Кровь и снег

Снег хрустит под ногами коней и падает сверху. На конях — всадники, молчаливые, словно надутые от собственной гордости. Пожалуй, не так уж и холодно, но беседа не идет. Кто знает, где будет битва с врагом; из-за какого куста покажется гонец, укажет на поле битвы и принесет смерть? Смерть. Ее предчувствие заставляет кровь в жилах стынуть, но молчать так же тяжело, как говорить. Воила, человек на грани взросления, пятнадцати лет, осторожно озирается, смотря на своих соседей, чьи кони равномерно вышагивают, вытаптывают тропинку средь падающего снега. Он первый раз на войне, и все ему в новинку, но тем не менее гложет беспокойство: что там, как там? Как вести в бою, а как при сожжении деревень? И надо ли их сжигать? Вопросы крутятся в голове Воила, но тот уже знает, у кого хотел бы спросить об этом. Чуть впереди него едет статный всадник лет тридцати: опытный, взрослый, приближающийся к старости. Но подъехать к нему, переборов свою робость, или остаться, бороться со своим любопытством? Выдерживать юноша больше не мог: он подогнал коня и оказался вровень с тем князем. Глаза его забегали от смущения, но переступив через него, Воила обратился: — Князь, не осветите ли вы меня вниманием своим? Всадник коротко кивнул, вероятно, оказывая огромное одолжение человеку, посмевшему обратиться к нему. Его звали Истр; в своей жизни он поучаствовал не в одной битве, и среди военных товарищей славился неутомимостью в борьбе и жестокостью в разграблении поместий и деревень. Конечно, в те времена такую характеристику давали каждому второму, но все же своим хладнокровием и непоколебимым выражением лица при всем этом славился именно Истр. — Расскажите о битвах славных, ибо впервые в жизни на войну иду, да оплошать боюсь, — легко, почти по-братски обратился Воила к Истру. — Скажу, — задумчиво ответил Истр, помолчав. Ему, бывалому войну, не раз находившемуся на волоске от смерти, тишина казалась раздражающей, вдобавок, скука разъедала его сердце, и каждый шаг коня, гулко отдававшийся в молчании, казался ему ритмом, отсчитывающим время его смерти. — В первой битве я поучаствовал при реке Игобла, двенадцатилетним юношей. Я несся вперед самых старших и опытных, выставив вперед копье и держав щит другой. Мой конь мчал как ветер, оружием я сбивал противников с седел, и они валились под ноги коням, где умирали в муках… — Истр опять замолк, но продолжил с воодушевлением. — Так им и надо, собакам! Я всегда был славным защитником своего отечества, Переяславского княжества. Истр говорил медленно, размеренно, будто погружаясь с каждым словом все дальше в себя, и Воила старался издавать как можно меньше звуков, дабы почтить собеседника своим вниманием. Истр договорил и замолк. Воила тоже молчал, погруженный в мысли о храбрости бывалого воина, и о том, сможет ли он когда-нибудь стать таким, чтобы не страшиться смерти. Она пугала, гипнотизировала его. — Вы когда-нибудь страшились битвы? Боялись ли смерти? — тихо спросил Воила — Нет, — кратко ответил Истр после долгого молчания и отдалился от собеседника, отъехав далеко в сторону. Князю были неприятны те воспоминания, которые вызывал своими вопросами Воила: отвечая на них, он лукавил, ведь сказать можно что угодно, но куда денешься от своих воспоминаний? Первый бой его случился в 20 лет — крайне поздно для любого уважающего себя мужчины относительно знатного рода. Тогда он уже завелся семьей, у него была жена, дорогой сердцу сын. Любых войн и битв он с того возраста, когда мог воевать, и зверских, суровых битв боялся, и прятался от наборов, не приходил к князю, коли требовалось на войну собираться. В 20 лет, когда отец на пороге смерти заставил сына идти на поле боя и защищать Переяславль даже ценой жизни. На той войне он участвовал лишь в битве при Игобле, да и то держался не впереди всех, размахивая копьем и щитом, а позади, рассчитывая спрятаться за спины товарищей, когда враг подберется к нему, а в случае чего и вовсе скрыться на гнедом скакуне в ближайшем лесочке. В его поведении не было ничего предосудительного для людей нашего времени: сейчас лишь далеко больной на голову человек пошел бы сражаться на поле боя за князя, устроившего войну без особой на то причины, в то время как дома тебя ждет сытный обед и семья. Но, разумеется, то было совсем не так. Он считался трусом, когда победившие уличи праздновали победу над северянами, и для Искра эта победа не была радостной: позорное клеймо труса легло на его плечи тяжким бременем. Молодые войны откровенно смеялись над ним, старшие неодобрительно качали головами, и говорили, что Радегаст, бог войны, покарает его. Но тогда Истр сильнее боялся позора в глазах товарищей, чем гнева богов. Как он убедился позже, зря. Гнев товарищей прошел после первого разгрома деревень, где он показал себя в полной мере. Истр помнил, как ярким заревом поднялось над мелким