном отношении, — хёнсоб, словно первый цветок весенний, к солнцу тянется, пусть то и греет слабо, будто нехотя. ему достаточно. улыбка чужая сону адресована, но хёнсоб почему-то не ревнует. погибает внутренне и разочарованием давится, но не ревнует. сону тоже хороший: поддержка, смех, похвала — от него все это сполна прилетает каждому члену их команды, и уджин словам хёна верит беспрекословно, потому что это ведь сону. хёнсоба слова в уджиновом мире не стоят ничего практически, игривые слишком, ветреные, бросаются чересчур легко и часто назад забираются. от таких обычно последствия плачевные и сердца разбитые остаются. уджин, возможно, прав в своих убеждениях и опасениях, но хёнсобову правду в глазах читать нужно и с губ ловить. желательно своими. атмосфера неловкая до невозможного. уджин сидит молча, в телефон пялится и чужое присутствие игнорировать пытается; ему старые друзья пишут, предлагают сходить вместе поесть, развеяться, и согласиться хочется до одури, потому что мозг уджинов уже какую неделю словно в тумане, ему выбраться куда-нибудь жизненно необходимо. хёнсоб забитым выглядит, поломанным, абсолютно на себя не похожим: игра на публику отменяется, кроме них в зале никого абсолютно, а уджин — единственный, перед кем настоящим быть хочется даже вопреки въевшемуся под кожу страху. — это несправедливо, — хёнсоб снова первый шаг навстречу делает, — ты несправедлив. — я рационален, — два шага назад. уджин в свой мир не пускает усердно, даже приблизититься не позволяет. защищается, — если мы оба попадем в группу, нам будет неловко. если. слово лезвием тонким куда-то в бок вонзается и там же остается. хёнсоб ртом воздух ловит. снова страшно становится. они ведь действительно во тьме идут, кто следующий — всегда неожиданность. уджин хороший. он думает о будущем и старается поступать разумно. хёнсоб отчаянный. он думает об уджине и старается поступать искренне. — а если не попадем, то, возможно, будем об этом жалеть. — о группе? уджин от телефона наконец отрывается и хёнсобу в глаза заглядывает. он надеется различить в них насмешку привычную и задор, но спотыкается о серьезность. хёнсоб взгляд не отводит, выдерживает. он говорит тихо, и уджин в чужом голосе грусть улавливает, странно в его собственном сердце отзывающуюся: — о нас. резкий выдох. в уджине что-то ломается. вернее, трещину дает. небольшую, невооруженным глазом не заметную, но весьма ощутимую. под ребрами сводит, стягивает, заставляет глаза прикрыть на мгновение. уджин устал не меньше хёнсоба, просто показывать это боится. сильный мальчик. не зря ведь волчонок? он сдается, отворачиваясь от хёнсоба стыдливо: — я не знаю, что чувствую. это непросто. к уджину приближаться все еще боязно, ведь солнце это, может, и не греет, но слепит безбожно, и хёнсоб лишь улыбается себе под нос бесконечно глупо. неопределенность — стихия определенно хёнсобова.