Самое настоящее проклятие

— И это все, что ты можешь мне сказать? — А что я, по-твоему, должна сказать? — Лили улыбнулась краешком губ. — Ну… — Камбелл оскорблённым жестом поправила волосы и громко спросила, отбросив намёки и окольные пути: — Разве тебе не интересно, что говорил Поттер на Прорицаниях? И она очень внимательно посмотрела на Лили сверху вниз, будто собиралась разделать её, как лягушачью тушку на зельедельческой доске. От каштановых волос Камбелл пахло лимоном. Мне вспомнился исключительно жаркий август, случившийся несколько лет назад. Хруст гравия, когда идёшь по садовой дорожке, белый забор, тёмная листва, глянцевая, вся в капельках от полива из шланга. Вкус и острый запах домашнего лимонада, который по инициативе двенадцатилетней Лили делался в доме Эвансов и разливался по пластиковым, мгновенно запотевающим стаканчикам в то лето. — Не вижу ничего интересного, — спокойно ответила Лили, глядя в глаза подруге, но её улыбка теперь казалась натянутой и кислой, как неразбавленный уксус или лимонный сок. Она перестала улыбаться, обернулась и какое-то время пристально смотрела сквозь толпу на дверь теплицы. Кажется, даже задержала дыхание. Потом резко выдохнула и с искренним негодованием процедила: — В жизни не встречала настолько влюбленного человека! То есть, я хотела сказать… в себя влюбленного! Прекратив с надеждой разглядывать дверь, Лили нетерпеливо притопнула и вздёрнула подбородок, приняв суровый и упрямый вид. Тут же на лице у Камбелл возникло странное выражение, гримаса сдерживаемого смеха и не то смущения, не то любопытства. Будто ей очень хотелось что-то сказать, что-то, что Лили бы не понравилось, но очень понравилось бы самой Камбелл. Девушка несколько секунд молчала, выкручивая пальцы за спиной и искоса поглядывая на Лили, а потом вполголоса, чтобы не привлекать внимание Стебль, начала жаловаться подруге на проект по травологии и на бездельника Гилла. А на её оливковых впалых щеках медленно таяли красные пятна. Всё это время Камбелл успешно делала вид, что меня рядом нет, хотя я стоял настолько близко, что мог коснуться плеча Лили. Мне было плевать. Не на Лили, конечно, плевать, а на то, что её подруги предпочитали меня не замечать и не заговаривать со мной без острой необходимости — раз в миллион лет, не чаще. Одним словом, девчонки. Не могу себя даже представить запросто болтающим с той же Камбелл, или Бредли или с кем-нибудь из пуффендуек. Они же девчонки, в конце концов, себе на уме. И смотрят свысока на тех, кто не выглядит крутым, не острит через слово и не впихивает всюду своё особо ценное мнение, запуская пальцы в шевелюру. О чем с ними вообще можно разговаривать? Уж не говоря о том, чтобы незаметно для профессоров и коней-однокурсников (с их привычкой громко и тупо ржать) дотронуться до горячего колена или спины. И потом остаться наедине в тёмной коридорной нише, мгновенно заполнившейся нервным дыханием и исходящим от девчоночих волос запахом абсолютно бесполезных в зельеварении, пьяных цветов. Остаться пустом кабинете, запертом на все известные магическому искусству заклинания, или даже, о, Мерлин, в мужской спальне среди разбросанных носков и смятых клочков пергамента. Нет, вообще-то я не один такой лоховской экземпляр, везде хватает идиотов, которые перед девушкой, перед двумя туго обтянутыми тканью холмами, выставленными на показ молочными железами человеческого вида, не могут и двух слов связать — язык изо рта вываливается под ядовитые насмешки и презрительное «фу» обладательницы этих двух девчачих «сокровищ». В самом деле, иногда лучше даже не дёргаться, даже не смотреть в сторону однокурсниц. А вот Лили с ними ладила. В каждой из девчонок, с которыми дружила, она находила какую-то невероятно привлекательную черту. «У Сюзи ангельский голос» — восторженно говорила она, прижимая руки к груди, и с таким жаром, будто готовилась защищать доброе имя своих подружек в суде — «А Мэри такая милая, она показывала мне свои карты по астрономии!» Вдруг Сюзи… то есть Сюзанна Камбелл, прервала разговор о безнадёжно проваленном проекте по травологии, и, повернувшись к хмурой Лили, небрежно бросила: — Я тебя не понимаю, и с чего ты так волнуешься? — несмотря на подначивающий тон, она посмотрела на Лили едва ли не с жалостью, — Ты сделала все, что от тебя как от старосты требовалось. — Я просто не хочу, чтобы с Гриффиндора сняли баллы за прогулы, — тут же объяснила Лили, будто ожидала этот вопрос, будто эти мысли постоянно крутились в её голове. Она казалась вполне спокойной и собранной, но через мгновение совершенно изменилась лице и снова, через плечо, не в силах сдержаться, посмотрела на дверь. С волнением воскликнула, взмахнув руками: — и их же накажут за это! Правда ведь? Лили мотнула головой и попыталась успокоиться, сосредоточиться на том, что говорила Стебль: удобренная драконьим навозом земля, спящие саженцы магических деревьев (более живых, чем те, что растут в маггловских лесах и парках) и различные способы ухода за этими деревьями. — Да-а? — протянула Камбелл с некоторым сомнением, тонко неприятно усмехнулась, — Но если бы, к примеру, опаздывал Маклагген или Гилл… — Сюзи, не выдумывай! Я вела бы себя точно так же! — поморщившись, сердито закончила Лили, уловив к чему ведёт Камбелл. Она произнесла это