Я знаю

Острый металлический наконечник медленно скребся о поверхность бумаги, оставляя позади себя по-детски аккуратно выведенные гласные. [а], [о], [и], [э], [у], [ы]. Эрвин сидел за широким столом напротив, напряженно пробегая глазами по каким-то документам. Его рука иногда порывисто хваталась за тут же рядом лежащую перьевую ручку, обмакивала ее в чернила и бегло чиркала что-то на полях. Ба-бо-би-бэ-бу-бы. Леви склонился над листом бумаги и медленно выписывал в строчку слоги. Он едва слышно чертыхался себе под нос, когда ненароком сажал чернильное пятно или буква выходила слишком корявой. Несколько раз Эрвин, тайком наблюдавший за ним исподлобья, даже не сдержал улыбки. Ученик из капитана был очень толковый. Схватывал он, конечно, не все на лету, но в упорстве ему точно было не отказать: спокойно сидел по несколько часов в кабинете Эрвина и слова поперек не говорил, когда командир в который раз заставлял его делать монотонные письменные упражнения. Ва-Во-Ви-Вэ-Ву-Вы. — Выдели все гласные в первом абзаце, — после получаса ненавязчивого молчания отозвался Эрвин. Он протянул Леви старый черновик какого-то отчета, которые обычно с облегчением выкидывал. Теперь же им нашлось полезное применение. — Что еще за «абзац»? — спросил Леви, наконец, поднимая глаза на Эрвина. — Это отрезок письменной речи, чаще всего объединенный общей тематикой. Проще говоря, видишь этот отрывок текста, отделенный от других отступами с левого края бумаги? Вот этот отрезок между двумя вертикальными и горизонтальными отступами и называется абзацем. — Ясно, — коротко ответил Леви. — Даю десять минут. [а], [о], [и], [э], [у], [ы]. Леви никогда не умел читать. Кенни был прав, в Подземном Городе в этом не было нужды. Это была скорее пустая трата времени. Опекун учил его обращаться с ножом, драться и вязать узлы. В двадцать три года он встретил Фарлана, второго человека помимо Кенни, который умел читать. Делал он это, правда, ужасно медленно, по слогам. Рассказывал, что когда был маленьким, его учила бабушка, что пришла с поверхности, где больше половины населения владела грамотой. Но теперь ее уже давно не было. Спустя полгода с их знакомства с Изабель Леви все же решился и как-то небрежно бросил, что сам не против бы научиться читать. Фарлан как раз сосредоточенно смотрел на развернутое письмо в своих руках — оно обнаружилось в кармане у жертвы, которую они припугнули пару часов назад. Их заказчик был очень щепетилен и недоверчив, так что Фарлан не преминул и письмо взять с собой. Возможно, с его помощью удастся выбить из того мешка с дерьмом большую сумму, чем на которую они договаривались. За обычные угрозы много не платили. Изабель тоже изъявила желание учиться, однако исключительно желанием это и закончилось. Она не могла сидеть за столом дольше получаса, скучала, зевала в кулак, и, в конце концов, изможденно поднималась со стула и восклицала, что устала и на сегодня с нее хватит. Фарлан тоже не отличался особым терпением, так что, если Леви несколько раз просил что-то объяснить, раздражался, говоря, что и сам понятия не имеет, почему это — так, а то — эдак. Редкие совместные уроки в общей сложности так и не продлились дольше двух месяцев. Га-Го-Ги-Гэ-Гу-Гы. Выбравшись на поверхность и поступив на службу в Легион Разведки, Леви с некоторым замешательством обнаружил, что здесь каждая свинья с горем пополам, но умеет читать. Более того, твое умение даже не ставилось под вопрос. Уметь читать было так же естественно, как дышать и есть. По вечерам в казарме все писали письма родным, читали книги, обменивались бульварными журналами… Скрывать свою безграмотность, собственно, оказалось не так сложно, как представлялось в начале. В официальных рамках службы обычные рядовые не должны были ни читать, ни писать. Тренируйся, натирай клинки, борись до последнего вздоха, отдавай жизнь по приказу — вот все, что от тебя требовалось. Планы экспедиции и строя рисовались мелом на доске схематично, никакой лишней писанины. А если и так, то Фарлан всегда сидел рядом и негромко читал слова вслух. Поэтому тогда и было решено, отправить именно его, Фарлана, в