Самое настоящее проклятие

«В закрытый рот не залетит и малютка-пикси». «Слово — золото, молчание — философский камень» Так гласил взятый из семейной библиотеки словарь волшебных поговорок. Его толстый кожаный, с золотыми буквами, переплёт, заколдованный каким-то ярым ненавистником словарей, начисто рассеивал все поисковые чары, и поэтому я в нём прятал запрещённые письма из Годриковой Впадины. Пока не сравнялся ростом с отцом и в очередном тяжёлом «разговоре» не пригрозил мамочке: если она наложит лапы на мою переписку с друзьями — я на веки вечные втопчу драгоценную репутацию семьи в грязь. Другими словами… иногда лучше промолчать. Так считают все эти рассудительные люди — вроде Римуса с его слабыми улыбками или брата с неодобрительными вздохами — которые совсем на меня не похожи. Которые никогда не делают ошибок. Наверное, странно об этом думать, когда несёшься по лестнице, перескакивая через три-пять ступенек за раз и, словно не было никакой бессонной ночи, брызжешь во все стороны бодростью, как солнечными зайцами. Талант вовремя затыкаться… Это же… просто снег, да? От него, от его блеска щуришь глаза, вздрагиваешь и смеёшься. Перехватывает дыхание и жарко разгорается лицо. Мысли казались отрывочными и тоже прыгали, как блохи, с одного на другое. Снег…слова…что-то про грёбанного Нюниуса, окончательно испорченный день и язык… Неудивительно, что он разозлился, и ему было больно. Последние ступеньки — едва мелькнули под подошвой. Длинный коридор без окон, похожий на внутренности носка. Нет, конечно, я не надеялся, что он посмеется. Уж точно не открыто, раскатисто и громко, как Джеймс. Снейп вообще не стал бы этого делать — не стал бы смеяться с моих шуток… Он был здесь. В этой в комнате, кажущейся на первый взгляд такой тихой и пустой. Со сверкающими в полумраке рядами наград — ужасно пустой. Невыносимо тихой. Я поскрёб ногтем подсохшую корку на подбородке, и как раз прицеливался пнуть один из золотых кубков, что катались по полу, чтобы он со звоном врезался в стену (или, что вероятнее, я бы сломал себе палец на ноге) когда вдруг замер. Будто я был псом и вертлявыми лохматыми ушами мог различить, как в нескольких шагах от меня кто-то дышит. Рванул в глубину зала.  — Северус… Словно накинуть тяжёлую горностаевую мантию — положить руки на плечи, надавить, как если бы Снейп был мячом, готовым вырваться и взмыть в воздух. Прижаться губами к губам, раскрытыми жадно — к поджавшимся. Слишком похоже… на прошлый раз, когда я получил письмо из министерства, когда, целуя, хотел отомстить и унизить. —…прости, прости меня! Я… В кои-то веки Снейп не рвался перебивать. Я же будто прыгнул и с головой погрузился в жутко холодную воду. То ли от крика, то ли от стёкшей по нему изнутри крови — в горле першило.  — С… Скажи мне, зачем нужно было убегать и прятаться? Я же… не собираюсь хватать за руки, прямо сейчас звать тебя пойти со мной обратно, к остальным! Хотя я знаю несколько занятий, которые куда как интереснее просиживания мантии в библиотеке и в гостиной. Или…хм… чем ты там хотел заняться? Снейп не отвечал. Он вообще не говорил ни слова, только смотрел странно, словно внутри него шла какая-то ожесточенная борьба. И прижимался к полкам. Они, наверное, неприятно впивались ему спину. Его била дрожь. Хотя я пытался выглядеть спокойным, меня тоже трясло. Можно подумать, что от сильного холода, но я чувствовал как дерево под ладонями быстро становится мокрым. Я чуть отодвинулся (Северус не отреагировал, даже не шелохнулся), втянул сквозь зубы тёплый воздух и с трудом глухо проговорил: — Я всего лишь хочу сказать… Я… Наверное, я перегнул палку? В чём-то. Ну…ботинок и те слова, которые ты слышал… Заёрзал ладонями, будто пытался неловко почесать их о полку, скрипом и шорохом продлить маленькую паузу. Снова придвинулся, с