достаточно громко, чтобы после немного покраснеть из-за скользнувшего по ней взгляда Стебль. Когда профессор продолжила урок, Лили раздражённо сложила руки на груди и, всё ещё смущённая, принялась рассматривать низ своей мантии. Поколебавшись, она тихо буркнула: — Просто… ты сама знаешь, от них бывает слишком много проблем! — Да, — не стала спорить в этот раз Камбелл, рассеянно глядя в сторону слизеринцев: худой, как скелет, Мальсибер, улыбаясь, что-то объяснял толстяку Гойлу и яростно тыкал пальцем в свою ладонь. Гойл страдальчески пыхтел и закатывал глаза. Лили подняла голову, недоверчиво посмотрела на подругу и, хмыкнув, внезапно улыбнулась: — Было бы от чего терять голову, — произнесла она небрежно и вкрадчиво, — попробовал бы Поттер хоть раз сладить с первокурсниками, когда они ходят на головах в гостиной. — Девушка машинально коснулась подбородка и, качнув головой, легко прищурилась (я засмотрелся на неё). Её слова были полны иронии и сарказма: — посмотрела бы я, как Поттер с этим справится! И не дай Мерлин кто-нибудь расшибёт лоб или выколет себе глаз, размахивая палочкой! От воодушевления Лили привстала на носки. — У-у, какая мерзость, — скривилась Камбелл, изображая отвращение и ужас, но в следующий момент она рассмеялась и приобняла улыбающуюся Лили, притягивая её к себе, — Ну ладно, я думаю… — девушка снова манерно поправила волосы, перекинула с плеча на спину, и на этот раз мазнула по мне взглядом подведённых глаз (этот взгляд был далёк от доброжелательного), — …думаю, в конце концов, ты разберёшься с этой любовной драмой вокруг тебя… Лили со стоном закатила глаза и энергично повернулась на встречу подошедшей брюнетке. — Анжела! Надеюсь, хоть ты не будешь говорить мне о Поттере! — Ну, давай поговорим о Блэке, — фыркнула третья гриффиндорка, глядя на недовольную умоляющую физиономию Лили: — Марлин такая бедняжка! Она так страдает… В итоге они продолжили непринуждённо болтать, а я так и не рассказал Лили, что произошло сегодня утром. Знает ли она, чем закончилась начавшаяся ещё на той неделе история с колдовским пером? Неужели она и слова не сказала бы, если б действительно знала. А дело было в том что… …тонкое и длинное золотое перо, парящее над заваленным подушками стулом профессора Флитвика, настоящее прыткопишущее перо, сверкающее, сделанное под огненное перо феникса — на прошлом уроке ЗОТИ оно мгновенно привлекло внимание вошедших в кабинет учеников Слизерина и Когтеврана. Сам Флитвик обнаружился у своего стола, он был возбуждён больше обычного и постоянно оглаживал усы. Он рассказал, во время первого урока, посреди Чар у второго курса, большая встрёпанная сова с посылкой влетела прямо в приоткрытое окно кабинета. Она едва не сбила Флитвика со стула, а после принялась ходить по профессорскому столу, стуча когтями и оставляя на пергаменте коричневые отпечатки лап. Ученики удивлённо расшумелись, и Флитвику пришлось приложить немало усилий, чтобы привести их к порядку. — Я, конечно, очень рад за мистера Гаррисона, что он нашёл своё призвание в изготовлении прытко пишущих перьев, но кажется, в благодарность он решил меня ими завалить! — с несколько нервным смешком говорил профессор, — Восемь штук! Мериновы… кхм! Восемь разных экспериментальных моделей! И это только за этот месяц! Разве я писатель какой-нибудь? Я мог бы поставить за них «П» по Чарам, что в случае с мистером Гаррисоном в годы его учёбы случалось не так уж и часто, но от этих читающих мысли настырных безделушек больше беспорядка, чем пользы… И отмахнувшись от парящего пера, профессор вскарабкался на стул, а потом с высоты десятка подушек оглядел класс. — …впрочем у меня есть одна идея, думаю, она вам понравится! И вот, с лёгкой руки Флитвика обычная ожидаемая контрольная по ЗОТИ превратилась в своего рода соревнование, призом в котором стало новёхонькое золотое перо. Не самая дешёвая вещь, между прочим. Не то что бы я совсем не хотел заполучить его. И не могу сказать, что оставался совершенно бесстрастным, поднимая глаза на висящий над профессорским столом предмет. Позже перо можно было бы продать и выручить несколько галеонов. Только не своим, не однокурсникам — они не поймут. Хотя тот же Мальсибер одним из первых догнал меня в коридоре сегодня, после урока с объявлением результатов контрольной, и через губу начал расспрашивать, какие у меня были вопросы (это и меня самого волновало по весьма важной причине). Просил дать посмотреть перо с видом гребаного знатока магических перьев — но я отбрехался. Вот о чём я точно не собирался рассказывать Лили, о том, что в первый момент подумал о какой-то хитрой ловушке. Я даже украдкой несколько раз огляделся, закусывая губы и до боли сжимая в руке обычное перо. Ещё немного и моё странное шевеление наверняка заметил бы Флитвик. Но что я мог увидеть, кроме склоненных над пергаментами голов однокурсников? Они не могли мне ответить, что за нелепое совпадение заставило профессора включить в контрольную вопрос о существах и тварях обладающих даром невидимости, о способах колдовства на невидимость… Остальные вопросы не вызывали такую бурю эмоций, с ними я расправился сравнительно быстро. И мое перо вновь зависло над пергаментом. Мучаясь, я смотрел на ровные каллиграфические буквы, которыми был записан вопрос, и испытывал то неприятное