Tame me

Они познакомились еще в далекой молодости. Наур, от природы добрый и склонный доверять всему вокруг люпус, детеныш пары пронырливых бет, ставший в последствии гордостью семьи, однажды в одиночку забрел довольно далеко от городища клана, в запретные леса. Молодняку строго-настрого запрещалось даже смотреть по направлению густых зарослей, не то, что самостоятельно пытаться туда ступить. Но Наур, подтверждая расхожее довольно мнение о безграничном кретинизме юности, все же решил, во что бы то ни стало, попробовать. На самом рассвете, убедившись, что взрослые все еще спят и вставать в ближайшее время не намерены, спрыгнул со своего лежака, тихонько натягивая рубаху и штанишки, непроизвольно пряча светлые ушки в копне таких же светлых, непослушных и ужасно вздыбленных со сна волос. Ступая на носочках, проскользнул в проем двери и на всех парах, оставляя позади себя всполохи клубящейся пыли, помчался через пустую площадь за пределы территории клана. Он медленно пересекал большую каллуновую пустошь*, постоянно дотрагиваясь тонкими пальчиками до кончиков растений, не переставая восхищаться их очаровательными соцветиями и невероятно красивым оттенком – Наур такого в жизни еще не видел. Родители всегда спали почти до самого заката Сириуса, просыпались, занимались мелкими делами, затем уходили на ярмарочную площадь торговать или веселиться, а после вновь возвращались и засыпали. Такова природа бет их клана. Юный отпрыск же все это время был предоставлен сам себе, за исключением особых дней, празднований: одним был день Сириуса, а вторым – день его, Наура, появления на свет, когда ему снисходительно позволялось крепко уцепиться за широкие ладони двух отцов и выйти с ними либо на площадь, либо… на площадь. Вот и все разнообразие. Наур развлекал себя сам, как мог: создавал в воображении прекрасные миры, полные удивительных приключений и нелегких испытаний, за которыми, впрочем, неизменно следовал счастливый конец, а в реальности же приспосабливал кухонную утварь под табун жеребцов, одного из которых люпусу непременно следовало поймать, чтобы сделать его своим другом и верным помощником. Соседним семьям частенько приходилось услаждать свой слух убийственным громыханием, доносившимся из приоткрытого окна в доме Наура, для которого скрежет и звон различных чаш был чистым и породистым ржанием жеребца. Но больше всего маленькому люпусу, конечно же, хотелось увидеть, что прячется там, за высокой стеной городища, куда его еще не пускали. Пройдя пустошь от начала и до конца, Наур наконец-то смог воочию рассмотреть запретные земли. Часто посаженные насыщенно яркого бардового цвета древесные стволы уходили далеко ввысь, постепенно смешивая свои границы с чистым ясным небом, и между ними едва пробивались лучи Сириуса, слабо освещая пространство вокруг. Земля, в отличие от той же в городище, казалась мягкой, застеленной цельным ворсистым, словно посеребренным ковром, какие редко можно достать даже у проезжих торговцев, и это казалось юному впечатлительному люпусу некоей гарантией того, что с ним ничего не случится – ну, правда, что плохого может произойти в таком красивом и завораживающем месте, рассказы про которое сводились лишь к «нельзя и точка, не задавай глупых вопросов»? Наур только фыркнул куда-то в сторону в ответ на собственные мысли и решительно направился вглубь зарослей, ловко лавируя между стволами. Он аккуратно продвигался все дальше и дальше, стараясь ступать по мягкому настилу под ногами крайне осторожно, чтобы не потревожить, как ему представлялось, лесных духов, и чтобы они не оставили его в глуши навсегда, взимая таким образом своеобразную дань за их нарушенный покой. Юный люпус был настолько потрясен простиравшейся по сторонам от него природной картиной, разительно отличавшейся от серости и блеклости его привычной жизни, буйству цвета и всевозможным формам, что даже не сразу смог уловить в ставших уже привычными звуках какой-то новый и чересчур резкий для такой местности, выбивавшийся из общей гармонии. Наур, повинуясь какому-то врожденному инстинкту, стал двигаться еще осторожнее, выискивая источник «другого» звука, а маленькое сердечко в его груди билось, подобно дикому зверю, пойманному в клетку, больно ухаясь о ребра. Ему было страшно и любопытно одновременно – не очень хорошее сочетание, в большинстве своем ведущее к запоминающимся надолго приключениям, хотя и не всегда заканчивающимся благополучно. Но в его случае можно сказать, что повезло. Он сначала и не понял, что хаотично размахивающий коротким отростком небольшой черно-серый клубок шерсти был ни кем иным, как таким же юным люпусом. Только низко пригнувшись к земле