селением пламя. Оно было таким огромным и впечатляющим, что у него захватило дух. Во дворы выбегали испуганные, растрепанные люди, бежали, кричали от ужаса, и Истр знал — быть может это пламя и крики долетят до громовержца или Радегаста, и те избавят его от кары, ведь пусть оробев при битве, он доказал, что умеет убивать врагов. То пламя над деревушкой действительно принесло ему облегчение душевное, а товарищи напрочь забыли его бесчестье, когда одна деревушка была сожжена дотла, а две разграблены под твердой рукой князя. Тогда ему казалось, что боги могут быть довольны им, но самая тяжкая кара из вынесенных случилась после возвращения домой. Ах, если бы было можно повернуть время вспять, то он был рвался на поле боя, он выскреб бы себе победу и милость из сердец врагов. Но сделанного не воротишь: кара должна была прийти и появилась без опозданий. Въехав во двор своего поместья, Истр нашел разруху. Двери в избы были выбиты или распахнуты, дверь в его терем лежала неподалеку, вырванная с места. Замирая от ужаса перед тем, что мог найти в доме его взор, Истр вошел в дом. На входе в светлицу его встретила отсеченная рука жены. Она лежала спокойно, не чувствовалось напряжение, судорога, которая должна была пройти сквозь руку перед тем, как ее отрезали. Крови было мало: руку отрезали уже после смерти, но Истр этого не знал. Его лишь обуревала ярость, смешанная со страхом — страхом не перед тем, что случится, а перед тем, что уже случилось, и что предстоит увидеть. В самой светлице лежало тело жены с отрубленной головой. У трупа не хватало двух рук и ноги, лицо ее, казалось, было искажено болью, застывшей на ее челе последним движением умирающих мышц. Подойдя к колыбели, Истр ужаснулся еще сильнее: все конечности его сына были отрезаны и лежали рядом с ним. Сбоку лежала вторая рука жены, которая была повернута так, словно гладила голову младенца, глаза которого были подернуты мутной пленкой. Злость вскипала в князе: он не мог больше ждать ни минуты, ибо понимал, что кара богов пришла к нему руками северян, потому он схватил несколько веревок и клинок, на бегу вскочил на коня и, пустив его галопом, помчался к перелеску. Истр прекрасно знал, что лагерь черниговцев недалеко отсюда: проехать через перелесок, объехать птичье поле, и вот он, чуть не доезжая до чащи, там, где едва начинаются деревья. Узнал он об этом от Урупа, который, направляя его в путь до дома, тихо проговорил ему, склонившись к уху: — Коли нечего буде творити, пред чащобой черниговцы станом стоят. Былые дни да Урупа вспомнишь, возрадуется душа твоя. Истр взаправду вспомнил и помянул добрым словом Урупа, въезжая в перелесок. Там уж галопом не поскачешь: кругом деревья, кусты, валежник. Запнется конь за упавший ствол и все, настигнет его смерть, конь с больной ногой долго не живет. Деревья зелены, кроны опускают тень над всадником, и каждый шаг коня размерен, пусть и скор. Сквозь лес, быстрей, пока не остыла в жилах кровь, жаждущая мести, пока живо еще воспоминание об ужасах, произошедший в надежном оплоте — родном доме. Вот уж и опушка. Поедешь прямо, выйдешь к полю, а там уж и враги заклятые, а коли влево поедешь — не миновать беды. Чаща там суровая, буреломы, высокие деревья, которые закрывают небо так, что туда почти не пробирается свет. Вечная полутьма, говорят те, кто хоть ненадолго забредал туда. Но немногие вышли: в чащобе живет Леший, всех, кто далече зайдет, путает, пугает, играет, да по-злому. Дара, сказывают, год назад как ушла, так вел ее Леший тропами — казалось, идет вперед, к выходу из леса, ан нет, разыгрался Леший, смотрит Дара, а опять стоит на той же полянке, откуда пришла. «Быть может, — подумалось Истру, — и сейчас она там ходит плутает, пока Леший не наиграется, а может, истлели ее кости давно». Деревьев все меньше, уже видно поле. Широкое оно, бескрайнее, как приедешь сюда зимой али осенью — глазу не за что зацепиться. Но сейчас, летом, цветет степь, колышет ветер тонкие стебли с мелкими большей частью невзрачными цветочками, а взглянешь вдаль — вон он, лагерь черниговцев. Снова мчится конь на просторе: кажется, что не надо и подгонять. Но Истр спешит, и свистит плеть, которой он подгоняет коня. Уже недалеко, и Истр чуть сворачивает с пути, заезжая не прямо к лагерю, а подле него, там где густые кусты калины препятствуют другим увидеть его. Он не глуп, о нет, и отлично понимает, что одному ему не побиться с лагерем недругов, но месть, и, главное, освобождение от божеской ярости и злобы не давало ему сидеть на месте до свершения своего плана. Оставалось ждать здесь, в кустах калины, пока не придет время. Время пришло нескоро. Наконец из-за деревьев показался молодой человек, идущий в лес с плетеной корзиной, очевидно, за грибами или ягодами, отдалившийся весьма далеко от лагеря. Истр, подкараулив его сзади, приставил клинок к его