чувство, когда не знаешь, стоит ли показывать свои знания, размахивать ими как британским флагом, выставляя себя на показ, или лучше прикинуться дурачком, во избежание какой-нибудь гигантской нелепицы. Нужно было решаться: поддаться паранойе или хотя бы так, в рамках школьных правил, окупить часы проведённые в библиотеке за разбором пыльных книг и свитков пергамента… Лучший результат на курсе ценой совершенно мокрого воротника и искусанного в раздумьях языка. Флитвик сделал вид, что совсем не удивился, поздравил меня и пожал мне руку, вернее мои четыре вытянутых испачканных в чернилах пальца, на несколько секунд сжал их в маленькой крепкой ладони. Но, кажется, он всё же надеялся отдать перо одному из своих умниц-когтевранцев. Мне чудилось, что о результатах необычной контрольной знают уже не только присутствующие на уроке ЗОТИ. И когда я шёл по коридору, мимо кучкующихся шумных школьников, невольно выискивал направленные на меня взгляды. Восхищённые. Конечно, это всё существовало только в моей голове… абсолютно всем на меня наплевать. У окружающих парней и девушек в ученических мантиях другие ценности и другие критерии популярности (от этого задроченного слова так и хочется проблеваться), далёкие от школьной успеваемости. Известный факт. Но сегодня больше, чем обычно, меня раздражали повсеместное скудоумие, разгильдяйство и посредственность. И ещё раздражало, что я продолжал об этом думать. Это не должно было меня волновать (в конце концов, я не Поттер, который, бедняжка, даже сходить поссать не может, если без оравы зрителей), но мысли напоминали вязкую тянущуюся массу, от них не так просто было отделаться. Чемпион по квиддичу, удивительный талант… а на самом деле обыкновенный ганд… Сначала я почувствовал прилив холодного воздуха, царапнувший по шее, потом повернулся на громкий возглас Лили и увидел спину девушки, которая решительным упругим шагом направлялась к вошедшим. Я увидел надувающееся от гордости лицо Поттера и увидел Блэка. Второй гриффиндорец смотрел вниз и небрежными движениями смахивал с мантии снег. Блэк вдруг вскинулся, завертел головой и должен был через секунду или две упереться в меня ищущим взглядом. Но прежде чем он обнаружил меня и ослепил счастливой ухмылкой, как ослепляет вспышкой фотоаппарат, навечно запечатлев на снимке идиотское выражение лица фотографируемого — прежде, чем Блэк смог это сделать, я резко присел на корточки, выставив одну ногу вперёд. Сделал вид, что завязываю шнурок. Теперь он вряд ли увидит меня за толстыми горшками. Но и я теперь не мог рассматривать стоявших у входа мародёров. К лучшему? К низко опущенному лицу прилила кровь. Я перевязывал мокрые шнурки, едва шевеля пальцами, словно глубокий старик. В глубине души я надеялся, что гриффиндорцы вовсе не заявятся. Мне по горло хватило нервотрёпки, когда я столкнулся с ними у библиотеки. Я не трусил и, конечно, ни в чём не сомневался, но сложно было сохранять спокойствие и оставаться в трезвом рассудке, когда в голове то и дело звучали триумфальные фанфары в перемешку с жестоким страхом облажаться. Кажется, Лили и Поттер о чём-то разговаривали, вроде не любезничали, а наоборот спорили (наверняка, Лили его отчитывала). Голос девушки звучал всё громче, наконец, она что-то сказала резким тоном и замолчала. — Я никогда бы этого не сделал! Я не стал бы клеветать на тебя! — неожиданно возопил Поттер, заставив меня поднять глаза на его вопль, и через просвет между мантиями Мальсибера и Гойла я увидел, то что Лили уже идёт обратно, сердито сжав кулаки и вскинув голову. Но она остановилась и снова посмотрела на Поттера, когда тот выкрикнул её фамилию на всю теплицу. — А, опоздавшие! — воскликнула Стебль, с неудовольствием прервав свой рассказ о корнях и ветках, — прошу, не толпитесь у двери, быстрее проходите вперёд! Раздосадованно скрипнул зубами на излишнюю мягкость профессора и тут же заметил недоуменный взгляд Эйвери. Я не мог вечность завязывать шнурки, нарочито медленно оправлять мантию, так что со тихим вздохом поднялся. Минутная слабость. Всего лишь короткая отсрочка неизбежного. Засунул руки в карманы, что бы казаться абсолютно спокойным и равнодушным (что было всё-таки не совсем правдой), сосредоточился на профессоре Стебль, её остроконечной шляпе с розовой кружевной лентой, но глаза-предатели всё время скашивались на гриффиндорцев. Грёбанный Поттер опять увивался за Лили, безжалостно испытывая моё и её терпение — это было словно ножовка по стальному тросу. Казалось, Лили скоро не выдержит и просто отпихнёт гриффиндорца, ткнув ладонью в деревянный лоб, крепко стукнув локтем парню под дых. Ей ведь действительно было не интересно, что собирался ей сказать вонючий квиддичный чемпион. Чуть позади Поттера стояли остальные трое. Блэк, явно высматривал меня в другой части теплицы и… кажется, он начинал беспокоится. Почти не моргал, поджимал губы и машинально хлопал себя по бедру. Мне наверняка понравилось бы, если б это напряжённое недоумевающее выражение продержалось на его лице ещё хотя бы с четверть часа. Петтигрю сделал два маленьких неуверенных шага вперёд, оглянулся, и судя по всему, сказал что-то, втянув голову в плечи и напряжённо растопырив пальцы. Люпин безразлично пожал плечами, а Блэк вдруг встрепенулся, быстро придвинулся и заговорщически