и пробравшись вдоль невысоких зарослей, которые его полностью скрывали, поближе, Наур сумел разглядеть ужасно грязного сородича, у которого на густой шерсти подрагивающего хвоста даже с такого приличного расстояния были видны небольшие чуть темнее, чем все остальное, сгустки – скатавшиеся волоски, а отростком оказалась всего лишь рука с поблескивающим металлом, зажатым в ладони. Нож – догадался Наур, и стал с интересом наблюдать за действиями того, другого, который энергично пытался вытесать что-то только ему доступное на живой древесине. Наур сидел в укрытии тихо и даже дышал через раз, боясь обнаружить свое местоположение. Ему не хотелось спугнуть или отвлечь от занятия своего нового и пока единственного друга, а сомнений в том, что они станут друзьями, у люпуса не было. Он просто не знал еще, как это – сомневаться. В его собственной, скрытой от чужих глаз вселенной, в которой ему приходилось до этого жить в одиночку, признавалось лишь одно правило: если чего-то хочешь, то просто берешь и делаешь. Оно не имело четкого определения в сознании Наура, но он по-детски наивно им пользовался, даже не отдавая самому себе в этом отчета. Вот и тогда правило в очередной раз сработало. Своеобразно, конечно, но все же… Наур лишь на мгновение отвлекся, пытался освободить запутавшуюся в зарослях непослушную прядь, выбившуюся из копны волос, а когда закончил и вновь обратился во взгляд, того люпуса уже не было. Исчез, испарился, как сквозь землю провалился. Хвост начал подметать землю, иногда поднимаясь и ударяя о нее, демонстрируя крайнее негодование юного хозяина, ушки встали торчком, иногда нервно подергиваясь, глаза округлились, а сомкнутые до этого губы, выдававшие особую степень то ли задумчивости, то ли интереса, приоткрылись, оголяя верхний ряд еще неровных зубов с двумя уже явно выделявшимися клыками – Наур всем своим видом показывал окружавшим его растениям, что такие внезапности его абсолютно не устраивают, только вот сам виновник перемены настроения, к сожалению, ничего не видел и ни о чем не догадывался. Люпус смешно хмурился все то время, пока его названный друг был недоступен взору, и мысль о том, что тот мог попросту уйти, не заметив прятавшегося, возникла в голове Наура совсем внезапно, не укладывалась в рамки его выстроенного мира, и он не выдержал. Шумно пробираясь сквозь колючие, оставлявшие на коже маленькие кровавые точки ветки, юнец буквально вылетел из укрытия и стремительно взял курс к тому самому стволу, где еще недавно находился его сородич, не обращая внимания на громкость своих манипуляций и разлетавшиеся от этого далекие отзвуки. Он уже почти достиг пункта назначения, как к его коже, прямо к горлу, будто из ниоткуда, было приставлено что-то тонкое, длинное и очень острое, а возникшее перед ним незнакомое лицо ясно давало понять, что Науру, по меньшей мере, не рады. Люпус в который раз перестал дышать, глазея на существо напротив, и отмечая, что раньше в городище его никогда не видел, хоть и знал практически весь местный немногочисленный молодняк. Нож – вдруг вспомнил он, понимая, что эта за штука холодит кожу чуть выше кадыка, и сглотнул. Наур-то думал, что у того просто игрушка, каких и у него навалом, но оказалось все не так. Странно и глупо, неправдоподобно, а еще совсем по-взрослому, будто у юнца и впрямь имелись причины Науру сделать больно. Наур представил, что скажет отцам, когда придет домой: «был в запретных лесах, встретил чудика с ножом, который он на мне и испробовал» или еще какую ерунду наподобие, и хихикнул. Им, конечно, отпрыск в большинстве случаев был безразличен, но за непослушание попа его окрашивалась в пунцово-красный, и сидеть на ней было невозможно еще долго после наказания. Люпус снова прыснул от смеха, вспоминая не самые приятные ощущения из недавнего прошлого, а выражение лица напротив, наконец, медленно стало поменяться с непроницаемо-злого на настороженно-удивленное. Потом и острое лезвие отдалилось от горла Наура, представая уже перед его глазами так, чтобы можно было рассмотреть хорошенько и не дергаться лишний раз. Они достаточно долго и внимательно изучали друг друга, своим цепким детским взглядом подмечая любую несущественную мелочь: два юных создания, не имевших друзей и не умевших дружить, два одиночки, пара никому не нужных детей – два оригинала и два искаженных отражения. Возможно, именно на почве этого они так быстро сошлись. - Деймор, - выпалил незнакомец, пряча, как потом рассказал, семейную ценность, клинок за пазуху и выставляя грязную ладошку перед собой. - Наур, - хмыкнул тот, широко улыбаясь, протягивая свою в ответ и совершенно не заботясь о том, что опять получил