На коленях

1926

Когда битва заканчивается, становится еще страшнее, чем во время нее — этот урок Виша уяснила давно, с того момента, как пережила свой первый бой где-то в тылу и, очнувшись спустя несколько часов в грязи, глотнула воздух полной грудью. На языке ее тут же остался привкус гари, который не удалось сплюнуть так же легко, как кровь из разбитой губы. Время идет, но война не меняется, как любит говорить Таня Дегуршаф. Слушать ее, запоминать и ценить — вот что учится делать Виша. Завтра майора может не быть. Застрелят случайно, заденут осколком заряда, собьют, как птицу на охоте. Каждый день может быть последним. Во время сражения тебе некогда думать, нужно только летать и уворачиваться от вражеских залпов — словом, делать все, чтобы продлить свое существование на пару хмурых дней. В битве Више некогда думать — часто она молится за души убитых ей солдат, прокручивает эти обращенные к Богу слова, пока точными снайперскими выстрелами пробивает головы вражеских магов. Сплошной крик, раздирающий горло, сплошной взлет в небеса. У нее вся жизнь из этого состоит. Надо признаться, Виша любит битву больше, чем затишье после нее, когда она опускается на землю, встреченная гробовым молчанием солдат, которым никогда не придется возвращаться домой. Она не может, не может проходить по изрытому грязному полю, переступая через брошенные винтовки и оторванные конечности, но приходится. Виша хмурится, но образ уже не зависит от взгляда, она просто знает, что хруст, раздавшийся у нее под сапогом — не ветка, а чья-то тонкая кость. Три обезьянки, шутит Таня, когда Виша говорит ей о кошмарах. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Запомни, глупая девочка. И у майора Дегуршаф, догоняющей ее в росте и смотрящей теперь прямо в синие глаза, есть право ее так называть. Таня, думает Виша, надо найти Таню. Жива она? Половина батальона полегла за эти года, иногда кажется, что они и остались, а новобранцы мелькают чередой воодушевленных молодых лиц, а потом навсегда уходят. Но Виша знает, что если исчезнет Таня, она почувствует. Тонкие пальцы стискиваются на ее ноге стальным капканом, Виша вздрагивает и вскрикивает, ей кажется, это мертвецы встали и схватились за нее — мертвецы с ее пулей между глаз. — Стой, Серебрякова, — слышит она усталый знакомый голос. — Ты перешагнула через своего командира. Виша резко оборачивается и видит Таню, опирающуюся спиной на камень. Лицо все в крови, волосы потемнели, майор сильно кривится, держась за бок, пальцы ее все красные, но, видя Серебрякову, она пытается бодро улыбнуться. Разумеется, та тут же бросается к ней, падает на колени и тянется к своей одежде, думая порвать рубашку на бинты, но Таня уверенно удерживает ее. Виша вздыхает испуганно — пальцы у Дегуршаф холодные и мокрые, но прикосновение почему-то обжигает. — Не надо, обе тут замерзнем, — с трудом говорит Таня. — Черт! Надо же мне было схлопотать рану именно сейчас, а? Все ведь уже отступили? Виша кивает — она не видит смысла врать. Они здесь одни, не считая мертвецов, конечно, но кто их вообще считает, не майор Дегуршаф точно, она и не помнит, скольких убила и когда. Ее всегда сопровождают мертвые — наверное, поэтому люди боятся смотреть Тане в глаза, даже когда они не окрашены яростным золотом. С неба падают первые снежинки, Таня устало ругается, кладет Више голову на колени и смотрит вверх, недовольно хмурясь. Она никогда не любит смотреть на небо — даже на то, что в глазах Серебряковой. Сейчас ей хочется закрыть глаза, думает Виша. Но это ведь будет навсегда. — Ты могла бы меня отнести, — шепчет Таня — у нее нет сил говорить вслух, хотя обычно ее голосом можно ломать людей. — Вас нельзя двигать, — испуганно отвечает Виша. — Рана очень серьезная, а если я взлечу… — У меня вывалятся все потроха, знаю, — хрипло смеется Таня, словно говорит не о себе. — Придется ждать, вдруг о нас вспомнят… Они сидят молча, прижимаясь друг с другу и чувствуя, как капающая кровь отмеряет время жизни Тани, словно песок в часах. Виша видит, как дрожат ее веки — она очень хочет закрыть глаза и ни о чем больше не думать. — Майор… — беспомощно шепчет Виша, почти скулит, ее вдруг такой детский голосок дрожит. — Таня, — вдруг ясно говорит Дегуршаф. — Меня зовут Таня. — Таня… — зачарованно повторяет Виша. Она чувствует текущие по щекам слезы, чувствует холодную руку Тани, стирающую их. Почему-то ей кажется, что с ней прощаются. Им обеим кажется. — В средневековье была традиция, — бормочет Таня, полубессознательно глядя на Серебрякову и улыбаясь. — Последнее желание, знаешь. Я бы выбрала поцелуй прекрасной дамы, например… Виша смеется сквозь слезы, наклоняется к ней. Как и ожидалось, губы Дегуршаф отдают гарью.