зашептал Люпину на ухо, приставив ладонь ко рту. Люпин подался в его сторону, прислушиваясь, потом прыснул, затряс головой и даже вцепился Блэку в локоть. Отсмеявшись, он повернулся к Блэку всем телом и, направив на него носки своих ботинок, начал что-то быстро и весело говорить ему, щурясь и чуть запрокидывая лицо. Эмоционально стукнул носком одного ботинка по полу. Блэк задвигал бровями, криво улыбнулся и, соглашаясь, кивнул. И Люпин, наконец, отпустил его локоть — рукав мантии свободно упал вниз — сделал несколько шагов в сторону, натягивая шарф на улыбающийся рот. Блэк говорит о своих чувствах ко мне, но при этом позволяет себя лапать трогать. И также он позволяет себе прикасаться к другим людям, ужасно фамильярно — почти так же как он прикасается ко мне, когда ему это удаётся. Вернее когда мне не удаётся избежать его наглых рук. Прикасаться так, чтобы было понятно — между этими двумя близкие отношения. Или, в моём случае — что он всеми фибрами души жаждет сократить дистанцию. Получить право и возможность вот так, запросто смеяться, лохматить волосы, проводить по спине, прижиматься бедром к бедру и, шепча, используя ладонь как рупор, легонько касаться мизинцем уха — как он делает это с Люпином. Передернув плечами и согнав со спины непрошенную дрожь, я глубже засунул руки в карманы. Отвратительно. Между Блэком и Люпином, несомненно, весьма близкие отношения — их переглядывания, улыбки просто кричат об этом. Разве не такие же взгляды и полные снисхождения ухмылки Блэк посылает мне? Я с трудом улавливаю различие или совсем не различаю. К тому же Люпин выглядит так болезненно и безобидно. Довольно хрупко для парня. Я подозревал… что он отличный объект для гомосексуальных воздыханий. И к тому же он такое прекрасное и смирное кресло для закидывания ног… Я уставился Блэку в глаза, мучительно пытаясь отогнать смущающие мысли и не дать им отразиться на моём лице. Так же как и смутной нарастающей злости. Гриффиндорец, вытянувшись и едва не дрожа от возбуждения, замер на месте, словно собака, услышавшая скрип колёс старой тележки с хот-догами и почуявшая запах красных, блестящих от жира сосисок. Его поиски наконец-то увенчались успехом. Может, и правда, Блэк непристойные предложения шепчет Люпину по ночам и играет с его волосами? Должно меня это волновать или нет? Должно ли это вообще меня бесить? Во всяком случае я чувствовал себя каким-то растерянным и униженным, что совсем мне не нравилось. Через мгновение Блэк ожидаемо усмехнулся — нежно — и чуть-чуть наклонил голову, продолжая пристально глядеть на меня исподлобья, из-за чего стал ещё больше походить на шкодливого пса. Не хватало только вихляющегося, подметающего пол лохматого хвоста. Я всё ещё думал о Люпине и своих подозрениях, и в какой-то момент шкала моего настроения пробила дно мирового океана. Я заставил себя перевести невидящий взгляд на Стебль. Был бы рад, если бы Люпин сейчас больно ударил себя лопатой по ноге и взвыл. Просто… Я не верил Блэку и его любовным излияниям. Но такая явная детская фальшь в игре гриффиндорца делала их совсем невыносимыми. Разбивала фасад рутинного круговорота уроков и домашних заданий, в который странным образом просочились неожиданные появления Блэка в библиотеке и в мыслях… Напоминала о том унизительном факте, что сумасшедший извращенец который день кряду пытается повесить мне на уши самую настоящую (наоборот, всю из лжи и притворства) лапшу. И, вероятно, искренне считает, что я что-то вроде сосульки весной, и вот-вот потеку от парочки выдуманных слов. Как самонадеянно с его стороны. Я же не настолько глуп или жалок, чтобы допустить мысль, что… чтобы подумать, что… в общем… Если я хорошо представляю себе свойства зелья из настойки полыни и корня златоцветника или свойства шкуры бумсланга, неплохо разбираюсь в чарах невидимости, то так же прекрасно знаю, что Блэк не по-настоящему в меня влюблён. Несмотря на все его слова о любви и дурацкие выходки, вроде восхищённого присвиста вслед — испытывать что-то такое, некрасивое и причиняющее боль, кровоточащее, выворачивающее наизнанку? Не с его наглым и спокойным выражением свежего весёлого лица и вполне благополучным окружением из оглушительно смеющихся однокурсников, не с его мантией, купленной на родительские деньги — аж челюсти сводит — и небрежно смятым галстуком, выглядывающим из кармана, словно язычок пламени. И не с безмерно раздражающим меня жизненным кредо «мародёра»: никогда не быть достаточно серьёзным. Постараюсь больше на него не смотреть. *** — Что?! Взгляд через плечо выразил мои мечущиеся, словно злобные пикси, мысли гораздо лучше, чем короткий вопрос, я в последний раз щёлкнул ножницами и, держа их у груди, настороженно повернулся к гриффиндорцу, уже какое-то время мусолившему мою спину глазами. Какого хрена… Странности этого дня никак не заканчивались, и Люпин, в ало-золотом шарфе на пол-лица, нервно и натужно засмеялся. — Ну… я хотел спросить., — он пытался изобразить непринуждённость и дружелюбие, отчего у меня едва не дёрнулся глаз, — может, кому-то из девушек нужна помощь? Там… Парень поспешно махнул своими ножницами в сторону Бруствер и Яксли. К счастью, они стояли спиной и гладко причёсанными затылками ничего не видели и не слышали. — Это, конечно, их обрадует, — негромко