то, чего хотел. Деймор одной рукой высвободил из бокса несколько светящихся шаров, направляя их в темноту помещения, а второй лишь крепче сжал рукоятку любимого оружия и сделал уверенный шаг по направлению к дикому. Взгляд его плавал, не останавливаясь на чем-то конкретном, собирая таким образом цельную картину из более мелких деталей. По двум противоположным сторонам к стенам тянулись оковы, сдерживавшие запястья и лодыжки, прикрепленные другими концами так, что можно было с легкостью контролировать натяжение: ослаблять или же наоборот. Сейчас, казалось, пард был распят на цепях, и Деймор подумал, что стоило еще чуть повернуть рычаг, того просто разорвало бы на несколько частей. В дальнем углу темницы он заметил продольный стол с нужными для «допросов» инструментами, которые обычно были скрыты под темным полотном, но почему-то в данный конкретный момент мерцание летающих вокруг шаров отсвечивалось на серебристых начищенных поверхностях орудий. Люпус хмыкнул и сделал еще один шаг, только теперь начиная чувствовать под ступнями холод и сырость, присущие всем помещениям, расположенным ниже оптимального для жизни уровня. Он сдержал порыв вздрогнуть всем телом, и продолжил идти вперед, уже не сводя глаз с одного чрезвычайно занимательного объекта, скалясь в подобии улыбки. Это был один из тех моментов, особого рода первая встреча, которая запоминается на всю жизнь. Спросил бы кто-нибудь Деймора через некоторое время, почему люпусу въелся в сознание образ дикого, он не смог бы ответить, но сейчас, приближаясь к своему «трофею», вожак испытывал нечто сродни эйфории и всепоглощающего восторга, которые объяснить было невозможно, а найти причину такого состояния – еще сложнее. Пард, почти полностью лишенный возможности двигаться, с каждым шагом Деймора шипел на него все громче, порой выпуская из груди утробный рык и постоянно демонстрируя неестественно длинные и белоснежные верхние клыки. Казалось бы, любой другой пленник на его месте вел бы себя покорно, но только не этот зверь, который пытался освободить закованные конечности, чем делал себе еще хуже: кожа под кандалами была уже багровой, а кое-где даже медленно сползали вниз капли крови, вытекавшие из стертых ран. Но дикий все равно продолжал извиваться и шипеть, не выпуская из поля зрения приближавшегося к нему люпуса, уворачиваясь от пытавшихся приземлиться на его голову светящихся шаров. Деймору это казалось забавным, а в возникавшем ярком освещении прямиком над макушкой парда он каждый раз видел искрящийся огненно-рыжий оттенок прямых до плеч волос, обрезанных, как попало, словно тот сам просто зажимал пряди между пальцев, натягивая, и проводил по ним тупым ножом. В сочетании с яркими зелеными глазами и совершенно плавными чертами лица, тонким носом и такими же тонкими, хотя и явно искусанными губами, это смотрелось неестественно и совсем не так, как представлял себе Деймор. Он-то думал, что его уложил не меньше, чем здоровяк, а то и сам великан, но сейчас перед ним стоял чуть ли не мальчик, нежный и невинный, если бы не его зубы и рычание. А еще шрамы – их не было на лице, зато все тело, из одежды на котором красовалась только короткая повязка на бедрах и какой-то амулет на шее, было усыпано ими, и вожак, подойдя почти совсем вплотную, но предусмотрительно стараясь держаться подальше от самозабвенно клацающих челюстей, даже рассмотрел тонкую белую полоску на светлой коже возле кадыка, вероятно, оставленную Науром. Люпус быстро сообразил, что пард либо побывал не в одной стычке, либо просто не в чести в собственном клане. Первое представлялось более вероятным, хотя Деймор, например, такого молодого, да еще и тощего, ни за что бы не пустил дальше собственного дома, ведь, окинув дикого оценивающим взглядом с ног до головы, он обнаружил лишь худое тело с небольшим намеком на пародию мышц. «Как только этот хиляк смог меня уложить?» - недоумевал Деймор, вновь осматривая дикого и не переставая непонятно чему ухмыляться, пока тот все старался вытянуться вперед и вонзить во врага свои клыки. Вожак стоял столбом, а дикий шипел, мотал головой, стряхивая лезшие в глаза волосы, рвался из оков и все норовил достать Деймора, во власти которого была его жизнь. Деймора, который одним только своим приказом мог положить конец бессмысленному существованию, но почему-то медлил с вынесением приговора. После очередной попытки дикого вожак резко приставил кончик клинка тому к подбородку и, кинув мимолетный взгляд в дальний угол темницы, будто усталым голосом спросил замершую, казалось, в удивлении жертву: - И что же мне с тобой делать? _________________ *каллуновая пустошь - интерпретация вересковой пустоши