кабинет Эрвина на поиски загадочных документов, касающихся Лобова. Сам бы Леви ни в жизни не разобрался в этих бумажках. Изабель — тем более. Да-До-Ди-Дэ-Ду-Ды. Так что до недавнего времени казалось, что, собственно, проблему его безграмотность и не представляет. Досадно, конечно, что жизнь не предоставила возможность выучиться, но вспарывать шеи гигантам можно, и не зная при этом, как пишется слово «гигант». Лишь после своего назначения до Леви запоздало дошло, как сильно он облажался. Эрвин день ото дня давил с написанием отчетов, в которых капитан ни черта не понимал, а научиться самому, как он научился обращаться с устройством пространственного маневрирования, в данном случае было невозможно. Перед глазами все так же был неизменный набор совершенно непонятных знаков, которые никак не хотели преображаться в слова и предложения. Уже стоя месяц назад и слыша эту малоприятную фразу, что Эрвин, возможно, ошибся, назначив его капитаном, Леви понял — он в тупике. Он хотел уйти и снова пойти найти Ханджи, чтобы уже точно обратиться к ней с просьбой, однако какая-то неведомая сила заставила его медлить у двери кабинета Эрвина. Признание — три жалких слова — уже с готовностью подобрались на языке, соблазняя капитана, наконец, произнести их. Неуступчивая гордость просто не могла допустить, чтобы Эрвин думал, что Леви намеренно не выполняет свои прямые обязанности. Он был достоин стать капитаном, и он непременно докажет это. Эти мысли были на поверхности, однако на большей глубине скрывалось нечто иное, что даже сам Леви никак не смог бы выразить словами. Какое-то неясное чувство, что в их взаимоотношениях с Эрвином за ним имеется еще один должок. Он был в долгу у командира за его безграничное доверие к нему, Леви, «отбросу из трущоб», как его назвал бы кто угодно, но только не Эрвин. Тому вообще не было дела до ярлыков, чинов, денег и комфорта. Он смотрел дальше, выше. Жил смелой мечтой об освобождении человечества и бескрайних просторах этого мира за Стенами. Таких непреклонных и честных — перед собой и другими — людей Леви никогда не встречал, и за доверие такого человека к себе хотелось отплатить тем же — доверием. За-Зо-Зи-Зэ-Зу-Зы. В день, когда на поле боя погибли Фарлан и Изабель, их с Эрвином хрупкие взаимоотношения были скреплены горячей кровью как сургучом, а глубокий продольный шрам на правой ладони командира, что оставил ему Леви, послужил соглашением о перемирии. «Я не умею читать и писать» — слетело с губ как-то отчаянно, надрывно, будто крик о помощи. И Эрвин услышал его. Уже сидя той ночью в кресле, почти на грани сна, Леви невольно подумал, что он даже рад, что с ним будет заниматься именно командир. С любым другим человеком подобные занятия казались бы до оскомины рутинными. С Эрвином же все было словно исполнено какой-то возвышенной значимости, как если бы они вышли вдвоем в экспедицию за Стены. Так что научиться писать в данных обстоятельствах рядом с Эрвином было Леви так же важно, как и убивать титанов по его приказу. — Получилось? — нарушил плавный ход его мыслей Эрвин. — Да. — Я проверю, — командир потянулся через стол и взял отчет. Леви устало откинулся на стуле, лениво оглядывая кабинет. Он бывал здесь уже сотни раз, но каждый раз его взгляд притягивала одна-единственная картина, висевшая с левой стороны от двери. Пейзаж. Деревянный домик на опушке леса в свете ярких солнечных лучей. В картине было что-то умиротворяющее, успокаивающее. Но почему именно она?.. Хотя несложно было и догадаться. Каждый разведчик — от обычного рядового до самого командира — больше всего желал наступления мира и свободы. Надо полагать, «свободой» для Эрвина был вот этот самый домик, где-нибудь подальше от больших городов, где он мог бы бесконечно читать свои умные книжки. Напрямую спрашивать Эрвина об этом капитан, разумеется, не станет. Его радовало, что даже, несмотря на то, что они стали вдвое больше проводить времени наедине, их отношения так и остались формальными. Так лучше. Правильней. Поначалу Леви все думал, что Эрвин вот-вот да попытается как-то сблизиться с ним, рассказать что-нибудь личное, однако уроки