съязвил я, переводя взгляд со слизеринок обратно на гриффиндорца — на самом деле, нет. — Он же не пытался сейчас меня задеть каким-то оскорбительным сравнением с беспомощной девушкой? Но даже если Люпин имел ввиду только то, что сказал (никаких намёков), меня жутко нервировало его присутствие рядом, особенно… — Узнай у них, если хочешь! …особенно, если учесть, что я подозревал — пусть даже это оказалось бы воспалённым бредом, не имеющим ничего общего с реальностью — между ним и Блэком отношения… более интимные, чем дружеские. Я смотрел на гриффиндорца с нескрываемым раздражением, не совсем понимая, как реагировать на такое поведение одного из прихвостней Поттера. Но Люпин, хоть и чувствовал себя не в своей тарелке, кажется, пока не собирался идти как официант предлагать себя Яксли или Бруствер, он вообще не собирался уходить. — О, факультетские предрассудки, я понимаю, — воскликнул он, с облегчением хватаясь за подвернувшуюся тему для разговора, — когтевранец всегда у нас ассоциируется с учёбой двадцать четыре часа семь дней в неделю, правда же? А некоторых точно удивит наличие у какого-нибудь пуффендуйца собственного мнения. Ну, а про слизеринцев и говорить нечего, особенно у среди… — Люпин указательно дёрнул подбородком, — среди наших. А гриффиндорцы…э-э, сам знаешь… — он яростно замахал свободной от ножниц рукой, — но лично я против слизеринцев ничего не имею! Как и против любого другого факультета. — Набрал воздуха для нового абзаца, и шагнул вперёд, — К-как жаль, что… — Не выёбывайся, — я хрипло и резко прервал его монолог, отступая, — или делай это подальше от меня. Люпин запнулся и поставил ногу обратно. Слегка покраснел, зато перестал так дружелюбно и жалко улыбаться, как он улыбается Поттеру или Блэку. Просто напугано, растеряно раззявил рот и вытаращился на меня. Гриффиндорский голубь, блять, мира. Думает, что он чем-то отличается от других? Своим значком старосты или чем-то ещё? Между нами повисла неприятная пауза, я, переминаясь с ноги на ногу, уже собирался отвернуться от него, когда Люпин, хмурясь и пунцовея на глазах, попытался как-то удержать ситуацию: — Эм… зачем ты… я же не… я же никогда не… — мямлил он, крутя в руках тяжелые ножницы. Мог бы даже попробовать снова приблизиться и просительно коснуться меня рукой так же как лапал трогал Блэка. Мне захотелось закрыть глаза и заткнуть уши. — Иди ты знаешь куда?! — получилось скорее замученно, чем зло, — слушай, просто отвали! Я развернулся к дереву, не желая продолжать бессмысленный разговор, но успел заметить, как задрожала нижняя челюсть Люпина, и он, глядя в пустоту, коротко кивнул. Скорее самому себе, чем мне. Пройдя несколько торопливых шагов «подальше от меня», он внезапно задержался и кинул на меня осторожный, но прочувствованный взгляд, будто что-то хотел мне сказать. Очень хотел, но… так и не решился. Разобравшись с парой сухих веток, я мельком посмотрел вслед Люпину — он остановился рядом с Блэком и теперь о чём-то с ним спокойно разговаривал. Я скривился и отвернулся от гриффиндорцев. Думаю, я понял, что скрывалось за Люпиновским «я же никогда не» и дрожащим голосом оброненным «как жаль». Хотя он и не осмелился договорить. Вряд ли у него осталось хоть какое-то желание со мной связываться. *** — Ха-ха-ха! — Булстроуд не смеялся, он только изображал смех, широко разводя руки. Его лицо с русым пушком над верхней губой покрылось нервными красными пятнами, — ты видимо вообразил себя ангелочком, Селвин! Только посмотрите, какой примерный ученик! — Ну, хватит, если вы сейчас поцапаетесь — это будет очень плохой пример поведения! — тихой скороговоркой Мальсибер попытался перевести все в шутку, но невзначай оставил руку в перчатке из драконьей кожи на плече Булстроуда. Белесые брови Селвина поползли вверх. — Я всего лишь выполняю задание профессора Стебль. От его надменно-вежливого тона, Булстроуда едва не вывернуло наизнанку, однако он сдержался, вяло заухмылялся на неловкий каламбур Мальсибера, и шум возле соседнего дерева утих. И я снова посмотрел на…я же сказал себе, что не буду больше смотреть на Блэка. Обещания надо выполнять, не так ли? Особенно если дал обещание самому себе. Это так просто, отвернуться и… Блэк ещё раз потянулся, сцепив руки над головой, продемонстрировав всему миру тонкие завитки в подмышках. Потом зачем-то отобрал у Люпина его ножницы и, смеясь, взлохматил однокурснику волосы. Красивый. У меня не было сил ужасаться. Она, эта мысль о несомненной привлекательности гриффиндорца, и прежде возникала в моей голове. Сначала словно шумная петарда, потом как огонёк щёлкнувшей зажигалки или дрожащее пламя над болотной водой. Теперь это всё звучало просто как констатация факта. Не более, чем безобидное наблюдение глаз, незаметно скользнувших по волосам, чёрной майке и брюкам, по чёрным же забрызганным ботинкам. Я привык к тому, что иногда неправильно реагировал на гриффиндорца. Это всё Блэк. Он был в этом смертельно виноват. Я сам был бы только рад, если б удалось свернуть ровный нос Блэка и раскровавить до безобразной кляксы его кукольный рот. Но в конце концов, в этом было даже что-то приятное и злорадное — в том, что я раз за разом определял внешность Блэка как слащавую и до невозможности смазливую, проще говоря, как внешность, подходящую больше девушке или