надеждой вгляделся в чёрные глаза, на что из губ Снейпа вырвался резкий свистящий выдох. Он весь подобрался и мгновенно стал похож на до звона натянутый волос единорога. — Наверное, думаешь… — выдавил из себя, переводя взгляд на тусклые отблески свечей на волосах (погладить? Такой естественный утешающий жест… нет, почему-то всё ещё страшно), —…думаешь: он говорит это, потому что мы здесь одни?! Если бы ты не ушёл так быстро, я бы ещё тогда сказал, при Джеймсе, при всех, что… что, ну… «Что ну…» — в уме передразнил сам себя. Красноречие во плоти! —…всё, что я сказал плохого — неправда, всего лишь… шутка! Дурацкая шутка. И ты уже разбил мне за неё лицо. Ладно. Ну да, мог бы, кстати, и словами сказать, что я перехожу черту или веду себя как… ладно. Вроде как разобрались, да? Ты ведь в порядке, так ведь? Честно говоря, я не красноречец, а просто дурак, объясняющий очевидные вещи, с лицом охуевающим, полыхающим уже не от бега по лестницам, а от стыда. Очевидно, не в порядке Почему Северус молчит и только глядит тускло, как в пустоту? Я практически ощущал вокруг своей головы огненный венец безумия, однако всё говорил, задыхаясь и вдавливая костяшки кулака в дерево, … что-то несуразное и горячее, как кипяток:  — Кажется, я натворил дел сегодня и вчера ночью. Нарвался на драку, соврал МакГонагалл… Знаешь, я просто хочу сказать, что это, конечно, странно. Но здорово. Вот так смотреть… я не знаю, как ты делаешь уроки? Разговаривать о чём-нибудь, без… — невольно запнулся и нахмурился, но, глядя на дрожащие плечи Северуса, не смог вспомнить почему, — без уловок. Эванс ведь тоже так делает? Или этот… Эйвери? Мне показалось, что в тёмных непроницаемых глазах блеснуло какое-то новое выражение, будто я добился какой-то реакции и словно в подтверждение моих мыслей Снейп снова резко выдохнул и пошевелил рукой, в которой стискивал палочку. Секунду я помолчал и всё же договорил почти беззвучно, глядя не в лицо, а в сторону: —…доставать тебя, ну, так, по мелочи. Знаешь, я не хочу, чтобы всё это слилось в канализацию, как какое-то дерьмо. Но ты же не станешь этого делать? Правда, не станешь, Северус? Даже если я в чём-то виноват, не будешь же ты дуться и обижаться из-за какой-то ебучей шу… —…вада… Когда Снейп открыл рот, я резко оборвал себя. Сам до этого момента не понимал, как меня нервировало это молчание — хотелось воскликнуть: да скажи хоть что-нибудь?! — и как я ждал ответа. Но в звенящей тишине услышал лишь какой-то еле слышный сиплый звук, похожий больше на стон, чем слово. Только когда на конце поднятой волшебной палочки вспыхнул свет, запоздало догадался: «А…» — он проинёс первую букву заклинания. Я навалился на полки, пытаясь удержаться и не рухнуть мешком вперёд, на Северуса и холодную изумрудную звезду у него в руке, силился что-то сказать — хотя бы «ух ты!» — не мог произнести ни звука. Горло свело сухим спазмом, но это был не страх. Не только он, но и удивление. И, пожалуй, восхищение, напоминавшее колкие, светлые пузырьки в бокале шампанского. Не знаю, убил ли хоть кого-нибудь в своей жизни профессор Флитвик, но он как-то рассказывал (конечно, исключительно для понимания теории заклинаний, а не как руководство к действию), что для большинства волшебников непростительные заклинания — бесполезны. Нужно действительно пожелать убить, а так хоть кричи или шепчи — всё равно ни одной, даже призрачной, зелёной искры не вызовешь. Смешно, но я, дрожа и покрываясь противным холодным потом, ощущал что-то вроде разочарования, когда свет на конце недвусмысленно приставленной к моей груди волшебной палочке слабел. Погас. Насовсем. Я поражённо взглянул на Снейпа и увидел в его осунувшемся лице такое же изумление. Впрочем, тут же его глаза мрачно заблестели, вызвав во мне инстинктивное желание отступить на шаг в тесном