проходили по одному и тому же сценарию, в конце которого командир тепло улыбался и желал Леви доброй ночи. — Мне тоже нравится эта картина, — негромко сказал Эрвин. Он давно закончил с проверкой, после чего еще некоторое время наблюдал, как Леви пытливо всматривался в настенный пейзаж. — Ни одной ошибки. Ты отлично постарался. Капитан недоверчиво уставился на отчет, в конце которого Эрвин поставил жирную галочку — все верно. Странное чувство подспудной благодарности встало где-то в горле. И вместе с ним же необъяснимое смятение: почему теперь, когда Эрвин хотя и сдержанно, но похвалил его, он ощущает в себе мотивацию такой силы, что ее хватило бы вспороть шеи десяткам гигантов? Откуда это идиотское, безотчетное желание оправдать ожидания Смита? — Устроим напоследок небольшой диктант? Прошло уже больше месяца, так что, думаю, со слогами ты справишься. Пиши: Са, с-а, ти, пе… Эрвин встал за спиной Леви и восхищенно смотрел, как неспешное скольжение ручки по бумаге рождает чернильные слоги, которые еще так недавно капитан ни за что не смог бы прочесть, а тем более написать. Живи они в свободном мире без титанов и Стен, это и было бы смыслом жизни Эрвина: обучать читать и писать. Нет, просто обучать. Однако его руки давно по локоть в крови, так что он и мечтать не мог о том, чтобы вести детей к знанию. В этой жизни — он ведет детей на смерть. — Ле-ги-о-н, напиши эти слоги слитно, а потом отступи от них на пару сантиметров. И дальше: Ра-з-ве-д-ки. Все. Попробуй прочесть вот последнее. — В смысле? — Собери слоги вместе. — Эрвин, замерев в предвкушении, встал сбоку от капитана: хотел видеть его лицо в момент прочтения его первых слов. — Л-е-ге-и-о-н, — Леви едва слышно вздохнул и сделал короткую паузу, словно слетавшие с губ буквы отняли львиную долю сил. — Эр-а… — Просто «ра» — быстро поправил командир. Левая рука нетерпеливо легла на правое плечо капитана, что от неожиданности чуть вздрогнул, повернулся к Эрвину и пристально взглянул в его голубые глаза. — Не отвлекайся. Ра. — Ра-зэ-ве-дэ-ки. — Прочти еще раз. Быстрее. Леви чувствовал тепло мозолистой ладони, что просачивалось сквозь тонкую хлопковую ткань кофты. Странная привычка Эрвина — удерживать собеседника за плечо во время разговора. Он часто видел, как рука командира ложилась на широкое плечо Майка, в то время как он давал ему указания, или зеленого кадета, пока одобрительно говорил, что тот прекрасно справился. — Ле-гио-н, — Леви почувствовал, как пальцы Эрвина, словно раскаленные кочерги, обжигали кожу. От этого прикосновения хотелось уйти, оно казалось слишком навязчивым, даже интимным, так что капитан неосознанно повел плечами в попытке высвободиться. Эрвин, однако, даже не заметил: с маниакальным блеском в глазах смотрел поочередно то на буквы на бумаге, то на губы капитана, которые вот-вот должны были произнести первые слова. — Легион Разведки! — наконец выдал Леви и в ту же секунду удивленно поднял глаза на Эрвина: сам поразился, что только что смог сложить слоги во вразумительные слова. Командир довольно улыбнулся и еще несколько раз напоследок ощутимо хлопнул рукой по плечу капитана, как бы безмолвно говоря: «Молодец, хорошая работа!». Покидая в тот вечер кабинет Эрвина, Леви совсем тихо произнес: — Спасибо. Командир вскинул голову уже в тот момент, когда дверь закрылась с той стороны. Послышалось ли ему, что Леви поблагодарил его или нет, он так и не понял. Однако теперь его одолевало искреннее желание быть свидетелем и других первых складно сложенных слов, а затем и предложений своего ученика. Жадно поглощать это пораженное собственными успехами выражение лица, которое в повседневной жизни было таким сдержанным. В коридорах штаба гуляли промозглые сквозняки, а в окна настойчиво барабанил дождь. Шаги капитана глухо отскакивали от каменных стен, отзываясь эхом в противоположном конце коридора. Леви зашел в комнату, запер дверь на ключ и почему-то вспомнил ту картину в кабинете Эрвина. Уютный дом где-то на краю леса. Странно, но ему теперь стало невероятно важным все же спросить Эрвина, почему он выбрал именно этот пейзаж и что он значил для него лично.