гомосексуалисту из тех, кто с готовностью снимает штаны и подставляет зад для траханья. Блэк бодро и энергично управлялся с ножницами, оставив свою обыкновенную скучающе-ленивую манеру, иногда оглядывался на Римуса и Петтигрю, встряхивал головой, убирая пряди со лба, улыбался и вроде отпускал какие-то комментарии. Я даже улавливал в общем гуле металлическое клацанье и громкий хруст веток. Наконец, Блэк, решив, видимо, привлечь к себе внимание, дикой кошкой вскочил на край горшка… «Так ведь, Лили… это он перед тобой выпендривается!» …чем дольше я смотрел на гриффиндорца, тем опрометчивее казалось мне это занятие, тем сильнее меня точило… некое мрачное подозрение. Ещё месяц назад я отбросил эту мысль даже как невозможную и просто нелепую, но с недавнего времени я знал, что мир и люди в нём сошли с ума, и в творящемся вокруг безумии всё переворачивается с ног на голову. Когда я, ёжась от холодного воздуха, обернулся, в первую секунду мы с Блэком даже встретились глазами — в четвёртый раз за урок — но Блэк тут же отвлёкся, повернулся к Люпину и что-то ему сказал со странным отрешённым лицом. Люпин явно остался в недоумении, но Блэк удивлённой физиономии однокурсника либо не заметил, либо нарочно проигнорировал. Я же начал рассматривать сумасшедшего извращенца, будто ничего не произошло, не думая ни о чём… Если Блэк следит за мной… Я нервно ковырял дырку, которую на ощупь обнаружил в углу кармана, испытывая желание потихоньку вытащить палочку и сделать несколько движений, чтобы гриффиндорец вдруг подвернул ногу и с грохотом свалился с горшка. Если Блэк в этот самый момент знает, что я самым что ни на есть тупым образом пялюсь ему в спину, то возможно, все, что он делает сейчас неслучайно, с какой-то странной, извращённой целью. То есть... Он повернул голову и неожиданно я увидел то в высшей степени пафосное выражение лица, с которым Блэк, прямой и изящный, как будто находился не в грязной теплице, а за обеденным столом с королевой Англии. Его майка заменяла костюм, но кем же в таком случае стал я? Блэк отчаянно забалансировал на узкой кромке и упорно потянулся к сухой ветке на самом верху, напрягая мышцы. И я прыснул. Прижал ко рту ладонь в грязной перчатке, однако хриплый сумасшедший хохот колол изнутри, будто раздувшаяся рыба-ёж. Невероятно и блядски нелепо, если Блэк действительно сейчас красуется и выламывается передо мной, пытаясь произвести впечатление. Возможно, ждёт моей реакции. Возможно, он даже слегка волнуется, как если бы я был строгим экзаменатором, а он — учеником. — Снейп? — удивлённо протянул Эйвери, остановился не дойдя до меня пары шагов. Я, всё также прижимая перчатку к лицу, резко повернулся спиной к Блэку, его дереву и всем гриффиндорцам, находящимся с ним рядом. Смотреть больше было никак нельзя, да и Блэк мог заметить неладное. Задушенный смех перешёл в глухое утробное похрюкивание, и видимо, оно было даже заразительным, потому что Эйвери несколько секунд боролся с бледной улыбкой. — Что тебя так развеселило? — наконец, спросил он. На этот раз его изумлённый голос достиг моего сознания. Я проглотил очередной хрюк — меня будто ударили в живот. Что на меня нашло? Ужасно. Лицо горело, будто я только что заглянул в кипящий котёл. Меня лихорадило. Я отнял перчатку от лица и, сдёргивая её с руки, чтобы вытереть выступившие слёзы, был бы рад уйти подальше от Блэка, на время затеряться среди слизеринцев. Однако абсолютно не знал, что ответить Эйвери насчёт причин своего смеха. *** Мне было не до хохотания. Я быстро достал палочку из внутреннего кармана мантии и направил её на узкую полоску между дверью и косяком, через которую в пустую теплицы проникал с улицы зимний холод и белый свет. Замер в напряжённом ожидании. Был готов произнести заклинание, как только скрипнут петли и поток света перекроется тёмным силуэтом гриффиндорца. Секунда, другая. Опустил палочку, чувствуя как дрожат пальцы. Блэк точно подумает, что я до усрачки боюсь его. Насмешек не избежать. Я не всегда вынимаю палочку, когда встречаю Блэка в библиотеке — там много людей и мадам Пинс, которая следит за порядком. Я не всегда вынимаю палочку, когда встречаю Блэка в коридоре — там много людей, старосты и профессора. Здесь — никого нет, ни учеников, ни профессоров. Если я уберу палочку обратно в карман, то окажусь очень смелым, но беззащитным. Просто глупым. Времени на размышления не оставалось. Я услышал — или мне показалось, что услышал — оглушительный хруст снега перед входом в теплицу и, поспешно сунув палочку в карман плаща, так что её рукоять осталась торчать из кармана, отвернулся к стулу. На сиденье стула стопкой лежали книги, которыми, по идее, я должен был заинтересоваться, а не тем, покажусь ли я трусом или нет. Блэк молча вошёл в теплицу и застал меня за внимательным разбором книг — весьма правильно. *** Я презрительно поморщился оттого, что Блэк снова начал строить из себя заботливую мамашу (не хватало только потасканного махрового халата и огромных розовых бигудей, как у миссис Коул из соседнего по Паучьему Тупику дома). Потом парень, ухмыляясь, наставил на меня палец и с вызовом, почти угрозой, повысил голос: — Но если мои догадки верны… — …то мне придётся признать существование у гриффиндорцев мозга? — раздражённо завершил я его фразу и едва