пространстве между шкафами и, защищаясь, вскинуть свою палочку. Снейп вернул на лицо холодное и собранное выражение. Я не успел ничего спросить. Это… было чем-то похоже на бред под высокой температурой. Или на запутанный сон. Только в сто раз хуже. «Странный? Это какой же такой странный?» Смех, отзывающийся хрустом льда и холодным покалыванием в ладони. «Ты, часом, не влюбился, дружище? Серьёзно…» «Я поняла, но ты можешь сказать, кто она?» Чьи-то прищуренные глаза, пахнущая свежестью, гладкая кожа под пальцами. «…если б у тебя были такие родители, как у меня…» Неожиданно отчётливое, до последнего волоска бровей, вопросительное лицо Джеймса в блеклом свете, льющемся из заколоченных окон Визжащей Хижины. Затем — странная вспышка застарелой, как ржавчина, злости… не моей. Звуки, образы, призрачные ощущения, запахи, огрызки злости и радости, превращались в мешанину, так быстро сменяли друг друга. Чужое присутствие в голове — чудовищных размеров плита, которая давила сквозь волосы, кожу и череп прямо на мягкий, как сырая котлета, натужно скрипящий мозг. Чуть скошенная, острая, как клык, крыша Визжащей Хижины… Стой! Видение дрогнуло, но не пропало. Дрожь, позднее раскаяние, цепочка глубоких следов на снегу, истеричные крысиные вопли, вздыбленный загривок, серая шерсть и дикие глаза Лунатика — две ярко-жёлтых точки в темноте…Нет! Ты что… Вали на хуй из моей башки, Снейп! Ну! Нюниус! Проваливай! Я резко дёрнул невидимой рукой, пытаясь нащупать что-то реальное: волшебную палочку, кубок, полку или Снейпа — он стоял где-то напротив. Давление на голову на миг исчезло. Я сумел судорожно вдохнуть, разглядеть золотой блеск какого-то предмета и расплывчатое серое пятно перед собой — лицо. А потом плита вернулась ещё толще и громаднее, и мне показалось, что мой мозг затрещал и сплющился. Меня затошнило. Я не почувствовал боли от падения и всё так же не видел ничего, кроме мелькающих, как разноцветные крылья бабочки, картинок, но, подумал, что вряд ли удержался на ногах. Я вдруг увидел себя со стороны, странно улыбающегося и перегнувшегося через перила. «Я» пожимал руку Джеймсу, который стоял внизу, и что-то ему говорил. «…бесспорно глупыми…» — «Да нет же, это правда! Ну, я Сириус Блэк, собираюсь… одного всем известного ебанутого слизеринца…» В этот момент я — настоящий я — наткнулся шарящей в воздухе рукой на что-то реальное, мягкое и рассыпчатое, что есть силы вцепился… в волосы? Руку замотало из стороны в сторону, чем-то ударило. Слова, звучащие в голове, поплыли, слились в один неразборчивый гул, будто эхо в большой и пустой комнате. Свет в гриффиндорской гостиной померк, красные кресла у камина посерели, и меня выплюнуло из воспоминаний. Ощущение, будто упал с метлы: тело свинцовое, неподвижное, вялое, как мокрая вата, а голова кружится и кружится, словно волчок или в воздухе — пущенный в спину старосте смятый комок пергамента. Хоть руками голову хватай и останавливай. В моих руках было пусто. Шаги где-то в стороне. Я уже запомнил эту манеру шагать. То тяжело и резко, словно гвозди в пол вколачивает, и лицо всегда делает недоброе, хмурое, а то осторожно, бесшумно, крадучись, чтобы шевелюра сто лет нестриженая едва-едва вздрагивала на плечах. Дверь хлопнула с единственной пришедшей мне в голову мыслью: Блять. Медленно стёр с уголка губ тонкую нить слюны, сел на задницу и со вздохом вытянул ноги. Когда холодный пол перестал изображать палубу терпящего бедствие корабля, а зрение вернулось вполне, посмотрел на другую руку — в пальцах остался длинный чёрный волос. Бесконечный, как чувство пиздеца. «Всё одно к одному!» — так иногда говорит мамочка, когда происходит слишком много плохого. И заламывает изящные руки, некрасиво морщит лицо. Если бы я сразу согласился уйти с ней, был бы сейчас в Лондоне… и ничего бы