Самое настоящее проклятие

Это был самый худший день рождения тёти Марты из всех, что только помнил Римус. Уединённый деревенский домик в Йоркшире, где жили его тетя по отцу и её муж, пах полукнизлом по кличке Скунс, засушенными травами и ядрёным средством от садовых гномов. Римус несколько раз в год бывал здесь — на день рождения хозяев дома, на Хэллоуин и в преддверии Рождества. До вчерашнего дня Римус думал, что в этих поездках ничего не может быть хуже сладкой до зубной боли праздничной выпечки тёти Марты и тонких усиков дяди Генри, который рассуждал с неприятной улыбкой о том, что Лайелл Люпин поступил как настоящий романтик, женившись на невероятно красивой маггле, матери Римуса. В устах дяди Генри слово «романтик» почему-то казалось чем-то оскорбительным. Этот плотный краснощёкий человек любил развалиться в кресле у настоящего камина с рюмкой чего-то, в чём Римус подозревал огневиски, и повторять, что он, слава Мерлину, человек традиций — его-то жена чистокровная волшебница, пусть и не из какого-то очень знатного и богатого рода. Но вчерашний инцидент переплюнул все прошлые неприятности, случавшиеся с Римусом в гостях. Это было хуже того раза, когда он случайно запер дядю Генри в ванной, уронив швабру, и хуже памятного случая с котом, залезшим от испуга на крышу. Римус даже не был уверен возьмет ли отец его снова в Йоркшир, когда придёт время ёлок, украшенных гирляндами и ангелами. Ведь ни тетя Марта, ни дядя Генри не знали, что… В общем, это было просто шокирующим событием, когда в открытое окно влетела огромная незнакомая сова и, пролетев над очередным кулинарным шедевром тёти Марты, от которого у Римуса вскоре должны были слипнуться засахаренные внутренности, кинула конверт прямо мальчику на колени. Хороший плотный пергамент, очень приятный на ощупь. Зелёные чернила. Конверт был запечатан красивой печатью пурпурного воска. С гербом. И его уже никак нельзя было спрятать. Дядя Генри громким возбуждённым голосом пресекая все возражения, торжественно вручил Римусу свою старую метлу, всю в паутине и помёте докси — он принёс её из сарая.  — Что? Правила все те же? Ну так пригодится на втором курсе, молодой человек! — дядя Генри внезапно склонился над мальчиком и подмигнул растерянному Римусу. И даже его топорщащиеся тараканьи усики теперь казались не такими уж и противными. Метлу у Римуса, однако забрали и приставили к креслу, на котором лежал полосатый Скунс, поводя ушами и злобно зыркая огромными зелёными глазами на непонятно с чего расшумевшихся двуногих. Тетя Марта растроганно промокнула глаза бумажной салфеткой и поспешно сунула Римусу добавки. Римус сидел на высоком стуле перед целой горой покрытых ослепительной глазурью шоколадных кексов, сжимая в руках заветный тяжёлый конверт, и просто не мог не поддаться царившему в доме дяди и тети воодушевлению — в честь его, Римуса, зачисления в лучшую школу магии и волшебства в мире. Его отец неспешно орудовал вилкой, доедая рыбу, и, наконец, спокойно сказал, не поднимая глаз от тарелки, в ответ на восторги и упрёки тёти Марты:  — Я всегда знал, что мой сын — волшебник. Римус ещё на что-то надеялся, даже когда отец, покончив с рыбой, завёл долгий разговор о своих делах в министерстве. В глубине души Римус, конечно, понимал, что ничего не изменилось. Доходило двенадцать, когда взрослые опомнились и отправили Римуса спать, ещё раз поздравив с получением письма. Римус поднялся по лестнице на второй этаж — ему всегда доставалась маленькая гостевая комната наверху, а отцу стелили в гостиной на диване. Мальчик аккуратно положил конверт на подушку, переоделся в пахнущую стиральным порошком фланелевую пижаму, сомневаясь, что способен заснуть сегодня ночью. Он так и не распечатал этот конверт. Почему? Ведь это его письмо, и это его имя написано зелеными чернилами. Конверт притягивал взгляд, не позволял думать о чем-либо другом. Римус прошелся по комнате, выдохнул, решаясь и пытаясь справиться с сердцебиением — словно огромная муха тупо билась о стенку банки — схватил письмо и только хотел разломать печать, как услышал тяжёлые шаги по лестнице, замершие у его двери.  — Римус? — в комнату заглянул Лайелл Люпин, сначала из-за двери осторожно показалась его голова, с ранней сединой в волосах, а потом и вся высокая фигура отца, в сером пиджаке, — не спишь ещё? Это было очевидно — в комнате горел свет, одеяло было не разобрано, а Римус стоял рядом с кроватью с конвертом в руках.  — Нет, не сплю, — быстро ответил мальчик, глянув на отца. Он знал, что слишком неспокойно дышит и к тому же лицо у Римуса было красное, возбуждённое. От этого ему сделалось неловко, и мальчик поспешил отвернуться к тёмному окну.  — На счёт письма… — заговорил отец, как всегда абсолютно владея собой. Но Римус каким-то внутренним чутьём уловил в его негромком голосе дрожь. Римус чувствовал на себе внимательный взгляд и видел в стекле собственную вытянутую физиономию, — Ты же помнишь о чем мы говорили? У его двойника в стекле дрожал подбородок. Это была ошибка. Ужасная и очень болезненная ошибка, одним словом, это был самый худший день рождения тети Марты, из всех. Отец объяснял все странности, связанные с Римусом — в детстве он никогда не выходил играть с соседскими детьми (а потом его и звать перестали) и часто запирался в своей комнате, когда кто-то приходил к родителям домой — слабым здоровьем, чувствительной нервной системой, стеснительностью и склонностью мальчика к спокойным играм. Римус полагал, что все они, и папины сослуживцы и соседи считали его либо полным психом, либо страшным воображалой, либо умником, вроде вундер-кинда, проводящего целые дни за книгами. Он, естественно, не был ни первым, ни вторым, ни третьим, хотя читать любил. Отец учил его сам, лично, и, кажется, был неплохим учителем, правда, сравнивать Римусу было не с чем. У него ещё не было волшебной палочки, в его распоряжении были только учебники за первый и второй курс, но кое в чем мальчик уже разобрался. Например, в том, что не изобрели ещё такого зелья или заклятия, которое бы превратило оборотня обратно в человека, навсегда бы превратило, на всю жизнь. Но чаще всего отец пропадал на службе, а Римусу в конец надоедало чтение, и тогда он просто смотрел в потолок, мечтал о несбыточном или открывал окно и высовывался из него по пояс. Ветер лохматил ему волосы, приносил различные запахи и звуки. Из своего окна мальчик мог видеть задний дворик, заметённый снегом или заваленный сухими листьями, или весь в буйной крапиве и диких маках — в зависимости от времени года. А ещё он видел холмы, и далеко за холмами домики маггловской деревни, куда ему строжайше было запрещено ходить. Римус знал почему. Об этом они с отцом тоже говорили. Самое смешное, что мама, кажется, действительно воспринимала Римуса как смертельно больного, будто он в любой момент мог упасть замертво. Она всегда проверяла надел ли Римус теплые носки, сердилась, когда он пропускал ужин. Римусу не желательно было выходить на улицу в сильный мороз, выходить на улицу в жару, мало есть или есть слишком много, гладить чужих животных (своих, к вящему сожалению мальчика, не было), засиживаться за книжкой (вредно для зрения и осанки) или быстро бегать, особенно по лестнице (о покупке метлы не могло быть и речи). Не то что действительно нельзя, но мама тут же начинала беспокоиться, будто можно было умереть от сквозняка или невымытых перед едой рук. Если б это было так, то… Римус иногда думал, что возможно ему стоило бы умереть в ту самую ночь, когда все случилось. Тогда бы его родители не страдали так, и мать не волновалась из-за каждого его чиха, и не плакала бы тихо по ночам. И не было бы выражения муки на умном лице отца, когда тот напоминал сыну о том, что тот никогда не поедет в Хогвартс. За завтраком Римуса выдавали красные глаза, и он прятал их в тарелке с яичницей. Отец пил крепкий кофе, стоя в дверях кухни, и извинялся перед дядей Генри и тетей Мартой за столь раннее прощание. Он получил милостивое разрешение воспользоваться их каминной сетью. К одиннадцати часам с большинством дел было покончено — они посетили банк Гринготтс, где Римус с опасливым любопытством разглядывал гоблинов, встретили несколько знакомых отца и остановились перекусить в недорогой забегаловке. Ещё при выходе из банка отец сжал руку Римуса в своей, чтобы они не потеряли друг друга в толпе, и коротко спросил:  — Ты в порядке? Не совсем было понятно, что он имеет в виду, но мальчик на всякий случай ответил:  — Да, в полном. А больше за всё это утро они не говорили, между ними висела какая-то недосказанность, напряжение, которое никто так и не решался нарушить. Римус смотрел себе под ноги, на мостовую, витал в облаках, постоянно возвращаясь мыслями к тому письму. И тут же нещадно казнил себя за расстраивающие родителей глупые мечты. Он хотел бы забыть обо всем и вести себя, будто ничего не случилось, но не мог этого сделать даже ради отца. Теперь они сидели за уличным столиком под ярким полосатым навесом. Отец заказал им обоим до черноты прожаренный стейк — он всегда выбирал мясо самой сильной прожарки, хотя мальчику оно казалось немного… суховатым. Никакого мяса с кровью. Римус без особого аппетита возил вилкой по большой тарелке, подцепляя ровно порезанные кусочки. Отец опустил газету и поверх неё посмотрел на Римуса.  — Почему не ешь? — спросил он. Римус пожал плечами.  — Не хочется. Отец ещё какое-то время пристально смотрел на него — Римус воткнул вилку в мясо так, что она с противным звуком царапнула по тарелке — а потом вновь зашуршал газетой.  — Ладно. Римус, честное слово, не хотел волновать отца или как-то смущать его. Отец должно быть страшно винил себя, хотя не был, конечно, ни в чём виноват. Римусу просто не повезло. Ещё эта дурацкая сова… Мальчик поёжился и уставился на жареное мясо. Перед его глазами возникло мрачное воспоминание: чёрная влажная земля со следами гигантских волчьих лап, белые перья, измазанные в липком и красном, и в середине неподвижная гусиная тушка — голова птицы откушена. Римус усилием воли отогнал дурное воспоминание, но вопреки всему внезапно почувствовал зверский голод. Звериный. Когда в животе Римуса образовалось приятное чувство заполненности, отец сложил газету и встал из-за стола.  — Подожди немного, сейчас пойдём, — проронил он и пошёл в сторону кафе. Римус поднял глаза, увидел удаляющийся серый пиджак и понял, что остался наедине с пустой тарелкой. До начала учебного года оставалось не так уж много времени. Римус, подперев щёку ладонью, разглядывал спешащих по Косой аллее людей и взглядом невольно выцеплял среди толпы взволнованных родителей и детей с кучей новеньких свёртков. Мимо быстрым чеканным шагом прошла высокая чуть полноватая женщина в зеленой ведьмовской шляпе с серебряной пряжкой и чёрной атласной мантии. Рядом с ней старательно вышагивал мальчик лет девяти, черноволосый, в строгом костюме с белым накрахмаленным до жёсткости воротничком. У обоих лица были бледные, сосредоточенные и высокомерные. В этой парочке было что-то несомненно эффектное, волевое, привлекающее взгляд, так что не только Римус, поворачивая голову, следил за ними, и прохожие уступали им дорогу, а некоторые мужчины восклицали «Добрый день, леди!» и приподнимали шляпы. Но вместе с тем и эта женщина и мальчик были Римусу смутно неприятны. Они казались холодными, как мрамор и слишком жуткими в своих старомодных нарядах с иголочки. Как только они совершенно скрылись из виду, звонко хлопнула дверь соседнего магазина. Римус посмотрел в сторону и увидел высокого мальчика с чёрными вьющимися волосами, по всей видимости одних с Римусом лет. Незнакомый мальчик был одет в чёрную мантию из-под которой торчал незастёгнутый воротник рубашки. Мальчик щурился от солнечного света, странно оглядывался, будто готовый в любой момент снова юркнуть за дверь магазина, а потом он решительно двинулся в сторону Римуса. Правда, на самого Римуса он не смотрел, и, кажется, совсем его не видел, занятый какими-то своими мыслями. Римус замер, наблюдая. Он почти никогда не общался со сверстниками. Родителей можно было понять, они боялись, что Римус проговорится о своей тайне, но и сам Римус рано понял, что никто не захочет дружить с чудовищем. Люди считают оборотней бездушными, злобными существами. И они правы. Но это не отменяло того, что ему до смерти хотелось с кем-нибудь познакомиться, а может даже и подружиться. Римус недоумённо моргнул — мальчик с вьющимися волосами, дёргая мантию на груди, остановился прямо у их с отцом столика и — у Римуса от удивления глаза полезли на лоб — стащил со стола нож, которым отец разрезал мясо. Римус прижался к спинке стула, не в силах произнести ни слова и совсем уж невежливо таращился на этого странного мальчика, который, прикусив кончик языка, быстро отпарывал змеиную эмблему со своей мантии. Наконец, он яростным движением сорвал её с груди, и с возгласом бросил на землю. Не глядя вернул нож на стол, задев лезвием тарелку. Тарелка зазвенела, мальчик повернул голову, и вот тут он встретился взглядом с застывшим и крайне изумлённым Римусом.  — Э-э-а-агхм… — глубокомысленно протянул мальчик, вытянув руки по швам, и, видимо, решив всё-таки объясниться, втянул сквозь зубы воздух и громко выпалил, — Мои родители! По-моему, они сошли с ума! Ничего это не объясняло, но Римус умудрился кивнуть с понимающим видом. Странный мальчик быстро отошёл от удивления и расплылся в довольной улыбке.  — Видел? — горделиво хмыкнул он, указывая на валяющийся кусок серебристо-зелёной ткани.  — Ага… — Римус сглотнул и поспешно исправился: — то есть да, конечно я видел… Но его попытки быть вежливым провалились. — Видите ли, у них и без меня всё решено! — мальчик перебил его, подражая чьему-то противному голосу, и почти снисходительно добавил, — идиоты! И снова он будто забыл про Римуса. Мельком окинул улицу высокомерным взглядом и, не прощаясь, уверенно влился в толпу спешащих волшебников. А через полминуты вернулся отец. «Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними» — вот как называлось место, где работал папа Римуса. Римусу нравилось здесь находиться, многие сотрудники знали его ещё совсем ребёнком и неплохо к нему относились, к тому же в небольшом кабинете часто происходило что-нибудь интересное. В прошлый раз, например, два молодых стажера Пол и Чарли сломали косяк двери, затаскивая в кабинет большой аквариум с плавающей в нём толстой русалкой. Русалка то и дело прилипала к стеклу и требовательно стучала по нему перепончатыми ладонями. А потом старенькому мистеру Брауну пришлось засунуть голову в воду, чтобы поговорить с ней — как смешно, словно два крысиных хвостика, выглядели его длинные седые и совершенно мокрые усы, когда он вытащил голову из аквариума. Но сегодня в отделе почти никого не было, только веснушчатый Пол сидел за столом в углу, склонившись над бумагой, и задумчиво почёсывал пером бровь. Римус примостился в другом углу и разглядывал доску с информацией о разыскиваемых духах, существах и тварях. Злобное приведение чьей-то бабушки, напугавшее несколько магглов, похожая история с кентавром, которому вздумалось среди бела дня выйти на автомобильное шоссе. Внимание Римуса привлекла колдография, прикреплённая в середине доски. Если он ждал какого-то жуткого оскала и горящих лютой кровожадностью глаз, то ошибся. Лицо на колдографии было совершенно обычное, если только немного худое и давно не бритое. Мужчина безразлично взирал на Римуса со стены и только иногда неуверенно приподнимал уголок губ и поворачивал голову. Фенрир Грейбек. Римус не раз слышал это имя, не от отца — от его сослуживцев. Грейбек был оборотнем, который подозревался в разных злодеяниях, в том числе в нескольких убийствах. Римус с каким-то тяжёлым чувством вглядывался в колдографию, но когда мужчина снова растерянно усмехнулся и, казалось, посмотрел мальчику прямо в глаза, он не выдержал и опустил взгляд на свои крепко сцепленные руки, лежащие на коленях. А что если когда-нибудь его колдографию повесят на эту большую доску? Наверное, он тоже будет выглядеть так же безобидно и потеряно как этот Грейбек. Римус уже представил, какое будет изображение: спутанные патлы, исхудавшее грязное лицо, ярко выделяющиеся шрамы на лице и шее, потухший взгляд убийцы. И вздрогнул. Обнял руками свои плечи. Пол заметил движение мальчика и спросил не холодно ли ему, но Римус отрицательно замотал головой. Он думал: стоит один раз ошибиться в полнолуние и его, Римуса, жизнь будет кончена. Зверь внутри, от которого не избавиться, жаждет крови и, не находя её, в ярости воёт и кусает сам себя. Он не знает ни любви, ни жалости, ни страха перед законом. Для него — Римус прекрасно это помнил — перестают существовать родители и друзья. Где-то в глубине души Римус жалел Грейбека и жалел себя. Римуса повело после трансгрессии, он едва не упал, но отец всё так же крепко держал его за локоть. Они оказались аккурат перед крыльцом дома. Отец выпустил Римуса, поднялся по ступенькам и собирался уже постучаться, как дверь открылась. На пороге стояла Хоуп Люпин в мягких пижамных штанах и домашних тапочках, она отошла в сторону, давая пройти в дом отцу и Римусу, а когда они оказались внутри взволнованно сообщила, понизив голос:  — Мальчики, у нас гости. Она дёрнула подбородком в сторону гостиной и вдруг крепко обняла Римуса. И продолжала гладить его по плечам, когда из освещённой гостиной вышел высокий человек. Он был худ и очень стар, судя по его длинной серебристой бороде. А ещё он, видимо, был немного сумасшедший, потому что надел ярко-малиновую в крапинку мантию.  — Профессор Дамблдор? — удивлённо воскликнул отец, в то время как Римус с любопытством разглядывал необыкновенную мантию гостя. Профессор с вкладыша шоколадной лягушки тепло улыбнулся. Его проницательные голубые глаза остановились на мальчике…