удержался от нервного возбуждённого смешка — отзвука того умирающего хихиканья, которым я озадачил Эйвери. Уж чего я не ожидал от прожжённого и на голову гриффиндористого гриффиндорца, так это яростной попытки разоблачить меня. Хоть в чем-нибудь, хоть в каких-то махинациях с новыми книгами. Мы были квиты, но, всё равно, это раздражало. Блэк шумно дышал, порывался пройтись по теплице туда-сюда стремительным шагом, но пока держался и неотрывно смотрел на меня, уже не пряча за непринужденным тоном предвкушение и нетерпение. — Ну… как-то ты и твои дружки втираете очки девушкам и профессорам на счёт своей гениальности, — язвительно проговорил я, вопреки всему, чувствуя странный душевный подъём, невольно вытягиваясь, чтобы быть повыше, и с любопытством заглядывая Блэку в сосредоточенное лицо, — хотя это скорее говорит об отсутствии мозгов у тех, кто на это ведётся… Наверняка, прозвучало так, будто я завидую. Таким же мерзким холодком по позвоночнику вспомнились люпиновские всё понимащие слова: «лично я против слизеринцев ничего не имею! Как и против любого другого факультета. К-как жаль, что…» Разумеется, все догадки Блэка были неверны. Или почти неверны — мне удалось получить на руки неплохую книжку по чарам и кое-чему ещё, но я ничего не планировал заранее. Я понятия не имел, что библиотека закрыта. Любопытно, как, по представлению Блэка, я бы поперся в Большой Зал с гигантской стопкой библиотечных книг, летящей за мной? Наверняка, кто-нибудь пролил на них тыквенный сок или уронил сэндвич с горчицей. Я мог бы оставить книги на подоконнике, в надежде, что никто не захочет подшутить над ними в моё отсутствие, а потом обнаружить огромную толпу из желающих сдать старые книги и получить новые. К слову, я всё же успел перекусить, правда, когда я, сдав все книги, пришёл в Большой Зал, гриффиндорцев и, в частности Мародёров, там уже не было. Я изучал потрепанные книжные корешки на полке в пустой теплице. Молчание затянулось и, продолжая думать о обедах, книгах, неприятных словах и почему-то о ногах Блэка на чужих коленях, я тихо прошипел: — Надо же, ты заделался Шерлоком Холмсом? А кто вместо доктора Ватсона? Люпин? Я осёкся и не указал Блэку, что в последнее время Люпин выглядит неважно, и похоже, больше, чем я, нуждается в «мамочке» в виде сумасшедшего извращенца. Что в таком случае подумал бы Блэк? *** Блэку нравится, когда я злюсь и теряю над собой контроль. Когда меня трясёт от бешенства. О, я могу понять его — это, оказывается, вполне взаимно. То щемящее чувство ядовитой слюны во рту и выпрыгивающего из груди сердца. Смотришь прямо в лихорадочно блестящие глаза и осознаёшь своё превосходство. Хотя бы в том, что это он, грёбанный Блэк, приходит ко мне и говорит никчёмные слова о любви и отношениях, а не наоборот! Да, в этой игре могут участвовать и двое, с переменным успехом. Унижать его, поступать и говорить, не так, как ему бы хотелось — что может быть приятней? Словно со всей силы наступать на ногу. Или прокалывать вилами голую грудь, словами, как ножом, сдирая с его смазливого лица весь лоск. — Да, да, ты предлагал золотой котёл, в замен тобой же испорченного, Блэк. — издевательски проговорил я, словно укусил за руку, которой Блэк пытался меня удержать (и он снова медленно её опустил, освобождая выход), и добавил, чувствуя потребность скорее выйти на свежий воздух, подальше от сгущающейся вокруг ауры разъярённого человека. — Я помню. Твою — очень по-гриффиндорски — попытку купить меня. Снег падал на горячее лицо. Остановиться бы, отдышаться, помотать головой — нет времени. У меня появился шанс закончить этот разговор здесь и сейчас, пока Блэк не опомнился. Так что я поспешил по сугробам. *** — Какого хрена ты лыбишься?! — зло вырвалось у меня. На самом деле, даже с обидой. Ища вылетевшую из рук книжку и волшебную палочку, не мог перестать думать о лице гриффиндорца. Не о той нахальной, липкой, как подтаявший снег, улыбке, с которой он сейчас смотрел на меня, рассевшись на льду. О том, выражении, которое было у него на лице всего минуту назад. Какую-то минуту назад, когда он едва стоял на ногах, трогал себя за горло и часто-часто судорожно дышал. Такое обескураженное и беззащитное, хоть пальцем потрогай. Нормальное лицо. Почти человеческое. — Чего ты на меня взъелся?! — голос у Блэка был все ещё сиплый — заставил вздрогнуть — однако, как обычно, весёлый и наглый — Я же не специально! Я искоса осторожно глянул на него, отряхивая книгу от снега. Блэк смотрел мне на руки и ухмылялся. Человеческое лицо у мародера… надо же такое выдумать. Я видел, как Поттер махал палочкой несколько дней назад. Если бы не его колдовство, я бы был уже в теплице, не валялся в куче-мале с Блэком почти что в обнимку. — Поттер, гребанный Поттер, чтоб он сдох… Блэк вздохнул и заёрзал, вызвал у меня желание резко отодвинуться. Или поинтересоваться, не чешется ли у него жопа от постоянных сношений с Поттером. — Он не ради тебя это сделал, — поучающим тоном проговорил гриффиндорец, которого, конечно, я ни о чём не спрашивал, — а ради Мальсибера и Булстроуда! Я с яростью поднял на него глаза, и он заткнулся, прикусив губу. Будто это извиняло его улыбку и бьющий по мозгам жизнерадостный голос. Я поднялся. Блэк, тоже начал подниматься, сначала встал на колени, пару раз ругнувшись