***

Настроение было препаршивое. Половину дня они провели в сыром арсенале, тщательно подсчитывая все вооружение и делая заметки о техническом состоянии каждой боевой единицы, будь то устройство пространственного маневрирования или простая сигнальная ракета. Обязанность всех родов войск в конце каждого года. Под вечер же пришлось вычищать промерзший чердак. И ничто не бесило Леви сильнее, чем, когда после многообещающей фразы: «Все чисто, капитан!» — он все же находил ссохшуюся грязь между половиц и затейливые узоры паутины по углам. Кто этих кадетов вообще учил убираться, черт возьми? За окнами валил первый в этом году снег, что означало, что суть тренировок на свежем воздухе в ближайшие дни будет заключаться в уборке сугробов. Те, кто ходил сегодня в город, рассказывали, что народ в каком-то радостном волнении: кто-то улыбался, какой-то мужчина нес под мышкой свиную рульку, а женщины особенно пышно нарядили детей на утреннюю службу. Странным образом, никто не знал истоков этого поверья, что 25-го декабря — какая-то важная дата, праздник. Однако накрыть в этот день стол и отужинать в семейном кругу считалось хорошей приметой. В штаб-квартире Легиона Разведки было, однако, тихо: кто-то попросил увольнительный и уехал на день, а кто-то, уже сделав свою часть работы, вернулся в казарму. В общем, никакого ощущения какого бы то ни было праздника. Хотя оно и к лучшему: ни шума, ни лишней грязи. Теперь Леви все чаще сидел на небольшом черном велюровом диване, что стоял в кабинете Эрвина. Последние дни декабря тот тоже был сильно занят. До ночи корпел над своими бумажками для годового отчета перед Военным Советом. Своей безграмотностью Леви только прибавлял ему работы: о проведенных им тренировках он докладывал устно, а Эрвин переводил его слова на канцелярский язык и бумагу. Гложущее чувство вины охватывало особенно сильно, когда командир отодвигал в сторону горы макулатуры, как-то устало вздыхал, даже, кажется, не замечая этого, и поднимал чуть покрасневшие от недосыпа глаза на капитана, мол, я слушаю. Временами они вообще почти не разговаривали. Лишь в начале урока Эрвин давал своему капитану какое-нибудь задание, а сам надолго склонялся над какими-то важными документами. Леви покорно садился на диван, прихватывая с полки командира какую-нибудь толстую книгу в твердом переплете, и подкладывал под свои листы бумаги. Неплохая альтернатива жесткой столешнице. Слоги прописывались все быстрее, он даже уже перестал задумываться, как правильно начинать писать ту или иную букву, однако с чтением все было не так просто. Казалось, слоги муравьями разбегались перед его глазами. Принципиально не желали складываться в слова. Как у детей, черт бы их побрал, учиться всему этому получалось так быстро? В тот вечер Эрвин зачем-то сначала подозвал его к своему столу и вручил скатанный и перевязанный красной лентой лист бумаги. — Что это? — с подозрением спросил Леви. — Разверни, — загадочно произнес Эрвин. — И прочти вслух. На листе изящным каллиграфическим почерком были выведены три слова. Леви невольно сглотнул: чтение вслух не вызывало у него приятных эмоций, так как пока его попытки хоть как-то сдвинуться с мертвой точки не увенчались особыми успехами. Он все так же читал с черепашьей скоростью, как и в самом начале их занятий, а некоторые слова коверкал настолько, что не мог их узнать, пока Эрвин не поправлял его. — Сэ дэ-нем ро-ждения, — конец фразы он, разумеется, угадал. — Ха, как ты узнал? — Перебирал на днях личные дела, и твое попалось на глаза, — спокойно ответил Эрвин и тут же как-то виновато улыбнулся. — Правда, я слишком поздно спохватился, так что никакого подарка, к сожалению, у меня нет. — А это еще зачем? — настороженно протянул капитан. — Мне ничего не нужно. Но… Спасибо. Почему-то получить поздравление от Эрвина было особенно приятно. Он сам лишь с утра вспомнил о своем дне рождения, когда Майк за завтраком негромко ворчал в усы, что сегодня только двадцать пятое декабря, а значит им еще шесть дней впахивать с плановым контролем оборудования. Однако придавать значение этой дате он не собирался. Она никогда не была для него чем-то важным. Единственным светлым воспоминанием был его шестой или седьмой день рождения, теперь уже точно он и не помнил, когда Кенни, вернувшись поздно вечером домой, принес ему карамельный леденец на палочке в форме петуха. Петухов Леви в жизни не видел, но поверил опекуну на слово, что на поверхности этих дрянных и орущих птиц полным-полно. Леденец был большим и красивым. Пару раз Леви подносил его к свече, от света которой он становился до боли ярким и почти прозрачным. Есть или не есть — этот вопрос мучил мальчика всю ночь, пока подаренная Кенни сладость покоилась рядом с кроватью. На следующее утро он все же попробовал его: сладкая карамель растекалась на языке, рот становился вязким, а губы — липкими. Опекун насмешливо наблюдал, как племянник растягивает съедение его подарка на несколько дней. Вечером, когда от леденца осталась лишь одна палочка, мальчишка показался ему уж чересчур притихшим. — Что с твоим лицом? Еще более унылая рожа, чем обычно. — В ответ молчание. — Расстроился, что твоя конфета закончилась? На твой следующий день рождения подарю еще одну, так что кончай тут нюни распускать, и так тошно. Леви внимательно посмотрел на опекуна, а затем кивнул. Первый подарок оставил у ребенка неизгладимое впечатление. Через год, однако, Кенни вернулся ни с чем. И еще через год… Так что карамельный леденец на палочке остался лишь детским воспоминанием. Сложив еще в несколько раз бумагу с таким банальным поздравлением от Эрвина, Леви незаметно засунул ее в карман брюк. Все-таки ему почти никогда не делали подарков, так что даже три слова, написанные командиром, и которые он, безграмотный выходец из трущоб, смог прочесть, уже многое значили. Настроение больше не было таким отвратным.