Самое настоящее проклятие

Так эта женщина его мать. Мог бы и догадаться. Что-то знакомое, да? «Какое бледное и красивое лицо! — подумал тогда — будто я где-то уже его видел». Дело не только во внешности. Хотя и в ней, конечно, тоже, потому что миссис Блэк — копия своего старшего сына, не смотря на то, что женщина и немного полнее. Однако, я думаю, странно, если два человека, которые умели смотреть на тебя, совершенно как на пустое место, оказались бы никак друг с другом не связаны… Я с раздражением захлопнул новую библиотечную книгу — завитки названия на глянцевой обложке представительно гласили: «Волшебство наивысшего уровня» — она оказалась легкомысленнее детских сказок. Хроновороты, гигантские, сверкающие, как солнце, способные отправить на пару веков назад; абсолютное лекарство от ликантропии; магия, которая защитит от непростительных заклятий; легендарное и утерянное изобретение средневековых волшебников Восточной Европы — скатерть, плюющая на законы трансфигурации Гэмпа (исследователи считают, что это был вовсе не прорыв в магическом искусстве, и что в жульничестве не последнюю роль сыграли мастерски отточенные манящие чары, которые и создавали видимость появления еды из ничего); так называемые «Дары Смерти» и множество других мифических чар и артефактов…Чем я занят? Почему я не делаю ничего? Резкий звук, с каким я закрыл книгу, заставил Булстроуда поднять глаза от горки хогсмидских сладостей у себя на коленях — «Берти Боттс», мятные лягушки, взрывная карамель — и посмотреть на меня через освещённое пространство у камина. До завтрашнего дня оставалось около четверти часа, но, скрючившись глубоко в кресле, я ещё не шёл наверх, в спальни. Навязчивая мысль: сон — всего лишь несколько потраченных абсолютно зря часов. Будто, если я сейчас же лягу в постель и накроюсь одеялом, то перестану чувствовать себя цирковой лошадью с налитыми кровью глазами — перед каскадом препятсвий под названием «все трудности дерьмовой жизни». Мне хотелось занять себя чем-то полезным и разумным. Хоть чем-нибудь, полезнее… Я же не мог прямо сейчас пойти к портрету Полной Дамы, вытащить палочку и потребовать глупой дуэли. Сатисфакции, блять, и закончить…Конечно, мне бы не дали убить Блэка. Разумеется, нет. Я не мог сделать это. Хотя бы потому, что Блэка — своими глазами видел — уже не было в Хогвартсе. Неразумно и бесполезно, но, вероятно, только поэтому — что Блэка не было — я ещё не рвался убивать его на глазах у целой башни гриффиндорцев. …горького наиглупейшего сожаления: я поднял волшебную палочку, но не произнёс заклинание до конца. Какими жалкими, мелкими, игрушечными выглядели теперь попытки вывести гриффиндорцев на чистую воду, заставить их обнаружить своё настоящее непривлекательное лицо, в конце концов, выяснить что не так с Люпином. Недостаточными. Я мотнул головой и рассеяно посмотрел на книгу в руках. Я знал… Прямой билет в Азкабан. И Поттер ведь обещал уничтожить меня, если с его дружком что-то случится? …другую книгу, похожую на эту. Она сейчас, должно быть, среди моих вещей в Коукворте, или в сундуке под кухонным столом, вместе маминой волшебной палочкой. Или Тобиас нашёл и выкинул книжку «про уродство». Но тогда мы с Лили сидели вместе под деревом на берегу реки. День был тёплый и ясный, обычный летний день. Синяя, длинная, как поезд, который вёз цистерны на фабрику, стрекоза кружилась над водой. Рядом с курткой, словно убитые голуби, лежали белые сандалии с расстёгнутыми ремешками. Была моя очередь читать вслух, но я засмотрелся на то, как трава пробивается между пальцами босых ног Лили. «И, весь сладкий, он трудился день и ночь». Лили повела плечом, открыла глаза и, оторвав голову от древесной коры, пристально посмотрела на меня — солнечное пятно оказалось прямо у неё на носу — и я сразу почувствовал, что на мне та самая мамина коричневая блузка. Я опустил глаза на тесные и толстые, похожие на дорожки чёрной воды буквы и спокойным голосом прочитал эту же строку: «И, весь в поту*, он трудился день и ночь, пока не создал меч сияющий и грозный…» Книжка была потрёпанная и глупая, но мне нравилось её читать — она рассказывала о волшебниках и волшебстве прямо посреди маггловского мира. И ещё та книга нравилась Лили. А эта — почти то же самое — меня выводила из себя, и мне хотелось