этого не случилось? Мне всё ещё совершенно не хотелось встречаться с леди и возвращаться в родовое гнездо, но вдруг подумал, что пытаться отстрочить возвращение — в пустую тратить время. К тому же… сейчас мне как никогда хотелось вырваться из Хогвартса. Пропасть на пару дней, пока не приведу мысли в порядок (они напоминали клубок страшно перепутанных мохрящихся ниток). И сам величественный замок тут, конечно, не причём. Долго смотрел на добытый в борьбе трофей, пока волос не выскользнул из пальцев и исчез в тени на полу. Потом скосил глаза на согнутые колени, все в пыли. Не стоит даже задирать мантию и закатывать штаны, чтобы убедиться в красных ссадинах. Видимо, я действительно, застонав из-за взорвавшейся, раздавленной, как гнилой помидор, головы, сполз вниз, но не назад, рискуя удариться затылком о полку, а вперёд — с размаху приложился коленями о каменный пол. Можно подумать, что я и вправду пытался отсосать ему. Ну, не выходит у нас с Залом Славы, что в прошлый раз, что в этот не выходит хоть… хоть убей. Я оборвал тихий хриплый смех — в бок что-то кольнуло — и нащупал у себя по боком тяжёлую серебряную табличку. Гладкая и холодная, она приятно оттягивала руку, когда я её бестолково рассматривал. Я думал с наслаждением швырнуть её в ближайший стеллаж. Дверь снова хлопнула. Вернулся? Зачем же, блять? Награда вырвалась из рук и с грохотом обрушилась на пол. Я хотел встать, рвануться навстречу (зачем, зачем?), но не успел.  — Дж…  — Я следил по Карте, — объяснил Джеймс, помогая мне подняться, и, упёршись в его крепкое плечо, я ощутил смущение из-за того, что принял Джеймса за…человека, который, вероятно, никогда не обернулся бы уходя. Нет, сейчас я Снейпу бы не обрадовался. От этой мысли невольно скривился, передёрнул плечами, едва ли не скорчился. Если бы он действительно сейчас явился бы передо мной, сверкая бесстрастной, презрительной физиономией… я, может, тогда и не сдержался бы и что есть мочи запустил бы эту ценную серебряную табличку прямо Нюнчику между глаз. Обещал ведь… никогда больше не называть его так. Он… Снейп, он вообще слышал, что я ему говорил?  — Я ждал, пока вы… пока ты останешься один, — Сохатый хлопнул по мантии, сбивая с неё налипшую пыль, и внимательно посмотрел на меня. — Видимо, зря? Заметил мою гримасу. Я провёл по лицу рукой.  — Я в порядке. — Джеймс не верил, с красноречивым выражением оглядывая меня. Я потёр шелушащийся кровавой коркой нос и повторил: — я в порядке, всё нормально со мной.  — Уверен?  — Сохатый, отъебись! Может, нужно было рассказать Джеймсу, ведь Снейп, кажется, увидел в моей голове Визжащую Хижину и Римуса. Успел ли он разглядеть что-нибудь существенное? Это не только меня касается, однако… — Я же сказал, что всё нормально. Не случилось… ничего страшного! Как сказать Джеймсу про это, когда минут десять назад заявил, что не говорил Снейпу ни слова и вовсе не собирался его просвещать по поводу ночей в Визжащей Хижине! А по сути я и не соврал: не столько мне было страшно, сколько ужасно тошно от того, что меня насиловали в мозг. Выебли…и за что? Что я… такого сделал? Снег, ботинок..., слова...  — …наверное, мальчишка потерял. Я недоумённо посмотрел на Сохатого, машинально прикоснулся к лбу.  — Я говорю про жабу, — глянув на меня, пояснил Джеймс странным тоном, каким обычно говорят с детьми или тяжело больными, — Вот там, сидит у стены. Наверняка, она того мальчика, который лежал тут под заклятием. Большую толстую жабу с блестящими глазами я видел ясно, и совершенно не помнил никакого мальчика. Впрочем, когда я ворвался сюда, какое мне было дело до заколдованных младшекурсников?  — Я расколдовал его, и он убежал со всех ног. Я даже не успел ни о чём его спросить… — пожаловался Джеймс, покосился на меня, — наверное, увидел что-то, что сильно испугало его.