и испачкав руки в снегу, потом забалансировал на полусогнутых. Надоедливый, смеющийся и уязвимый… Один толчок и… Блэк полетел на лёд, и с неразборчивыми воплями проехал на боку около ярда. Подбежал к нему и, схватив за мантию, попытался ударить его. Осуществить свои мечты о сломанном носе и кровоподтеках, до неузнаваемости уродующих гриффиндорца. Отомстить за то, что мой мир в одночасье перевернулся вверх тормашками. Беситься и хохотать — не хочу, если это зависит от Блэка! Ненавижу! Я потянул мантию на себя и почувствовал тяжесть барахтающегося в ней тела. Через мгновение Блэк, ткнув меня ногой, каким-то невероятным способом нашёл точку опоры и сел. Нацеленный на переносицу кулак с хлопком обняла мокрая холодная ладонь. — Ты что, решил-таки подраться со мной?! — задыхаясь, спросил он и рассмеялся отрывисто и лающе. Любопытно, сколько времени анимагу нужно провести в его второй форме, чтобы в человеческом образе у него начали проявляться животные признаки? Или такие вещи проявляются сразу? Блэк наклонил голову и дотронулся до моего запястья, будто хотел осторожно поднести его к своим приоткрытым губам. Что я делаю? Отшатнулся от Блэка. Снег отрезвляюще захрустел под ногами. На него не подействовала угроза удушья — он всё ещё в состоянии не только дышать, но и ржать — разве подействует на него маггловское рукоприкладство? Или мне просто вдруг захотелось к нему прикоснуться? Своими руками причинить ему боль. Когда я попытался придушить Поттера, и на его шее остались следы, он не стал ничего лечить и скрывать — он начал щеголять ими, как модным аксессуаром. И нашлись люди, которым это понравилось. Что Блэку помешает поступить так же? Это была горькая мысль, горше костероста раз в двести, она лишала всех сил. Даже убивала желание бороться. Блэк сделал вид, что читает обложку справочника, потом довольно презрительно посмотрел на меня. — Ты ничего не забыл? — он помахал книжкой. Я отвёл взгляд, чтобы не выдать своего разъёбанного душевного состояния. Мне хотелось руками обнять плечи, но в одной руке у меня была палочка, а другую я протянул вперёд, чтобы взять у Блэка справочник. И всё же я уже говорил, что в эту игру могут играть двое. Знаю я, чему Блэк не может ничего противопоставить. Он ведь мародёр номер два, так? И, по его собственным словам, прекрасно знает, что такое друзья. *** Тащился за мной на расстоянии нескольких шагов, так что я слышал как звонко хрустит снег под его обувью. Как ни странно, я почти кожей чувствовал его подавленность. Я думал о том, что сказал ему, и что он мне наговорил в теплице. «Я ведь и правда могу что-то сделать для тебя…» Странный вопрос в контрольной от Фливика — это не ловушка, так маленькая колдобина, небрежно прикрытая упавшим листом. Вот где действительно была смертельная ловушка, с голодными пираньями и ядовитыми кольями внутри. Очень похоже на ловушку. — Честно говоря… — я едва не вскрикнул, едва не обернулся на голос Блэка, прозвучавший прямо за спиной, — я тоже не восторге. Я… — Блэк выделил это слово — …не в восторге от того, что Джеймс влюбился в эту борзую, много думающую о себе зануду. Я остановился, давая ему догнать меня. Он казался раздражённым и действительно подавленным. Не улыбался, хотя это ничего не значило. Вряд ли он собирается говорить со мной — «Нюниусом» — по душам. С чего он вообще вдруг решил заговорить? Я бы меньше удивился, если б он начал кричать и крушить все подряд. Вернее, совсем бы не удивился. Я, на зло, мог бы промолчать или ускорить шаг и с холодной сумрачной улицы войти в душную, многолюдную и ярко освещённую теплицу. Я был очень зол и искренне, горячо, до тяжёлого комка в груди, ненавидел остановившегося Блэка. Почему же я... — Знаешь что, Блэк… — я поджал губы и повернулся к нему. Я хотел сказать, что кому-кому, но только не Сириусу Блэку называть Лили «борзой и много о себе думающей». А ещё хотел сказать, что не больно-то похоже, что он «не в восторге», и что первой просьбе он поможет Поттеру подобраться к Лили. Вот что я хотел ему сказать, но… *** Урок подходил к концу. Профессор Стебль диктовала домашнее задание. Вокруг скрипели старательно перья. Рука Поттера нежно скользила по затылку Блэка. Поттер что-то негромко говорил на ухо своему товарищу и вытаскивал язык, будто намеревался лизнуть Блэка в ухо или щёку. Блэк на меня не смотрел (или не хотел встречаться со мной взглядом), но мне казалось, что он совершенно не слушает Поттера. Он вообще будто был весь в своих мыслях. Наконец, сумасшедший извращенец очнулся и, проронив что-то забавное, приобнял Поттера за пояс. Поттер отреагировал на это смехом и запрокинул голову, демонстрируя голую шею, на которой уже не осталось никаких напоминаний о моих руках. Я перевёл взгляд на профессора Стебль. Прочитать всё об этих растениях начиная со сто двадцатой страницы и законспектировать параграф… почему-то я не испытавал по отношению к Поттеру того странного чувства беспричинной ненависти, когда он прикасался к Блэку, какое возникало у меня отношению к бедненькому больному и такому дружелюбному Люпину. Может, я уже так сильно ненавидел Поттера, что мне просто невозможно было ненавидеть его больше. А может, дело было в том, что Поттер увивался за Лили, и вышла бы нелепица, если б я начал подозревать его ещё в чём-то...