бросить её в камин, чтобы пламя оживилось и рассеяло полумрак гостиной, а глянец обложки почернел и скукожился. Уроки, чтение… иллюзия, что после всего, я подаю ещё признаки жизни — точно так же, как жук, не до конца раздавленный, отчаянно шевелит лапкой. Что я трачу время и силы на какое-то полезное занятие, которое приведёт меня к чему-то. Не знаю к чему, смутно надеялся — к возможности расквитаться. Но это успокаивающее чувство исчезло, как исчезает любой мираж, как тают в камине под золой и пеплом язычки пламени. Оно исчезло, стоило мне вспомнить мгновение, когда у парадной лестницы, ведущей наружу, я увидел ту незнакомую женщину и Блэка — с чисто вымытым, холодным лицом — рядом с ней. Расквитаться… Булстроуд скинул цветную, шуршащую кучу сладостей на соседнее кресло и встал. Я непроизвольно следил за толстым поленом в его руке, пока оно не скрылось за решёткой. Потом он выпрямился и глянул на меня. Я думал — вернётся к своему креслу, но тот остался стоять на месте, вытянув руки.  — Что? — щурясь от вновь вспыхнувшего пламени, буркнул я, когда заметил на себе быстрый взгляд.  — М-м… ничего? — ответил он, но с такой неубедительной миной, что я не поверил и подозрительно воззрился на него. Булстроуд молча грел руки. Он…видел что-нибудь? Я имею в виду… во дворе была уйма народу, кто-то тогда меня даже окликнул. А слухи — особенно о том, как кто-то облажался — распространяются по школе быстрее огня. Бесит, когда с ухмылочкой напоминают о том, что ты и сам при всём желании не забудешь! И если Поттеру и его компании можно швырнуть заклятие в лоб, то, например, с шакалиной стаей младшекурсников такое не всегда не проходит. «Нюниус! Нюниус!» «А тот, крючконосый…» Кто-то скажет, если ты старше, то должен не обращать внимание, что это твои проблемы, если что-то тебя задевает. Неловко заёрзав в кресле, я воспроизвёл в памяти бледное бессмысленное лицо пуффендуйца после конфундуса и не почувствовал ни малейшего угрызения совести. Булстроуд продолжал искоса поглядывать на меня и, наконец, видя, что я вылезаю из кресла, чтобы уйти, поспешно протянул: — Снейп, постой, ты что… голову помыл?  — Пошёл в жопу. Конечно, отвечать на такой вопрос я не собирался. Хотя и скрывать особо нечего было. Я не рыдал в ду́ше, не пытался повеситься на водопроводной трубе, не царапал лезвием руки, размышляя, как найдут мой остывающий труп на розовом кафеле. Не столько, правда, орудовал мочалкой, сколько лениво и сонно стоял под потоками самой горячей воды, которую мог вытерпеть, чтобы выгнать из тела дрожь холода. Я злым взглядом одарил Булстроуда, замершего в нелепом удивлении. Вот уж не думаю, что его вдруг забеспокоило неэкономное использование воды! Я не делал ни одного из тех странных поступков, за которые потом чувствуешь себя идиотом даже перед самим собой. Разве что… когда, кривясь, рассматривал запёкшуюся ссадину на локте и синяки, почему-то ярко вспомнилось… другое. Не вполне осознанно почесал шею у затылка — вспомнилось, как на одном из уроков зельеварения Блэк зашиворот пытался оттащить меня от опасно булькнувшего котла… Если бы не Блэк, то мне и не понадобилось бы тогда портить собственное зелье. …а на следующий день после того случая он заявился в библиотеку, возник среди шкафов, неожиданно, как скучающий и вспыльчивый призрак. Собирался пересечься с девчонкой, с которой целовался в коридоре? Он думал, раз я ничего не знаю, то ничего не пойму? Возможно и не стоило отвечать Булстроуду так грубо — нарываться на неприятности. Я развернулся в сторону лестницы и услышал за спиной недовольное сопение, но мне было плевать. В конце концов, его кто-то заставлял вставать с кресла, подходить к камину и говорить со мной? Вообще… обращать на меня внимание — разве он не знал, на что шёл, не догадывался, как я отвечу? — глядеть искоса, вздыхать и морщиться, краснеть, шутить, создавать мне проблемы, злить и преследовать меня…я… Я чувствовал, что Булстроуд буравит меня недобрым взглядом. Он всё же проглотил грубость и промолчал, однако короткий разговор у камина привлёк Яксли — видимо, она шагала в часть гостиной, предназначенную для учёбы, со столами, запасом пергамента и треножниками для котлов, но остановилась. Сложив руки, она оперлась на спинку одного из кресел и, состроив насмешливое выражение, произнесла язвительно:  — Я слышала, тебе сегодня досталось… Я не дал ей договорить.  — Заткнись! От неожиданности Яксли выпрямилась, сделала шаг назад и после паузы удивительно сговорчиво отозвалась:  — Ладно… Я уверен, что услышал, как секунду назад у неё щёлкнули зубы — так резко девчонка закрыла рот и испуганно стёрла с губ ухмылку. Смутно припомнил, что утром я высказывался о её мозгах — должно быть, Яксли хотела отплатить мне той же монетой, и сейчас ей очень обидно. Из гостиной я уходил в напряжённом молчании, однокурсники и те немногие, кто собирался дождаться полуночи не в постели, провожали меня слегка выпученными глазами. Будто все они объелись конфет-пучеглазок из цветного мармелада, которые в числе других сладостей Булстроуда, валялись на кресельном сиденье. Каплей, тяжёлой и холодной, упавшей сверху прямо на лицо — что-то промелькнуло в голове, когда я шёл по лестнице. И я скривился, отнял руку от перил, как если бы кто-то вымазал их грязью. Знаю я, отчего…хотя, разумеется, перила были другие. Блэк умолял меня о… о чём-то. Я только и думал: вот-вот протянет руку и прикоснётся ко мне, чтобы доказать… — похоже на то, как холодное стекло мутнеет от слабого выдоха — и никакая мочалка не ототрёт место, до которого он дотронется, будь то плечо, шея, рот или просто рука… «Целоваться с ним — скука смертная. Но, бьюсь об заклад, он боится…» …и Поттер смеялся весело, взахлёб. Какой бы дьявольский и непонятный смысл Блэк не вкладывал слова «прости меня» (и что-то ещё, ведь Блэк говорил что-то ещё, в том же странном духе, вызывающем недоумение) — я едва не двинулся рассудком, что было мочи прижимаясь к полкам с наградами, словно хотел стать серым плоским гобеленом, выцвесть, как старое застиранное полотно, превратиться в прозрачное бесцветное стекло и исчезнуть. Вряд ли это что-то изменит — если я пойму весь неочевидный смысл его слов. Мне всё равно. Мне всё равно. Мне плевать. Но кое-что действительно заинтересовало меня — о чём я никогда бы не стал жалеть. Настолько заинтересовало, что о перилах и стеллажах в Зале Славы я думать перестал, или признал их всего лишь ценой за болезненный и всё же… любопытный опыт. Тёмный водоворот чужих воспоминаний. Я предчувствовал, не столько логикой и разумом — мозг от усталости сбоил и плыл, сколько похолодевшими лопатками: мне это не простится. Снег, ночь, кажется, окрестности Хогсмида, смазанный силуэт четырёхногого животного, похожего на собаку и потом… Тихий раздражённый голос перебил ход моих мыслей: —…мистер-всегда-паршивое-настроение? Может, он и до фига умный, но даже не декан, чтобы указывать… Я с трудом натянул маску спокойствия и посмотрел назад. Заметив краем глаза, что я бессмысленно гляжу на неё, Яксли замерла с чем-то вроде испуга на бледном лице. — Что?! — взвизгнула она, поворачиваясь и нервно сжимая волшебную палочку, которая в её руках была не опаснее свёрнутой газеты, — почему ты там стоишь? Я не про тебя! Я говорила про…  — Я же сказал, заткнись, это так сложно? — холодно оборвал я все возможные оправдания, мельком оглядел обиженную девушку в невозможно короткой мантии и мстительно добавил, — или ты хочешь, чтобы твоя обувь приобрела кукольной размер прямо на твоих ногах? «На твоих прелестных длинных ножках, детка». Нет, у Яксли, и правда, длинные ноги… но я не мог даже представить себе ситуацию, где говорил бы ей такое. И взгляд, который я кинул на неё, был странный, намекающий, мне — несвойственный. Свойственный не мне...  — Так… это был ты?! — возмутилась Яксли. Она не сразу поняла, о чём я говорю, и не заметила ничего странного ни в моих словах, ни в моём непроницаемом лице (почему-то от этого я ощутил колючую досаду, будто хотел, чтобы она — чтобы кто-нибудь — заметила). Яксли опасливо воскликнула:  — О, Мерлин, ты же не всерьёз, Снейп! Ты же не станешь… Ничего не подтверждая и не опровергая, я шлёпнул мантией по ногам и снова быстро зашагал по ступеням. Злился на себя и на эту девчонку. Яксли, наверняка, не пожалеет грязных слов, как только за мной захлопнется дверь. Не то, чтобы это немного отличалось от её обычного мнения обо мне и обо всех, кто общается с Лили Эванс. Я подозревал, что не кто-нибудь другой, а сама Лили причастна к фокусам с обувью Яксли. Пусть она в этом не признаётся — у старост Гриффиндора и без