горлу, прошептав, чтобы тот был тихим. Накинув ему веревку на руки и на пояс, он вставил ему в зубы кусок грубой ткани, неумело привязав ее другой веревкой. «Следуй за мной» — прошипел Истр, взявшись за веревку, что шла к поясу и убрав клинок. Выдернув из рук изумленного юноши корзину, он грузно забрался на коня и со злостью шикнул «Побежишь!», после чего поехал, стараясь выдерживать темп человеческого бега. Ошеломленный столь быстрым исходом событий и резким поворотом в своей жизни, этот юнец лет одиннадцати в первое время стоял столбом, но когда конь тронулся и веревка больно сдавила ему живот, он побежал, нелепо запинаясь ногами, так как не мог использовать руки для равновесия. Несколько раз он чуть не упал, поэтому Истр, грозно взглянув на него и прикрикнув, умерил коня. В голове у него давно крутилась единственная доминирующая мысль: «Перунова дубрава, — повторял он про себя, — перунова дубрава». Это была его единственная возможность окупить свои грехи. Он думал, что рассчитался за них, но нет, боги все еще злятся, и кара была слишком жестокой. Окупить грех, окупить его щедрой жертвой — вот чего ждут боги, вот, что он должен сделать. Сейчас, или потом будет поздно. До Перуновой рощи совсем недалеко, около часа для конского галопа, но с пленником, что бежал, запинался, падал, уставал — Истр добрался уже к темноте. Едва конь остановился, въехав в небольшой редкий лесок, пленник рухнул без сил. Князь привязал его к дереву, оставив свободными руки, и подошел к массивному жертвеннику, стоящему на поляне. Трут, огниво, немного сухих веток и щепок, и вот уже разгорается небольшое пламя в месте, где боги принимают жертвы, и где открыта прямая дорога к ним. Огонь сперва слабый, едва удерживается на тонких веточках, а затем начинает ползти по поленьям, по толстым березовым веткам, становится сильнее и звонко гудит, будто радуясь сытному ужину. Истр серьезен, он внимательно следит за пламенем, стараясь заметить момент, когда оно будет достаточно сильным, чтобы принять подношение. На его устах появляется некое подобие улыбки, когда огонь становится сильным и жадным, после чего лицо его вновь становится серьезным, и он подходит к пленнику. Юнец сидел так, как его привязали, громко втягивал ноздрями воздух и выглядел обессиленным. Князь внимательно смотрел на него, словно не решаясь что-либо сделать. Но воспоминания о гневе богов были сильны, и он знал, что еще не прощен. Искупление надо было заслужить. Истр достал кинжал и внимательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на юношу. Тот замычал, тщетно пытаясь что-то сказать сквозь ткань, задергался всем телом, пытаясь распутаться из веревок, но князь крепко схватил его за руку и сжал ее. Пленник тихо завыл сквозь самодельный кляп, замахал руками, попытавшись выдернуть клинок из рук Истра. Последний не стал дожидаться этого момента, поэтому, держа одной рукой ладонь, второй замахнулся и с силой ударил клинком по запястью. Юноша выл, закусив губу, отрезать запястье у Истра не получилось, сталь застряла в кости, а из раны текли потоки крови, окрашивая траву вокруг и одежды князя с его пленником в кроваво-красный цвет. Он дернул клинок в обратную сторону, с трудом вытянув его из кости, и вновь обрушился на запястье с ударом. Оружие углубило следы предыдущего удара, и теперь кисть висела, держась на небольшом участке кости и небольшом — кожи, заливая поляну кровью. Истр наморщил нос, и взяв руку ближе к ране, резко дернул ее в обратную сторону. Кость хрустнула, переломившись, руки князя были в крови по локоть, и он, снова взяв клинок, перерезал остатки кожи, на которых держалась кисть. Кровь хлынула еще сильнее, а юноша, доселе в исступлении стонавший, упал в забытье и замолчал. Истр подошел к жертвеннику и кинул туда отрезанную кисть, подбросив еще несколько поленьев. Но дело было не закончено: Истр вернулся к пленнику, и с отвратительным звуком хлюпающей крови клинок вошел в кость второго запястья. Три удара понадобилось князю, чтобы наконец перерубить белую кость, которая становилась красной в тот же момент из-за потока хлеставшей крови. Когда он вернулся, бросив в жертвенник и вторую кисть, кровь уже текла более медленно, видно, заканчиваясь в организме юноши, который уже не дышал. Заканчивая свой обряд, Истр двумя резкими ударами клинком отрубил еще не остывшему трупу шею, и, взяв голову на волосы, тоже отправил в пламя жертвенника, вокруг которого клубился и шел в небеса темный, тягучий дым. Князь не обращал внимания ни на то, что был весь испачкал в крови, ни на то, что на поляне все еще сидел, привязанный к дереву, покойник, он лишь благоговейно наблюдал за дымом и знал, что кровь врага умилостивит богов, и что его поступок скоро будет прощен. Лишь когда от кистей и головы осталась только горсточка серого пепла, Истр отошел от жертвенника, сел на коня и уехал из Перуновой рощи.