того репутация самых ненадёжных и самых недисциплинированных (и Люпин, карманный староста ублюдка Поттера, только подтверждает это). Теперь, конечно, все подумают на меня, и всё же стоило немного напугать Яксли, которая не знает, когда можно говорить, а когда лучше не лезть! Неясный силуэт на светлом фоне снега… Я видел анимагический облик Блэка всего раз. Хорошо запомнил тяжёлые лапы и чёрную густую шерсть, а на загривке — волнистую, словно в напоминание о человеческих волосах. Я ударил впустую, словно бил ладонью по воде — всколыхнувшись на несколько секунд, вода снова стала гладкой и невредимой. Мои ожидания были напрасными, а хлопоты не принесли ощутимых плодов — он даже наказания никакого не получил за запрещённую анимагию. Или всё-таки… Никто не знал точно, кроме троих его друзей, а слухи ходили разные. Вплоть до помолвки Блэка с девушкой, которая, якобы, на днях приехала из Дурмстранга. Я не был уверен на сто процентов, что Блэку предстоит судебное разбирательство в Министерстве (как говорил Мальсибер, удивившийся тому, что я ничего об этом не знаю), а не приятное общество молодой чистокровной волшебницы (как считали некоторые). Но он не выглядел довольным. Я заметил это, хотя и не смотрел на него долго — меня начинала душить невообразимая злость. Если бы я дал своей злости волю — дал себе волю смотреть — то не сдержался бы и, выбежав из толпы, прокричал бы в лицо. «…кедавра! Слышишь?! Кедавра! Кедавра!» Как же глупо. На показ. Ради чужих вскриков и апплодисментов… поэтому я смотрел на других, на Мальсибера, Эйвери, на дорогую мантию миссис Блэк, на свои руки, на что угодно. В спальне было темно, и я радовался, что в полумраке моего лица не видно. Один я знал: оно перекошено гримасой ужаса. Но отнюдь не предположение, что сумасшедший извращенец найдёт себе невесту, заставили на затылке зашевелиться волосы. Это было… да я даже не смог понять, что это было! То, что я увидел, когда, словно через толстое пыльное окно, наблюдал за мелькающими картинками воспоминаний. Расплывающаяся, серая… темнота? Она двигалась, и вместе с ней перемещались две яркие жёлтые точки, на небольшом расстоянии одна от другой. И мерзкое ощущение застывающей в жилах крови. Ощущение, которое, на самом деле, я думаю, принадлежало вовсе не мне. Что это? Монстр из плоти и крови? Какое-то непонятное заклятие? Или придуманный образ ночного кошмара? Блэк в этот момент пришёл в себя и попытался что есть силы выпнуть меня из головы. Видение так и не обрело чёткость, а потом пропало. Лёжа в кровати, я повернулся на бок и в щель между пологом уставился на выпроставшуюся из-под одеяла руку Эйвери на соседней кровати, светлую на фоне полумрака. Слышал, мимо кто-то приглушённо прошёл. Я всё размышлял об этой серой тени и странных жёлтых точках, похожих…ну, честно говоря, больше всего они напоминали свирепые глаза. А Блэк ведь точно понял, что я увидел. И потому хотел скрыть от меня воспоминание, словно залепил мокрым снежком в лицо. Я скрипнул зубами от досады. Почему? Это один из запрещённых секретов, вроде анимагии? Или невидимости? Или, может, это как-то связано с Люпином? Последняя — странная мысль. С чего бы? Эхом вспомнился ответ Блэка на мой вопрос, куда запропастился их четвёртый дружок. «В больничном крыле валяется с простудой… Заболел!» А ещё — как «простудившийся» Люпин хватался за локоть Блэка, словно не прикасаясь не мог разговаривать, и комкал рукав его мантии… нет! Это не имеет никакого отношения к…Во дворе Люпина не было. Внезапно серьёзно заболел? Какая же это болезнь… Я невольно задышал чаще, а потом разочарованно ткнулся в лицом в подушку. Если бы не отсутствие Люпина на вчерашнем уроке, я бы подумал, что гриффиндорцы и правда хотели пробраться в Хогсмид, но какой-то зверь вышел из Запретного Леса и напал на них. И, может, Люпину не повезло — поэтому у фонтана их было только трое. Тогда бы всё вставало на свои места. Кроме злости и смущения Блэка. Римус Люпин. Бесполезный жалкий староста с дурацкими секретами, любимчик Поттера и Блэка курса со второго. Внезапный любимчик Лили… тихий и вежливый. Он едва не расплакался на травологии, когда я послал его и его никчёмное предложение… дружбы? С другой стороны, был неведомый ужас из воспоминаний Блэка. Ерунда. Что вообще может быть общего между ними?